Неточные совпадения
— Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с
женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными
Русскими, приехавшими в коляске.
И старый князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и
жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых
русского народа, весь тот народ, жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
Хозяина не было; встретила их
жена, родная сестра Платонова, белокурая, белоликая, с прямо
русским выраженьем, так же красавица, но так же полусонная, как он.
Первая из них: посланник Соединенных Штатов Америки в Париже заявил
русскому послу Нелидову, что, так как
жена графа Ностица до замужества показывалась в Лондоне, в аквариуме какого-то мюзик-холла, голая, с рыбьим хвостом, — дипломатический корпус Парижа не может признать эту даму достойной быть принятой в его круге.
Шумной и многочисленной толпой сели мы за стол. Одних
русских было человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора с
женой и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только
жена у него из
русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
Колпаков был один из самых богатых золотопромышленников; он любил развернуться во всю ширь
русской натуры, но скоро разорился и умер в нищете, оставив после себя нищими
жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
Мы здесь должны сказать о
жене Ляховского, которая страдала чисто
русской болезнью — запоем.
— А… так вы вот как!.. Вы, вероятно, хотите замуровать меня в четыре стены, как это устраивали с своими
женами ваши милые предки? Только вы забыли одно: я не
русская баба, которая, как собака, будет все переносить от мужа…
Он осторожно поцеловал ее в то место на шее, где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и на мгновение
жена опять показалась ему
русской красавицей.
Недаром в
русской песенке свекровь поет: «Какой ты мне сын, какой семьянин! не бьешь ты
жены, не бьешь молодой…» Я раз было вздумал заступиться за невесток, попытался возбудить сострадание Хоря; но он спокойно возразил мне, что «охота-де вам такими… пустяками заниматься, — пускай бабы ссорятся…
Кирсанов стал говорить, что
русская фамилия его
жены наделает коммерческого убытка; наконец, придумал такое средство: его
жену зовут «Вера» — по — французски вера — foi; если бы на вывеске можно было написать вместо Au bon travail — A la bonne foi, то не было ли бы достаточно этого?
Маленький сын этого Рахмета от
жены русской, племянницы тверского дворского, то есть обер — гофмаршала и фельдмаршала, насильно взятой Рахметом, был пощажен для матери и перекрещен из Латыфа в Михаила.
Интересно, что сам Чернышевский, один из лучших
русских людей, относился с трогательной, необычайной любовью к своей
жене.
Стоило Устеньке закрыть глаза, как она сейчас видела себя
женой Галактиона. Да, именно
жена, то, из чего складывается нераздельный организм. О, как хорошо она умела бы любить эту упрямую голову, заполненную такими смелыми планами! Сильная мужская воля направлялась бы любящею женскою рукой, и все делалось бы, как прекрасно говорили старинные
русские люди, по душе. Все по душе, по глубоким внутренним тяготениям к правде, к общенародной совести.
По личным нравственным качествам это был не только один из лучших
русских людей, но и человек, близкий к святости [См. необыкновенно интересную книгу «Любовь у людей 60-х годов», где собраны письма Чернышевского, особенно к
жене, с каторги.].
Среди
жен, добровольно пришедших за мужьями, кроме
русских, есть также татарки, еврейки, цыганки, польки и немки.
В другом месте туземцы сообщили такую подробность: двое
русских имели детей от жен-туземок.
Про него рассказывают, что когда он, идучи морем на Сахалин, захотел в Сингапуре купить своей
жене шёлковый платок и ему предложили разменять
русские деньги на доллары, то он будто бы обиделся и сказал: «Вот еще, стану я менять наши православные деньги на какие-то эфиопские!» И платок не был куплен.
— Разве на одну секунду… Я пришел за советом. Я, конечно, живу без практических целей, но, уважая самого себя и… деловитость, в которой так манкирует
русский человек, говоря вообще… желаю поставить себя, и
жену мою, и детей моих в положение… одним словом, князь, я ищу совета.
Когда-то он перевел с немецкого какое-то важное сочинение какого-то важного немецкого поэта, в стихах, умел посвятить свой перевод, умел похвастаться дружбой с одним знаменитым, но умершим
русским поэтом (есть целый слой писателей, чрезвычайно любящих приписываться печатно в дружбу к великим, но умершим писателям) и введен был очень недавно к Епанчиным
женой «старичка сановника».
Впоследствии узнал я об его женитьбе и камер-юнкерстве; и то и другое как-то худо укладывалось во мне: я не умел представить себе Пушкина семьянином и царедворцем;
жена красавица и придворная служба пугали меня за него. Все это вместе, по моим понятиям об нем, не обещало упрочить его счастия. [Весь дальнейший текст Записок Пущина опубликован впервые В. Е. Якушкиным («
Русские ведомости», 1899, № 143).]
Подвиг
жен воспел Н. А. Некрасов в своей знаменитой поэме «Декабристки» («
Русские женщины»)] Признаюсь, что я не беру на себя говорить об этом, а еще более судить; будет, что богу угодно.
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его считали за
русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную
жену свою называет не иначе как"мой баб".
Даже Родион Антоныч в своей раскрашенной хоромине никогда не мог достигнуть до этого идеала теплого, уютного житья, потому что
жена была у него
русская, и по всему дому вечно валялись какие-то грязные тряпицы, а пыль сметалась ленивой прислугой по углам.
И не дальше как через месяц все семейство Тюрбо познало свет истинной веры, и сам Тюрбо, при материальной помощи
русского вельможи, стоял во главе пансиона для благородных девиц, номинальной директрисой которого значилась его
жена.
— А это по-татарски. У них всё если взрослый
русский человек — так Иван, а женщина — Наташа, а мальчиков они Кольками кличут, так и моих
жен, хоть они и татарки были, но по мне их все уже
русскими числили и Наташками звали, а мальчишек Кольками. Однако все это, разумеется, только поверхностно, потому что они были без всех церковных таинств, и я их за своих детей не почитал.
Под стать ему была и
жена его, Зоя Филипьевна, женщина рослая, сложенная на манер Венеры Милосской, с
русским круглым и смугло-румяным лицом, на котором алели пунцовые губы и несколько чересчур пристально выглядывали из-под соболиных бровей серые выпученные глаза.
Хозяйство по дому зимовника вели
жена Василия Степановича и его племянница лет шестнадцати, скромная, малограмотная девушка. Газет и журналов в доме, конечно, не получалось. Табунщики были калмыки, жившие кругом в своих кибитках, и несколько
русских наездников из казаков.
В газете появились: Н. Щепкин, Н. Киселев, П. Самарин, А. Кошелев, Д. Шумахер, Н. Кетчер, М. Демидов, В. Кашкадамов и С. Гончаров, брат
жены Пушкина. Это были либеральные гласные Городской думы, давшие своим появлением тон газете навсегда. Полемика с Катковым и Леонтьевым закончилась дуэлью между С.Н. Гончаровым и П.М. Леонтьевым в Петровском парке, причем оба вышли из-под выстрелов невредимыми, и в передовой статье «
Русских ведомостей» было об этом случае напечатано...
Он преимущественно призывался выслушивать его роман в секретных чтениях наедине, просиживал по шести часов сряду столбом; потел, напрягал все свои силы, чтобы не заснуть и улыбаться; придя домой, стенал вместе с длинноногою и сухопарою
женой о несчастной слабости их благодетеля к
русской литературе.
Тут молодой врач с искренним удовольствием увидал, что его
жена не только gnadige Frau, но и многосведущая масонка, благодаря покойному пастору, бывшему сильным деятелем ложи строгого наблюдения, который старался передать молодой
жене главные догмы масонства и вместе с тем познакомил ее с разными немецкими и
русскими масонами.
Хозяин, в свою очередь, не преминул сам войти к новоприбывшим и почтительно просил их записать свои фамилии в номерной книге, в каковой Егор Егорыч и начертал: «Les russes: collonel Marfin, sa femme et son ami» [
Русские: полковник Марфин, его
жена и друг (франц.).].
— В человеке, кроме души, — объяснил он, — существует еще агент, называемый «Архей» — сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете жить, пока к вам не возвратится душа… На это есть очень прямое указание в нашей
русской поговорке: «души она — положим, мать, сестра,
жена, невеста — не слышит по нем»… Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или
жена живет физическою жизнию, — то есть этим Археем.
— Дорогие гости, — сказал он, — теперь, по старинной
русской обыклости, прошу вас, уважили б вы дом мой, не наложили б охулы на мое хозяйство, прошу вас, дорогие гости, не побрезгали бы вы поцеловать
жену мою! Дмитриевна, становись в большом месте и отдавай все поцелуи, каждому поочередно!
Семья Хаджи-Мурата вскоре после того, как он вышел к
русским, была привезена в аул Ведено и содержалась там под стражею, ожидая решения Шамиля. Женщины — старуха Патимат и две
жены Хаджи-Мурата — и их пятеро малых детей жили под караулом в сакле сотенного Ибрагима Рашида, сын же Хаджи-Мурата, восемнадцатилетний юноша Юсуф, сидел в темнице, то есть в глубокой, более сажени, яме, вместе с четырьмя преступниками, ожидавшими, так же как и он, решения своей участи.
— Глядите, — зудел Тиунов, — вот, несчастие, голод, и — выдвигаются люди, а кто такие? Это — инженерша, это — учитель, это — адвокатова
жена и к тому же — еврейка, ага? Тут жида и немца — преобладание! А
русских — мало; купцов, купчих — вовсе даже нет! Как так? Кому он ближе, голодающий мужик, — этим иноземцам али — купцу? Изволите видеть: одни уступают свое место, а другие — забежали вперёд, ага? Ежели бы не голод, их бы никто и не знал, а теперь — славу заслужат, как добрые люди…
Но когда она услыхала простые, грубые, но искренние восклицания всей толпы на изломанном несколько
русском языке, то радостные приветствия, то похвалы и добрые пожелания, — она и смеялась, и даже плакала: «Ай, ай, Алеша, какой
жена тебе бог давал.
Дядя Ерошка был заштатный и одинокий казак;
жена его лет двадцать тому назад, выкрестившись в православные, сбежала от него и вышла замуж за
русского фельдфебеля; детей у него не было.
Собственно наша дача состояла из крошечной комнаты с двумя крошечными оконцами и огромной
русской печью. Нечего было и думать о таких удобствах, как кровать, но зато были холодные сени, где можно было спасаться от летних жаров. Вообще мы были довольны и лучшего ничего не желали. Впечатление испортила только
жена хозяина, которая догнала нас на улице и принялась жаловаться...
Нет-с, я старовер, и я сознательно старовер, потому что я знал лучшее время, когда все это только разворачивалось и распочиналось; то было благородное время, когда в Петербурге школа устраивалась возле школы, и молодежь, и наши дамы, и я, и моя
жена, и ее сестра… я был начальником отделения, а она была дочь директора… но мы все, все были вместе: ни чинов, ни споров, ни попреков
русским или польским происхождением и симпатиями, а все заодно, и… вдруг из Москвы пускают интригу, развивают ее, находят в Петербурге пособников, и вот в позапрошлом году, когда меня послали сюда, на эту должность, я уже ничего не мог сгруппировать в Петербурге.
— Ты, брат, — отвечает мне Фортунатов, — если тебе нравится эти сантиментальные рацеи разводить, так разводи их себе разводами с кем хочешь, вон хоть к
жене моей ступай, она тебя, кстати, морошкой угостит, — а мне, любезный друг, уж все эти дураки надоели, и
русские, и польские, и немецкие. По мне хоть всех бы их в один костер, да подпалить лучинкою, так в ту же пору. Вот не угодно ли получить бумаги ворошок — позаймись, Христа ради, — и с этим подает сверток.
В Москве артистка Малого театра А.А. Бренко,
жена известного присяжного поверенного и лучшего в то время музыкального критика, работавшего в «
Русских ведомостях», О.Я. Левенсона, открыла в помещении Солодовниковского пассажа первый
русский частный театр в Москве.
Внутри ограды монастырской, посреди толпящегося народа, мелькали высокие шапки бояр
русских; именитые гости московские с
женами и детьми своими переходили из храма в храм, служили молебны, сыпали золотом и многоценными вкладами умножали богатую казну монастырскую.
Прибыль на волос не изменит материального быта
русского мужика: с умножением средств охотно остается он в той же курной избе, в том же полушубке; дети бегают по-прежнему босиком,
жена по-прежнему не моет горшков.
Не воскреснуть Игоря дружине,
Не подняться после грозной сечи!
И явилась Карна и в кручине
Смертный вопль исторгла, и далече
Заметалась Желя по дорогам,
Потрясая искрометным рогом.
И от края, братья, и до края
Пали
жены русские, рыдая:
«Уж не видеть милых лад нам боле!
Кто разбудит их на ратном поле?
Их теперь нам мыслию не смыслить,
Их теперь нам думою не сдумать,
И не жить нам в тереме богатом,
Не звенеть нам серебром да златом...
Жена Игнатия Долинского, сиротка, выросшая «в племянницах» в одном
русском купеческом доме, принадлежала к весьма немалочисленному разряду наших с детства забитых великорусских женщин, остающихся на целую жизнь безответными, сиротливыми детьми и молитвенницами за затолокший их мир божий.
Чтобы он любил и уважал свою
жену, это было довольно трудно допустить, тем более что, по мнению очень многих людей, против первого существовали будто бы некоторые доводы, а второе представлялось сомнительным, потому что дядя, с его серьезною преданностью общественным делам, вряд ли мог уважать брезгливое отношение к ним Александры Ярославовны, которая не только видела в чуждательстве от
русского мира главный и основной признак
русского аристократизма, но даже мерила чистоту этого аристократизма более или менее глубокою степенью безучастия во всем, что не касается света.
— А тем, что… ну, решился провести этот день с
женой. И скажи прямо, серьезно, как вон
русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву не препятствуй!». Досадно бы, конечно, было, но я бы покорилась; а то приехал, сначала хитрить стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался, как школьник, и убежал.
Музыка и деревня поглотили почти совершенно их первые два года супружеской жизни; потом князь сделался мировым посредником, хлопотал искреннейшим образом о народе; в конце концов, однако, музыка, народ и деревня принаскучили ему, и он уехал с
женой за границу, где прямо направился в Лондон, сошелся, говорят, там очень близко с
русскими эмигрантами; но потом вдруг почему-то уехал из Лондона, вернулся в Россию и поселился в Москве.