А и вот тебе меч-кладенец твоего
родимого батюшки, Акундина Путятича!» Не домолвивши речи вестные, стал Замятня Путятич кончатися, со белым светом расставатися; и, кончаяся, учал отповедь чинить: «А и гой ты еси, мое милое детище, Акундин Акундиныч!
Неточные совпадения
—
Батюшки, кормильцы! Не губите старика, отпустите,
родимые! Не губите старика!
—
Батюшка, не кричи, бога ради не кричи, всё испортишь! Я тебе говорил уже, дело боится шуму, а проезжих прогнать я не властен. Да они же нам и не мешают; они спят теперь, коли ты,
родимый, не разбудил их!
— Не знаю,
батюшка, не гневайся,
родимый, видит бог, не знаю!
— Не взыщи,
батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват,
родимый, туг на ухо, иного сразу не пойму! Да к тому ж, нечего греха таить, как стали вы,
родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в лесу со страхом, все думаешь: что коли, не дай бог, навернутся!
— А вот посмотрим,
родимые! Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его? Вот будь на полвершка пониже, как раз бы висок рассек! Ну, соблюл его бог! А здесь-то? Плечо мало не до кости прорубано! Эх, должно быть, ловок рубиться, кто так хватил его милость!
— Спасибо,
батюшка, спасибо! награди тебя господь и все святые угодники! Нечего делать, кормильцы, постараюсь, хоть на свою голову, горю пособить. Отойдите,
родимые, дело глаза боится!
—
Батюшка,
родимый, кто ты? Поведай нам, кто ты? За кого нам богу молиться?
— Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь,
родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас,
батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
—
Батюшка, — кричали ему вслед хозяева, — вернись,
родимый, послушай нашего слова! Несдобровать тебе ночью на этой дороге!
—
Родимый! — простонал мельник, — все скажу твоей милости, все скажу,
батюшка, отпусти лишь душу на покаяние.
— Какой же ты,
родимый, сердитый! — сказал он, поднимаясь на ноги. — Говорю тебе, я знал, что твоя милость близко; я с утра еще ожидал тебя,
батюшка!
Велел
родимый батюшка, // Благословила матушка, // Поставили родители // К дубовому столу, // С краями чары налили: // «Бери поднос, гостей-чужан // С поклоном обноси!» // Впервой я поклонилася — // Вздрогну́ли ноги резвые; // Второй я поклонилася — // Поблекло бело личико; // Я в третий поклонилася, // И волюшка скатилася // С девичьей головы…
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь — попал в другое место. Теперь вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь: вся в
родимого батюшку пошла, слова спросту не молвит.
Встреча с отцом в первое мгновенье очень смутила ее, подняв в душе детский страх к грозному
родимому батюшке, но это быстро вспыхнувшее чувство так же быстро и улеглось, сменившись чем-то вроде равнодушия. «Что же, чужая так чужая…» — с горечью думала про себя Феня. Раньше ее убивала мысль, что она объедает баушку, а теперь и этого не было: она работала в свою долю, и баушка обещала купить ей даже веселенького ситца на платье.
Проснулся купец, а вдруг опомниться не может: всю ночь видел он во сне дочерей своих любезныих, хорошиих и пригожиих, и видел он дочерей своих старшиих: старшую и середнюю, что они веселым-веселехоньки, а печальна одна дочь меньшая, любимая; что у старшей и середней дочери есть женихи богатые и что сбираются они выйти замуж, не дождавшись его благословения отцовского; меньшая же дочь любимая, красавица писаная, о женихах и слышать не хочет, покуда не воротится ее
родимый батюшка; и стало у него на душе и радошно и не радошно.
Неточные совпадения
—
Батюшка ты, светик! — приговаривала она, утирая концом головного платка глаза. — Сиротка бедный! нет у тебя
родимой матушки, некому благословить-то тебя… Дай хоть я перекрещу тебя, красавец мой!..
— Ну, наша Вера Васильевна уродилась, видно, не в
батюшку, — рассуждал Лука «от свободности». — Карахтер у нее бедовый, вся в матушку
родимую, Марью Степановну, выйдет по карахтеру-то, когда девичья-то скорость с нее соскочит… Вон как женихом-то поворачивает, только успевай оглядываться. На што уж, кажется, Миколай-то Иваныч насчет словесности востер, а как барышня поднимет его на смешки, — только запыхтит.
—
Родимые, не бойтесь, не троньте, уйдите Христа ради! Это — не холера, роды пришли, помилуйте,
батюшки!
— Всё ты,
родимый, знаешь, всё тебе,
батюшка, ведомо.
—
Батюшки, убили!..
Родимые, пустите душу на покаяние!..