Неточные совпадения
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё
русское. Напротив, он весел бывает за
границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с
Русскими за
границей. Этот высокий господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости за то, что тот его не так лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за
границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все
Русские так вдруг полюбили братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Князь же, напротив, находил за
границей всё скверным, тяготился европейской жизнью, держался своих
русских привычек и нарочно старался выказывать себя за
границей менее Европейцем, чем он был в действительности.
С тем тактом, которого так много было у обоих, они за
границей, избегая
русских дам, никогда не ставили себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
Княгиня находила всё прекрасным и, несмотря на свое твердое положение в
русском обществе, старалась зa
границей походить на европейскую даму, чем она не была, — потому что она была
русская барыня, — и потому притворялась, что ей было отчасти неловко.
Он уехал из Москвы за
границу для поправления здоровья и остался на жительство в Дрездене, где знается больше с англичанами и с проезжими
русскими.
В первые минуты Самгину показалось, что она стала милее и что поездка за
границу сделала ее еще более
русской; ее светлые голубые глаза, румяные щеки, толстая коса льняного цвета и гладко причесанная голова напоминали ему крестьянских девушек.
— Кричит: продавайте лес, уезжаю за
границу! Какому черту я продам, когда никто ничего не знает, леса мужики жгут, все — испугались… А я — Блинова боюсь, он тут затевает что-то против меня, может быть, хочет голубятню поджечь. На днях в манеже был митинг «Союза
русского народа», он там орал: «Довольно!» Даже кровь из носа потекла у идиота…
— У нас удивительно много людей, которые, приняв чужую мысль, не могут, даже как будто боятся проверить ее, внести поправки от себя, а, наоборот, стремятся только выпрямить ее, заострить и вынести за пределы логики, за
границы возможного. Вообще мне кажется, что мышление для
русского человека — нечто непривычное и даже пугающее, хотя соблазнительное. Это неумение владеть разумом у одних вызывает страх пред ним, вражду к нему, у других — рабское подчинение его игре, — игре, весьма часто развращающей людей.
Мать жила под Парижем, писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь на холод зимою в домах, на различные неудобства жизни, на
русских, которые «не умеют жить за
границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной старухи…
Эти люди, бегавшие по раскаленным улицам, как тараканы, восхищали Варвару, она их находила красивыми, добрыми, а Самгин сказал, что он предпочел бы видеть на
границе государства не грузин, армян и вообще каких-то незнакомцев с физиономиями разбойников, а —
русских мужиков.
Допустим, что в процентном отношении к единокровной массе евреев-шпионов больше, чем
русских, это можно объяснить географически — евреи живут на
границе.
А в сыне ей мерещился идеал барина, хотя выскочки, из черного тела, от отца бюргера, но все-таки сына
русской дворянки, все-таки беленького, прекрасно сложенного мальчика, с такими маленькими руками и ногами, с чистым лицом, с ясным, бойким взглядом, такого, на каких она нагляделась в
русском богатом доме, и тоже за
границею, конечно, не у немцев.
— Вот князь Serge все узнал: он сын какого-то лекаря, бегает по урокам, сочиняет, пишет
русским купцам французские письма за
границу за деньги, и этим живет…» — «Какой срам!» — сказала ma tante.
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за
границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного
русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке.
— Да, вот тоже есть еще какой-то Doboyny; я сам читал, и мы оба смеялись: какая-то
русская madame Doboyny, за
границей… только, видишь ли, чего же всех-то поминать? — обернулся он вдруг к длинному.
И вот духовная энергия
русского человека вошла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обратиться к истории, всегда связанной с оформлением, с путем, в котором обозначены
границы.
Русская душа ушиблена ширью, она не видит
границ, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее.
И я думаю, что в России, в
русском народе есть и исключительный, нарушивший свои
границы национализм, и яростный исключительный еврейский мессианизм, но есть и истинно христианский, жертвенный мессианизм.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном
русском солдате, что тот, где-то далеко на
границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
Мы не очень далеко, ты видишь, от южной
границы возделанного пространства, горная часть полуострова еще остается песчаною, бесплодною степью, какою был в твое время весь полуостров; с каждым годом люди, вы
русские, все дальше отодвигаете
границу пустыни на юг.
Правду сказать, я неохотно знакомился с
русскими за
границей.
Эта развязность, этот элемент более ясный и живой, поражает
русского при переезде за
границу.
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской
границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах
русского народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб в маленьком окошке на случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Я сначала жил в Вятке не один. Странное и комическое лицо, которое время от времени является на всех перепутьях моей жизни, при всех важных событиях ее, — лицо, которое тонет для того, чтоб меня познакомить с Огаревым, и машет фуляром с
русской земли, когда я переезжаю таурогенскую
границу, словом К. И. Зонненберг жил со мною в Вятке; я забыл об этом, рассказывая мою ссылку.
Отец мой провел лет двенадцать за
границей, брат его — еще дольше; они хотели устроить какую-то жизнь на иностранный манер без больших трат и с сохранением всех
русских удобств. Жизнь не устроивалась, оттого ли, что они не умели сладить, оттого ли, что помещичья натура брала верх над иностранными привычками? Хозяйство было общее, именье нераздельное, огромная дворня заселяла нижний этаж, все условия беспорядка, стало быть, были налицо.
Однажды настороженный, я в несколько недель узнал все подробности о встрече моего отца с моей матерью, о том, как она решилась оставить родительский дом, как была спрятана в
русском посольстве в Касселе, у Сенатора, и в мужском платье переехала
границу; все это я узнал, ни разу не сделав никому ни одного вопроса.
Когда сравниваешь
русского человека с западным, то поражает его недетерминированность, нецелесообразность, отсутствие
границ, раскрытость в бесконечность, мечтательность.
Когда я попал за
границу и соприкоснулся с
русской эмиграцией, то это было одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни.
Первое время за
границей я решил избегать общения с
русской эмиграцией, держался больше общения с группой высланных.
Со мной считались и церемонились вследствие моей известности, особенно известности за
границей, среди христиан Запада, поддержавших
русское движение.
Уже за
границей я писал много о коммунизме и
русской революции.
У
русских писателей, переходивших за
границы искусства, у Гоголя, у Л. Толстого, у Достоевского и многих других остро ставилась эта тема.
Русские не признают категорий непереходимых
границ, отчетливых и резко выраженных форм общежития, дифференциации по разным культурным областям и специальностям.
Германия находится на
границе русского Востока и европейского Запада.
Для Религиозно-философской академии было достаточно сил среди
русских за
границей, главным образом среди высланных.
Когда я ездил за
границу, то в Швейцарии встречался с основателями и главарями
русской социал-демократии.
Деятельность в
русской среде за
границей мне была мучительна всегда, я совсем не подходил к атмосфере, я обманывал все ожидания, меня принимали не за того, кем я действительно был.
За
границей возникает группа «Освобождение труда», которая кладет основы
русского марксизма, это: Г. В. Плеханов, Б. Аксельрод, В. Засулич.
Огромное значение в возникновении движения имело пребывание
русских войск за
границей после 12-го года.
Богословские произведения Хомякова были запрещены в России цензурой, и они появились за
границей на французском языке и лишь значительно позже появились на
русском.
В 1883 г. основывается за
границей группа «Освобождение труда» с Г. В. Плехановым во главе, главным теоретиком
русского марксизма.
Но богословствование Хомякова имело свои
границы, многих вопросов, которые потом поднимала
русская религиозно-философская мысль, он не затрагивает, например, проблему космологическую.
Пост Кусуннай, давно уже заброшенный, находится верст на сто севернее Мауки, у устья реки Кусунная, которая когда-то считалась
границею между
русскими и японскими владениями на Сахалине.]
Сначала князь не хотел отвечать на некоторые особенные его вопросы и только улыбался на советы «бежать даже хоть за
границу;
русские священники есть везде, и там обвенчаться можно».
Надо справляться с толковым словарем: «свежо предание, а верится с трудом»), был, по-видимому, один из тех
русских лежебок и тунеядцев, что проводили свою праздную жизнь за
границей, летом на водах, а зимой в парижском Шато-де-Флёре, где и оставили в свой век необъятные суммы.
— Здесь у вас в комнатах теплее, чем за
границей зимой, — заметил князь, — а вот там зато на улицах теплее нашего, а в домах зимой — так
русскому человеку и жить с непривычки нельзя.
Не доверяя искусству
русских врачей, он стал хлопотать о позволении отправиться за
границу.
— Я слишком долго пробыла за
границей, Марья Дмитриевна, я это знаю; но сердце у меня всегда было
русское, и я не забывала своего отечества.