Неточные совпадения
В час или выезжают, или ожидают визитов. В последнем случае сестра выходит в гостиную, держа в одной руке французскую книжку, а в другой — ломоть черного
хлеба (завтрака в нашем доме не полагается), и садится, поджавши ноги, на диван. Она слегка нащипывает себе щеки, чтобы они казались
румяными.
Сестра Пепе, девушка много старше, но не умнее его, поступила прислугой — убирать комнаты — на виллу богатого американца. Она сразу же стала чистенькой,
румяной и, на хороших
хлебах, начала заметно наливаться здоровым соком, как груша в августе.
Узники содержались давно, а Белоус не сказал и десяти слов. Его молчание было нарушено только раз, именно утром, когда в оконце узникам подавали еду, то есть несколько ломтей ржаного
хлеба с луком. В это утро, вместо усатой солдатской рожи, в оконце показалось
румяное девичье лицо.
Сначала, видя, как он быстро мечет в печь сырые
хлебы, которые я еле успевал подкидывать из чашек на его лопату, — я боялся, что он насадит их друг на друга; но, когда он выпек три печи и ни у одного из ста двадцати караваев — пышных,
румяных и высоких — не оказалось «притиска», я понял, что имею дело с артистом в своем роде.
Он любил работать, увлекался делом, унывал, когда печь пекла плохо или тесто медленно всходило, сердился и ругал хозяина, если он покупал сырую муку, и был по-детски весел и доволен, если
хлебы из печи выходили правильно круглые, высокие, «подъемистые», в меру
румяные, с тонкой хрустящей коркой.
Потом, сидя на мешках, они смачно жевали
хлеб с ветчиной, а через минуту дверь открылась, Дарья сунула к ним своё
румяное лицо и, поражённо открыв рот, с ужасом прошептала...
Наш хозяин — отставной исправник — толстый,
румяный мужчина в усах и с двойным подбородком, был человек большого благодушия. Каждое утро и вечер, после того, когда в доме у него отпивали чай, нам приносили вновь долитый самовар, чайник со спитым чаем и сколько угодно черного
хлеба. Мы бывали сыты.
В просторной, чистой комнате у окна стоял стол с шумевшим на нём самоваром, ковригой белого
хлеба и кринкой молока. За столом сидела жена — здоровая, свежая,
румяная, благодушная, и всюду в комнате было много ласкового и нежаркого утреннего солнца.
Черный
хлеб был
румяный, вкусный филипповский
хлеб (в Туле у нас было отделение московской филипповской булочной).
Густав сидел в углублении комнаты, держа на колене
румяное, как спелое яблочко, дитя, двухлетнюю дочь бывшего кастеляна, которая, стиснув в ручонках своих кусок белого
хлеба, то лукаво манила им собаку, прыгавшую около нее на задних ногах, то с хохотом прятала его под мышку, когда эта готовилась схватить приманку.