Неточные совпадения
—
Батюшка ты, светик! — приговаривала она, утирая концом головного платка глаза. — Сиротка бедный! нет у тебя
родимой матушки, некому благословить-то тебя… Дай хоть я перекрещу тебя, красавец мой!..
— Ну, наша Вера Васильевна уродилась, видно, не в
батюшку, — рассуждал Лука «от свободности». — Карахтер у нее бедовый, вся в матушку
родимую, Марью Степановну, выйдет по карахтеру-то, когда девичья-то скорость с нее соскочит… Вон как женихом-то поворачивает, только успевай оглядываться. На што уж, кажется, Миколай-то Иваныч насчет словесности востер, а как барышня поднимет его на смешки, — только запыхтит.
—
Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это — не холера, роды пришли, помилуйте,
батюшки!
— Всё ты,
родимый, знаешь, всё тебе,
батюшка, ведомо.
—
Батюшки, убили!..
Родимые, пустите душу на покаяние!..
— Батюшки-светы, да ведь это ты, свекор-батюшко!.. — заголосила она, по старой привычке бросаясь опрометью к воротам. — Ах,
родимые вы мои…
Старшая дочь поклонилась отцу в ноги, да и говорит ему первая: «Государь ты мой
батюшка родимый!
Поклонилась в ноги отцу меньшая дочь и говорит таково слово: «Государь ты мой
батюшка родимой!
Простилась она с хозяином своим ласковым и милостивым, надела на правый мизинец золотой перстень и очутилась на широком дворе честного купца, своего
батюшки родимого.
Идет она на высокое крыльцо его палат каменных; набежала к ней прислуга и челядь дворовая, подняли шум и крик; прибежали сестрицы любезные и, увидамши ее, диву дались красоте ее девичьей и ее наряду царскому, королевскому; подхватили ее под руки белые и повели к
батюшке родимому; а
батюшка нездоров лежит, нездоров и нерадошен, день и ночь ее вспоминаючи, горючими слезами обливаючись; и не вспомнился он от радости, увидамши свою дочь милую, хорошую, пригожую, меньшую, любимую, и дивился красоте ее девичьей, ее наряду царскому, королевскому.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки
батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Пишет она письмо к своему
батюшке родимому и сестрицам своим любезныим: «Не плачьте обо мне, не горюйте, я живу во дворце у зверя лесного, чуда морского, как королевишна; самого его не вижу и не слышу, а пишет он ко мне на стене беломраморной словесами огненными, и знает он все, что у меня на мысли, и тое ж минутою все исполняет, и не хочет он называться господином моим, а меня называет госпожою своей».
Рассказала она своему
батюшке родимому и своим сестрам старшиим, любезныим про свое житье-бытье у зверя лесного, чуда морского, все от слова слова, никакой крохи не скрываючи, и возвеселился честной купец ее житью богатому, царскому, королевскому, и дивился, как она привыкла смотреть на свово хозяина страшного и не боится зверя лесного, чуда морского; сам он, об нем вспоминаючи, дрожкой-дрожал.
Надень его на правый мизинец, и очутишься ты у
батюшки родимого и ничего обо мне не услышишь».
Рассказала она ему свой недоброй сон и стала просить у него позволения: повидать своего
батюшку родимого и сестриц своих любезныих; и возговорит к ней зверь лесной, чудо морское: «И зачем тебе мое позволенье?
И возговорит отцу дочь меньшая, любимая: «Не плачь, не тоскуй, государь мой
батюшка родимый; житье мое будет богатое, привольное: зверя лесного, чуда морского я не испугаюся, буду служить ему верой и правдою, исполнять его волю господскую, а может, он надо мною и сжалится.
Золот перстень мой у тебя лежит, надень его на правый мизинец — и очутишься в дому у
батюшки родимого.
Госпожа была ей также радошна, принялась ее расспрашивать про
батюшку родимого, про сестриц своих старшиих и про всю свою прислугу девичью, опосля того принялась сама рассказывать, что с нею в это время приключилося; так и не спали они до белой зари.
Позвал честной купец меньшую дочь и стал ей все рассказывать, все от слова до слова, и не успел кончить речи своей, как стала перед ним на колени дочь меньшая, любимая и сказала: «Благослови меня, государь мой
батюшка родимый: я поеду к зверю лесному, чуду морскому и стану жить у него.
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она осматривать все его палаты высокие, и ходила она немало времени, на все диковинки любуючись; одна палата была краше другой, и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее
батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады, и запели ей птицы свои песни райские, а деревья, кусты и цветы замахали своими верхушками и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды и громче зашумели ключи родниковые; и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый, на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет на белом свете.
Поклонилась ему в ноги дочь середняя и говорит: «Государь ты мой
батюшка родимый!
— Чтой-то,
батюшка, уж будто дело горит! дело делом, а чай чаем: выкушай,
родимый.
— Спасибо,
батюшка, спасибо! награди тебя господь и все святые угодники! Нечего делать, кормильцы, постараюсь, хоть на свою голову, горю пособить. Отойдите,
родимые, дело глаза боится!
— А вот посмотрим,
родимые! Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его? Вот будь на полвершка пониже, как раз бы висок рассек! Ну, соблюл его бог! А здесь-то? Плечо мало не до кости прорубано! Эх, должно быть, ловок рубиться, кто так хватил его милость!
— Какой же ты,
родимый, сердитый! — сказал он, поднимаясь на ноги. — Говорю тебе, я знал, что твоя милость близко; я с утра еще ожидал тебя,
батюшка!
—
Батюшка,
родимый, кто ты? Поведай нам, кто ты? За кого нам богу молиться?
—
Батюшка, — кричали ему вслед хозяева, — вернись,
родимый, послушай нашего слова! Несдобровать тебе ночью на этой дороге!
—
Батюшки, кормильцы! Не губите старика, отпустите,
родимые! Не губите старика!
— Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь,
родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас,
батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
— Не взыщи,
батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват,
родимый, туг на ухо, иного сразу не пойму! Да к тому ж, нечего греха таить, как стали вы,
родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в лесу со страхом, все думаешь: что коли, не дай бог, навернутся!
—
Батюшка, не кричи, бога ради не кричи, всё испортишь! Я тебе говорил уже, дело боится шуму, а проезжих прогнать я не властен. Да они же нам и не мешают; они спят теперь, коли ты,
родимый, не разбудил их!
—
Родимый! — простонал мельник, — все скажу твоей милости, все скажу,
батюшка, отпусти лишь душу на покаяние.
— Не знаю,
батюшка, не гневайся,
родимый, видит бог, не знаю!
— Давала, родной, давала. Не бере-ет! Вот история… Четвертной билет давала, не берет… Куд-да тебе! Так на меня вызверился, что я уж не знала, где стою. Заладил в одну душу: «Вон да вон!» Что ж мы теперь делать будем, сироты мы несчастные!
Батюшка родимый, хотя бы ты нам чем помог, усовестил бы его, утробу ненасытную. Век бы, кажется, была тебе благодарна.
— Конечно, что прошло, то прошло!.. Но вот нам несут поужинать. Не взыщи, дорогой гость, на убогость моей трапезы! Чем богаты, тем и рады: сегодня я ем постное. Ты, может быть, не понедельничаешь, Юрий Дмитрич? И на что тебе! Не все должны с таким упорством измозжать плоть свою, как я — многогрешный. Садись-ка, мой
родимый, да похлебай этой ушицы. Стерляжья,
батюшка! У меня свой садок, и не только стерляди, осетры никогда не переводятся.
— Душегубцы! — сказал Алексей. — Чтоб им самим издохнуть голодной смертью!.. Кушай,
батюшка! кушай, мой
родимый!.. Разбойники!
— Поговори,
родимый, поговори: ум хорошо, а два лучше. Ну,
батюшка, теперь и я тебе челом! Не оставь меня, горемычную! Ведь и у меня есть до тебя просьба.
— Да,
батюшка! Ей самой некогда перемолвить с тобой словечка, так просила меня… О, ох,
родимый! сокрушила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досужего поляка — рудомета, что ль?.. не знаю; да и тот толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж не с дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как ты думаешь, Архип Кудимович?
—
Батюшка, отец
родимый! В первый и последний раз проболтался! Век никому не скажу!..
— А вот что,
родимый. Сосед наш, убогий помещик, один сын у матери. Ономнясь боярин зазвал его к себе пображничать: что ж,
батюшка?.. для своей потехи зашил его в медвежью шкуру, да и ну травить собакою! И, слышь ты, они, и барин и собака, так остервенились, что насилу водой разлили. Привезли его, сердечного, еле жива, а бедная-то барыня уж вопила, вопила!.. Легко ль! неделю головы не приподымал!
— Что ты, мой
батюшка? — спрашивала иногда тетка Анна, единственное существо из всего семейства рыбака, с которым дядя Аким сохранял прежние отношения. — Что невесел ходишь? Уж не хвороба ли какая, помилуй бог? Недужится, може статься… скажи,
родимый!
—
Батюшки, не пущайте его!
Родимые, не пущайте!.. Ох, касатики! — кричала баба, тщетно продираясь сквозь толпу, которая хохотала.
—
Батюшка, Петрушенька ты мой! Вася! Касатик! Рожоной ты наш!
Родимые вы мои! Ох вы,
батюшки вы наши! — вопила тетушка Анна таким голосом, который мог показаться издали отчаянным рыданием.
— Сбегай,
родимый, сбегай!.. Сотвори тебе господь многие радости!.. Сбегай,
батюшка, скажи отцу: Кондратий, мол, просит. Надобность, скажи, великая, беспременная… Он, верно, не откажет… Сбегай, родной, я здесь погожу…
— Ох,
батюшки! — вздыхала за дверью старуха. — Пропала твоя головушка! Быть беде,
родимые мои, быть беде!
—
Родимый ты мой
батюшка, застава наша богатырская! — голосила Охоня, припадая своей непокрытой девичьей головой к железной оконной решетке. — Жили мы с матушкой за тобой, как за горою белокаменной, зла-горя не ведали…
— Батюшка-братец, — сказала старушка слезливым голосом, — не погуби ты своего
родимого дитяти, не дай ты Наташиньки в когти черному диаволу.
— Матушка есть, — сказал он. —
Батюшка родимый есть. Все меня отрешились. Слушай ты, старая, — прибавил он, хватая Илюшкину старуху за руку. — Я тебя одарил. Послушай ты меня, ради Христа. Ступай ты в село Водное, спроси ты там старуху Никонову, она самая моя матушка
родимая, чуешь, и скажи ты старухе этой самой, Никоновой старухе, с краю третья изба, колодезь новый… скажи ты ей, что Алеха, сын твой… значит… Музыкан! Валяй! — крикнул он.
Анисья.
Батюшки родимые! Да что ж он разутый!
Никита. Погоди, поспеешь… (Отцу кланяется в ноги.)
Батюшка родимый, прости и ты меня, окаянного! Говорил ты мне спервоначала, как я этой блудной скверной занялся, говорил ты мне: «Коготок увяз, и всей птичке пропасть», не послушал я, пес, твоего слова, и вышло по-твоему. Прости меня Христа ради.