Неточные совпадения
— «Толстой законченное выражение
русской, деревенской
стихии».
Настоящий консерватизм, настоящая церковность содрогаются от власти темной
стихии над
русским государством и
русской церковью.
Мессианизм
русский, если выделить в нем
стихию чисто мессианскую, по преимуществу апокалиптический, обращенный к явлению Христа Грядущего и его антипода — антихриста.
Русские все еще не поднялись до того сознания, что в живой, творческой мысли есть свет, преображающий
стихию, пронизывающий тьму.
Для
русского мессианизма нужен мужественный дух, без него опять и опять будет провал в эту пленительную и затягивающую первородную
стихию русской земли, которая ждет своего просветления и оформления.
Но в хлыстовской
стихии, разлитой в разных формах по
русской земле, есть и темное и грязное начало, которого нельзя просветить.
А это значит, что
русский народ в отношении к своей
русской земле должен быть мужествен и светоносен, должен владеть землей и оформлять ее хаотические
стихии, а не растворяться в ней, не пассивно ей отдаваться.
В
русской литературе гениальное художественное воспроизведение эта
стихия нашла в романе А. Белого «Серебряный голубь».
Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в
стихии земли, в лоне матери.
Это
русское мессианское сознание было замутнено, пленено языческой национальной
стихией и искажено пережитками сознания юдаистического.
А. Белый художественно прозрел в
русском народе страстную мистическую
стихию, которая была закрыта для старых
русских писателей, создавших традиционно народническое представление о народе.
Эта погруженность в
стихию русской земли, эта опьяненность
стихией, оргийное ее переживание не совместимы ни с какой культурой ценностей, ни с каким самосознанием личности.
В
русской земле, в
русском народе есть темная, в дурном смысле иррациональная, непросветленная и не поддающаяся просветлению
стихия.
Всякая опьяненность первозданной
стихией русской земли имеет хлыстовский уклон.
В
русской национальной
стихии есть какая-то вечная опасность быть в плену, быть покорной тому, что вне ее.
Вселенский дух Христов, мужественный вселенский логос пленен женственной национальной
стихией,
русской землей в ее языческой первородности.
Также погружено в тьму сознание
русской революционной интеллигенции, так часто отрицавшей национальность и Россию, и очень национальной, очень
русской по своей
стихии.
Так исторически изживается остаток беспросветной тьмы в
русской народной
стихии.
Большое дело, совершенное Владимиром Соловьевым для
русского сознания, нужно видеть прежде всего в его беспощадной критике церковного национализма, в его вечном призыве к вселенскому духу Христову, к освобождению Христова духа из плена у национальной
стихии,
стихии натуралистической.
И каждый
русский человек должен был бы чувствовать себя и сознавать себя народом и в глубине своей ощутить народную
стихию и народную жизнь.
У наших националистов официальной марки, как старой формации, так и новейшей западной формации, уж во всяком случае меньше
русского мессианского духа, чем у иных сектантов или иных анархистов, людей темных по своему сознанию, но истинно
русских по своей
стихии.
«Розановское», бабье и рабье, национально-языческое, дохристианское все еще очень сильно в
русской народной
стихии.
В розановской
стихии есть вечная опасность, вечный соблазн
русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной жизни в мире.
Но
русской душе недостает мужественного сознания, она не сознает, не освещает своей собственной
стихии, она многое смешивает.
Русский народ в своих низах погружен в хаотическую, языческую еще земляную
стихию, а на вершинах своих живет в апокалиптических чаяниях, жаждет абсолютного и не мирится ни с чем относительным.
Православие славянофилов, их исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех
стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации.
Была необъятная
русская земля, была огромная, могущественная
стихия русского народа.
Два противоположных начала легли в основу формации
русской души: природная, языческая дионисическая
стихия и аскетически-монашеское православие.
У
русского народа была огромная сила
стихии и сравнительная слабость формы.
Огромная
стихия русской земли защищала
русского человека, но и сам он должен был защищать и устраивать
русскую землю.
Я говорил уже, что
русская литература не была ренессансной, что она была проникнута болью о страданиях человека и народа и что
русский гений хотел припасть к земле, к народной
стихии.
Он перестал владеть собой и даже не замечает, что он сам составляет спектакль на бале. Он ударяется и в патриотический пафос, договаривается до того, что находит фрак противным «рассудку и
стихиям», сердится, что madame и mademoiselle не переведены на
русский язык, — словом, «il divague!» [«Он мелет чепуху!» (франц.).] — заключили, вероятно, о нем все шесть княжен и графиня-внучка. Он чувствует это и сам, говоря, что «в многолюдстве он растерян, сам не свой!»
Если западное, германское хлыстовство зарождается и культивируется в дневном сознании и потому вообще страждет интеллектуализмом, то
русское хлыстовство гнездится в ночном подсознании, его
стихия враждебна рассудочности, — чужда интеллектуализма: в нем открывается глубина хаоса, первобездна, издревле ведомая Востоку.
Гегелевский панлогизм навязан
русской подсознательной народной
стихии.
— Я все, мне кажется, вижу. Робкие, слабые намеки на что-то… Помнится, Достоевский говорит о вечном
русском «скитальце» — интеллигенте и его драме. Недавно казалось, что вопрос, наконец, решен, скиталец перестает быть скитальцем, с низов навстречу ему поднимается огромная
стихия. Но разве это так? Конечно, сравнительно с прежним есть разница, но разница очень небольшая: мы по-прежнему остаемся царями в области идеалов и бесприютными скитальцами в жизни.
Для народного сознания большевизм был
русской народной революцией, разливом буйной, народной
стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он западный, не
русский, и он наложил на революционную народную
стихию гнет деспотической организации, выражаясь по ученому, он рационализировал иррациональное.
Народные массы были дисциплинированы и организованы в
стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику.
Он идеализирует разбойную, разиновскую, пугачевскую
стихию в
русском народе.
Третий великий
русский поэт, Тютчев, имел скорее консервативное миросозерцание, чем революционное. Но он все время чувствовал, что на мир надвигается страшная революция. В странном контрасте со своим консервативно-славянофильским миросозерцанием Тютчев остро чувствовал в мире хаотическую, иррациональную, темную, ночную
стихию. Наброшенный на мир покров гармонии и порядка в аполлонических формах представлялся ему непрочным и тонким.
Пушкин чувствовал бунтарскую
стихию в
русском народе и предвидел возможность «
русского бунта, бессмысленного и беспощадного». И в наиболее гармоническом Пушкине нельзя найти полной гармонии, и он чувствовал нездоровость, разорванность и неправду императорской России.
Анархизм столь же характерное порождение
русского духа, как и нигилизм, как и народничество. Это один из полюсов в душевной структуре
русского народа.
Русский народ — народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии.
Русская дионисическая
стихия — анархична. Стенька Разин и Пугачев — характерно
русские фигуры и память о них сохранилась в народе.
Но в действительности это означает, что личность, что личный дух недостаточно еще пробудились в
русском народе, что личность еще слишком погружена в природную
стихию народной жизни.
И равнинность
русской земли, ее безгранность, бесконечность ее далей, ее неоформленная стихийность есть лишь выражение равнинности, безгранности
русской души, ее бесконечных далей, ее подвластности неоформленной национальной
стихии.
В
русском народе нарушено должное отношение между мужским и женским началом, между духом и душой. И это — источник всех болезней нашего религиозного и национального сознания. С изумительной силой интуитивного проникновения изображена жуткая
стихия русского народа в романе Андрея Белого «Серебряный голубь». Россия не Запад, но и не Восток. Она есть великий Востоко-Запад, встреча и взаимодействие восточных и западных начал. В этом сложность и загадочность России.
Русское семейство именем и любовью к отечеству, и какая смесь разнородных
стихий втекла в него!
Но в
русском христианстве была опасность возобладания народной
стихии над универсальным Логосом, женственного начала над мужественным, духа над душой.
Это означает, что в строении души
русского человека форма не овладевает содержанием, душевно-телесной
стихией не овладевает дух.
Высший культурный слой, не имевший крепких культурных традиций в
русской истории, не чувствовавший органической связи с дифференцированным обществом, с сильными классами, гордыми своим славным историческим прошлым, был поставлен между двумя таинственными
стихиями русской истории —
стихией царской власти и
стихией народной жизни.
Такое строение
русского общества, очень отличное от общества европейского, вело к тому, что наш высший культурный слой чувствовал свою беспомощность перед народной
стихией — перед темным океаном народным, чувствовал опасность быть поглощенным этим океаном.
Величайшие
русские гении на вершине своей духовной жизни и своего культурного творчества не выдерживали испытания высоты и горной свободы духа, они пугались одиночества и бросались вниз, в низины народной жизни, и от слияния с этой
стихией надеялись обрести высшую правду.