Неточные совпадения
В минуты унынья, о Родина-мать! // Я мыслью вперед улетаю, // Еще суждено тебе много страдать, // Но ты не погибнешь, я знаю.
Постройка Китайской стены, отделяющей Китай-город от Белого города, относится к половине XVI века.
Мать Иоанна Грозного, Елена Глинская, назвала эту часть города Китай-городом в воспоминание своей
родины — Китай-городка на Подолии.
Я думаю поэтому, что если бы кто-нибудь сумел вскрыть мою душу, то и в этот период моей жизни он бы наверное нашел, что наибольшим удельным весом обладали в ней те чувства, мысли, впечатления, какие она получала от языка, литературы и вообще культурных влияний
родины моей
матери.
Не знаю, имел ли автор в виду каламбур, которым звучало последнее восклицание, но только оно накинуло на всю пьесу дымку какой-то особой печали, сквозь которую я вижу ее и теперь… Прошлое
родины моей
матери, когда-то блестящее, шумное, обаятельное, уходит навсегда, гремя и сверкая последними отблесками славы.
И когда я теперь вспоминаю эту характерную, не похожую на всех других людей, едва промелькнувшую передо мной фигуру, то впечатление у меня такое, как будто это — само историческое прошлое Польши,
родины моей
матери, своеобразное, крепкое, по — своему красивое, уходит в какую-то таинственную дверь мира в то самое время, когда я открываю для себя другую дверь, провожая его ясным и зорким детским, взглядом…
Дети, достигшие 17-летнего возраста, могут покидать место ссылки и возвращаться на
родину без разрешения родителей.] полученные 1 1/2 или 3 рубля тратятся по усмотрению отцов и
матерей.
Он отдался ей всею душой, полюбил Сахалин и, подобно тому, как
мать не видит в своем любимом детище недостатков, так он на острове, который сделался его второю
родиной, не замечал промерзлой почвы и туманов.
— Мужик спокойнее на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы:
родины нет, дома нет, сегодня — здесь, завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя с места. Вон
мать пришла!
— Жаль мне
родины моей, жаль святой Руси! Любил я ее не хуже
матери, а другой зазнобы не было у меня!
— А! Как мне не плакать… Еду одна на чужую сторону. На
родине умерла
мать, на корабле отец, а в Америке где-то есть братья, да где они, — я и не знаю… Подумайте сами, какая моя доля!
— Я прошу только одной милости: снабдить меня достаточной суммой, которая позволила бы мне возвратиться на
родину и обнять мою дорогую
мать!
Даже этак вперед жалеешь самого себя: а там
родина, родной угол, одна добрая
мать — всего надумаешься.
Гражданка и
мать, она думала о сыне и
родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок
родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города — гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.
— Человек — я сделала для
родины всё, что могла;
Мать — я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
Кто бы он ни был — всё равно! Он — как дитя, оторванное от груди
матери, вино чужбины горько ему и не радует сердца, но отравляет его тоскою, делает рыхлым, как губка, и, точно губка воду, это сердце, вырванное из груди
родины, — жадно поглощает всякое зло, родит темные чувства.
Воротился из Австралии Энрике Борбоне, он был дровосеком в этой чудесной стране, где всякий желающий легко достает большие деньги, он приехал погреться на солнце
родины и снова собирался туда, где живется свободней. Было ему тридцать шесть лет, бородатый, могучий, веселый, он прекрасно рассказывал о своих приключениях, о жизни в дремучих лесах; все принимали эту жизнь за сказку,
мать и дочь — за правду.
Не тот сирота, батюшка, у кого нет только отца и
матери; а тот, кто пережил и родных и приятелей, кому словечка не с кем о старине перемолвить, кто, горемычный, и на своей
родине, как на чужой стороне.
Мы видели, какие печальные обстоятельства встретили Бешметева на
родине, видели, как приняли родные его намерение уехать опять в Москву;
мать плакала, тетка бранилась; видели потом, как Павел почти отказался от своего намерения, перервал свои тетради, хотел сжечь книги и как потом отложил это, в надежде, что
мать со временем выздоровеет и отпустит его; но старуха не выздоравливала; герой мой беспрестанно переходил от твердого намерения уехать к решению остаться, и вслед за тем тотчас же приходила ему в голову заветная мечта о профессорстве — он вспоминал любимый свой труд и грядущую славу.
То в них плачет
мать по сыне или невеста по жениху; то молодая жена жалуется на суровость мужа и злость свекрови; то добрый молодец на чужой дальней стороне тоскует по
родине, в разлуке со всеми милыми его сердцу; то бедняк, убитый своим горем, сокрушается, что ничего не имеет и живет в презрении.
Друзья и братья! Русь святая гибнет!
Друзья и братья! Православной вере,
В которой мы родились и крестились,
Конечная погибель предстоит.
Святители, молитвенники наши,
О помощи взывают, молят слезно.
Вы слышали их слезное прошенье!
Поможем, братья,
родине святой!
Что ж! Разве в нас сердца окаменели?
Не все ль мы дети
матери одной?
Не все ль мы братья от одной купели?
Он торопился, как будто мать-старушка ждала его на
родине, как будто она звала его к себе после долгого странствования на чужой стороне, в чужих людях…
Вместо всякого рассказа мы напомним только дневник Елены, ее ожидание, когда Инсаров должен был прийти проститься, сцену в часовенке, возвращение Елены домой после этой сцены, ее три посещения к Инсарову, особенно последнее, потом прощанье с
матерью, с
родиной, отъезд, наконец последнюю прогулку ее с Инсаровым по Canal Grande, слушанье «Травиаты» и возвращение.
Родина-мать! я душою смирился, // Любящим сыном к тебе воротился.
Ну, там, конечно,
родин богатая, еще как примут: бывает, мать-то и выгонют.
Нет, не нужно падать духом; буду бороться до конца, до последних сил. Ведь если меня найдут, я спасен. Быть может, кости не тронуты; меня вылечат. Я увижу
родину,
мать, Машу…
Всё, чем может порадовать сына // Поздней осенью родина-мать: // Зеленеющей озими гладь, // Подо льном — золотая долина, // Посреди освещенных лугов // Величавое войско стогов — // Всё доступно довольному взору…
О далекой
родине он пел; о ее глухих страданиях, о слезах осиротевших
матерей и жен; он молил ее, далекую
родину, взять его, маленького Райко, и схоронить у себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая черная рана, о том, как болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей
родиной.
Всю свою память, все свое воображение напрягал он, искал в прошлом, искал в книгах, которые прочел, — и много было звучных и красивых слов, но не было ни одного, с каким страдающий сын мог бы обратиться к своей матери-родине.
Мать,
мать, господа, родная, родина-то наша, мы птенцы, так мы ее и сосем!..
Привозя прелестную девушку на
родину,
мать хотела найти человека, который мог бы сколько-нибудь ознакомить княжну с русскою литературою, — разумеется, исключительно хорошею, то есть настоящею, а не зараженною «злобою дня».
— «Изменник своим братьям, Иуда идеи, отступник своей
родины, своей матери-Польши… бррр!..
Аул Бестуди, сакля моей
матери и
родина Керима!
А приехал он на
родину уж единственным наследником после умерших вскоре один за другим отца, старшего бездетного брата и
матери.
Какая
родина, какие сродники! — возразила ему
мать Маргарита.
Сухменная философия моя развеялась под свежим ветром, которым нас охватило на днепровском пароме, и я вступил на киевский берег Днепра юношею и сыном моей
родины и моей доброй
матери, которую так долго не видал, о которой некогда столь сильно тосковал и грустил и к ногам которой горел нетерпением теперь броситься и, обняв их, хоть умереть под ее покровом и при ее благословении.
— Бедная
родина. Несчастный город… Отец,
мать… Иоле… Что будет с ними? A она, Милица, здесь — так далеко от них… Так ужасно далеко, бессильная помочь им, не имея возможности быть хоть немного полезной её дорогим близким, не будучи в состоянии даже умереть вместе с ними.
— Он инженер, приехал сюда вместе с другими строить железную дорогу… Судьба привела его на
родину его
матери.
Не скажешь этого, и я уезжаю отсюда с растерзанным сердцем, покорный воле
матери, на
родину, где меня ожидает смерть или на поле битвы, или в петле русской.
— Когда вы говорите мне слово ласковое, — отвечал тронутый араб, — мне кажется, что со мною говорит старик отец, зарезанный в глазах моих. Вы мне вместо отца, и
матери, и
родины.
— О! кабы так, не помешкав приступил бы я к тебе с просьбою помочь моему детищу, которое, после смерти
матери своей и в разлуке с
родиной, заменяло мне их. Я знаю, как ты доточен на эти дела. Давно ли ты избавил меня от смерти? Порезав себе косою ногу, я обливался кровью; сам господин Блументрост не мог остановить ее: тебя подвели ко мне; ты обмакнул безымянный палец правой руки в кровь мою, текущую ручьем, написал ею на лбу моем какие-то слова…
Что ж,
родину принесет ему
мать; чудное небо Италии найдет он в глазах Анастасии; пламя полудня на устах ее; все радости, все возможное счастие в ее любви.
А странник все далее и далее. Еще долго видел он голубое небо своей
родины, в которое душе так хорошо было погружаться, горы и утесы, на нем своенравно вырезанные, серебряную бить разгульной Эльбы, пирамидальные тополи, ставшие на страже берега, и цветущие кисти черешни, которые дерзко ломились в окно его комнаты. Еще чаще видел он во сне и наяву дрожащую, иссохшую руку
матери, поднятую на него с благословением.
Мы уже говорили, что с воцарением Елизаветы Петровны немецкий гнет, более десяти лет тяготевший над Россией, был уничтожен мановением прелестной, грациозной ручки дочери Великого Петра. Елизавета Петровна отличалась добротой своей
матери, отвращением к крови, здравым смыслом и умением выбирать людей. Она сохранила на престоле ту любовь к своей
родине, ту простоту Петра I, которые стяжали ей имя «матушки» у народа.
Не страшусь Омнепотенского и братии его; но страшусь за
мать мою
родину, да не перерядятся когда-либо сии дурни в иную шкуру.
Через неделю Альбина подала прошение об отъезде на
родину. Горе, выражаемое Мигурской, поражало всех, видевших ее. Все жалели несчастную
мать и жену. Когда отъезд ее был разрешен, она подала другое прошение — о позволении откопать трупы детей и взять их с собою. Начальство подивилось на эту сентиментальность, но разрешило и это.