Неточные совпадения
— «У нас,
русских, нет патриотизма, нет чувства солидарности со своей
нацией, уважения к ней, к ее заслугам пред человечеством», — это сказано Катковым.
Впрочем, всем другим
нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдешь в трескучий, тридцатиградусный мороз в теплую комнату и сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая. С каким наслаждением пили мы чай, который привез нам в Нагасаки капитан Фуругельм! Ящик стоит 16 испанских талеров; в нем около 70
русских фунтов; и какой чай! У нас он продается не менее 5 руб. сер. за фунт.
Должна начаться общенациональная ориентировка жизни, идущая изнутри всякого
русского человека, всякой личности, сознавшей свою связь с
нацией.
Децентрализация
русской культуры означает не торжество провинциализма, а преодоление и провинциализма и бюрократического централизма, духовный подъем всей
нации и каждой личности.
— Не национальное; хоть и по-русски, но не национальное; и либералы у нас не
русские, и консерваторы не
русские, всё… И будьте уверены, что
нация ничего не признает из того, что сделано помещиками и семинаристами, ни теперь, ни после…
Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все французские писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат
нации), которые полагают, что французские писатели всегда говорят правду — даже и тогда, когда уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню, который называется арбузом; что
русские происходят от татар, а венгерцы от славян; что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко рюскоф — самая употребительная фраза на чистом
русском языке; что название славян происходит от французского слова esclaves [рабы] и что, наконец, в 1812 году французы били
русских, когда шли вперед, били их же, когда бежали назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому нас было бить, если б мы и сами этого хотели.
Несколько лет уже продолжался общий мир во всей Европе; торговля процветала, все народы казались спокойными, и Россия, забывая понемногу прошедшие бедствия, начинала уже пользоваться плодами своих побед и неимоверных пожертвований; мы отдохнули, и
русские полуфранцузы появились снова в обществах, снова начали бредить Парижем и добиваться почетного названия — обезьян вертлявого народа, который продолжал кричать по-прежнему, что мы варвары, а французы первая
нация в свете; вероятно, потому, что
русские сами сожгли Москву, а Париж остался целым.
— Pardon, princesse! [Извините, княгиня! (франц.)] — сказал хладнокровно дипломат, — вы не совсем меня поняли. Я не говорю, что
русские должны положительно желать прихода наших войск в их отечество; я объяснял только вам, что если силою обстоятельств Россия сделается поприщем новых побед нашего императора и
русские будут иметь благоразумие удержаться от народной войны, то последствия этой кампании могут быть очень полезны и выгодны для вашей
нации.
Инородец шевелил глазами и простирал руки. Наконец перепись кончилась. Оказалось 666 соискателей; из них 400 (все-таки большинство!)
русских, 200 немцев с
русскими душами, тридцать три инородца без души, но с развитыми мускулами, и 33 поляка. Последних генерал тотчас же вычеркнул из списка. Но едва он успел отдать соответствующее приказание, как «безмозглые» обнаружили строптивость, свойственную этой легко воспламеняющейся
нации.
Сын. Я советую. Я одному из них должен за любовь мою к французам и за холодность мою к
русским. Молодой человек подобен воску. Ежели б malheureusement [По несчастью (франц.).] я попался к
русскому, который бы любил свою
нацию, я, может быть, и не был бы таков.
Но если все это правда и штабс-капитан Рыбников действительно японский шпион, то каким невообразимым присутствием духа должен обладать этот человек, разыгрывающий с великолепной дерзостью среди бела дня, в столице враждебной
нации, такую злую и верную карикатуру на
русского забубенного армейца!
Если
русская аристократия петровского времени не стала во главе целой
нации по своей образованности и нравственному превосходству, то причина этого заключается, конечно, уж не в недостатке материальных средств, а просто в лени и неподвижности [разъедающем и отупляющем влиянии] нашего старинного барства.
А тот, смотрю, глядит на меня и бледнеет, потому, знаете: наша полицейская служба к нам вольнолюбивых людей не располагает. Особенно в тогдашнее время, для француза я мог быть очень неприятен, так как, напоминаю вам, тогда наши
русские отношения с Франциею сильно уже портились и у, нас по полиции часто секретные распоряжения были за разными людьми их
нации построже присматривать.
Но наблюдайте точнее за космополитом, и он окажется французом или
русским со всеми особенностями понятий и привычек, принадлежащими той
нации, к которой причисляется по своему паспорту, окажется помещиком или чиновником, купцом или профессором со всеми оттенками образа мыслей, принадлежащими его сословию.
— Нет, — говорит, — зачем же от французов? Он самой правильной здешней природы,
русской, и детей у меня воспринимает, а ведь мы, духовного звания, все числимся православные. Да и почему вы так воображаете, что он приближен к французской
нации?
— Пей с нами вместе за твое
русское искусство, в котором ты нашу
нацию прославить можешь.
Индианку в этой пантомиме всегда изображала mademoiselle Лоренцита звезда нашей труппы. Старые артисты до сих пор вспоминают ее имя с благоговением. Это была гениальная наездница и удивительной красоты женщина:
русская полька по матери, итальянка по отцу она совмещала в себе все прелести обеих
наций.
Именно
русское этическое сознание ставит любовь и сострадание к человеку выше любви к государству, к
нации, к отвлеченной морали, к семье, к науке, к цивилизации и пр.
Изоляция и самодовольство индивидуумов, семейств, профессий, классов,
наций чуждо
русскому нравственному сознанию, и в этом раскрывается
русское этическое призвание.
Знаменитый адмирал лорд Нельсон, который, по словам
русского посла в Лондоне, был в то время вместе с Суворовым кумиром английской
нации, тоже прислал генералиссимусу восторженное письмо.
Не удивительно, что щедрость
русских вызывает в душе манзы презрение к этому совсем не умещающемуся в рамки его понятий, поступку и невольно он доводит его до убеждения, что
русские люди, с которыми он приходит в соприкосновение, а через них и вся
нация — моты.
Эта душевность и сердечность есть как бы отличительное свойство, присущее лишь
русскому народу, и нигде в мире, ни у одной
нации нет столько чувствительности, столько сердечной теплоты, как в
русском человеке.
В 1794 году Польша заволновалась. Вековечным позором покрыла себя несчастная
нация выполнением гнусного заговора, результатом которого было нападение на сонных и беззащитных находившихся в Варшаве
русских людей.
Люди эти начали с того, что совершили величайшее преступление — бросили в темные народные массы семена классовой злобы и ненависти и довели дело восстания класса на класс до чудовищных размеров, угрожающих смертью государству и
нации и превращающих
русскую жизнь в ад.
Вся эта новая для
русской революционной интеллигенции терминология означает лишь, что государственные младенцы наши проходят первоначальную школу и учатся по складам произносить слова: отечество,
нация, государство.
Сейчас это старое, но по-новому переживаемое народничество раздирает единство
русской революции, истребляет самую идею единой
нации и мешает переходу к творчеству новой жизни.
Поэтому
русским и представляется единство человечества упразднением
наций.
Но несчастье и болезнь
русского духа нужно искать в смешении всеединства, которое заключает в себе полноту всех ступеней бытия, всех градаций, всей иерархии индивидуальностей от отдельных людей до
наций, с упростительным и уравнительным смешением, в котором тонут и погибают все ступени, все индивидуальные градации и все иерархии.
Но за этой смехотворной теорией стояла страшная действительность — стояла Российская империя, в каждом движении которой проглядывает притязание считать Европу вотчиной славянской расы, и в особенности единственной сильной составной части этой расы —
русских; та империя, которая со своими двумя столицами — Петербургом и Москвой — все еще не нашла своего центра тяжести, пока Царьград, в котором каждый
русский крестьянин видит истинную настоящую метрополию своей религии и своей
нации, не сделался действительной резиденцией
русского императора» (стр. 83-84).