Неточные совпадения
«Только при таком
решении я поступаю и сообразно с религией, — сказал он себе, — только при этом
решении я не отвергаю от себя преступную
жену, а даю ей возможность исправления и даже — как ни тяжело это мне будет — посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее».
Подъезжая к Петербургу, Алексей Александрович не только вполне остановился на этом
решении, но и составил в своей голове письмо, которое он напишет
жене. Войдя в швейцарскую, Алексей Александрович взглянул на письма и бумаги, принесенные из министерства, и велел внести за собой в кабинет.
Хотя Алексей Александрович и знал, что он не может иметь на
жену нравственного влияния, что из всей этой попытки исправления ничего не выйдет, кроме лжи; хотя, переживая эти тяжелые минуты, он и не подумал ни разу о том, чтоб искать руководства в религии, теперь, когда его
решение совпадало с требованиями, как ему казалось, религии, эта религиозная санкция его
решения давала ему полное удовлетворение и отчасти успокоение.
— У нее, как у ребенка, постоянно неожиданные
решения. Но это не потому, что она бесхарактерна, он — характер, у нее есть! Она говорила, что ты сделал ей предложение? Смотри, это будет трудная
жена. Она все ищет необыкновенных людей, люди, милый мой, — как собаки: породы разные, а привычки у всех одни.
То, а не другое
решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю
жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем
решением, при котором всё скорей кончается.
У нас в обществе, я помню, еще задолго до суда, с некоторым удивлением спрашивали, особенно дамы: «Неужели такое тонкое, сложное и психологическое дело будет отдано на роковое
решение каким-то чиновникам и, наконец, мужикам, и „что-де поймет тут какой-нибудь такой чиновник, тем более мужик?“ В самом деле, все эти четыре чиновника, попавшие в состав присяжных, были люди мелкие, малочиновные, седые — один только из них был несколько помоложе, — в обществе нашем малоизвестные, прозябавшие на мелком жалованье, имевшие, должно быть, старых
жен, которых никуда нельзя показать, и по куче детей, может быть даже босоногих, много-много что развлекавшие свой досуг где-нибудь картишками и уж, разумеется, никогда не прочитавшие ни одной книги.
Он обходится со всеми ласково, о
жене и дочери говорит с умилением; когда Дуня, узнав о его решительном отказе Вихореву, падает в обморок (сцена эта нам кажется, впрочем, утрированною), он пугается и даже тотчас соглашается изменить для нее свое
решение.
Эти мысли, вызванные в нем столкновением с Смоковниковым, вместе с неприятностями по гимназии, происшедшими от этого столкновения, — именно, выговор, замечание, полученное от начальства, — заставили его принять давно уже, со смерти
жены, манившее его к себе
решение: принять монашество и избрать ту самую карьеру, по которой пошли некоторые из его товарищей по академии, из которых один был уже архиереем, а другой архимандритом на вакансии епископа.
Тулузов, кажется, вовсе не ожидал услышать такое
решение со стороны
жены.
Семья Хаджи-Мурата вскоре после того, как он вышел к русским, была привезена в аул Ведено и содержалась там под стражею, ожидая
решения Шамиля. Женщины — старуха Патимат и две
жены Хаджи-Мурата — и их пятеро малых детей жили под караулом в сакле сотенного Ибрагима Рашида, сын же Хаджи-Мурата, восемнадцатилетний юноша Юсуф, сидел в темнице, то есть в глубокой, более сажени, яме, вместе с четырьмя преступниками, ожидавшими, так же как и он,
решения своей участи.
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или
решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей,
жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их
жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Долинский, как все несильные волею люди, старался исполнить свое
решение как можно скорее. Он переменил паспорт и уехал за границу. Во все это время он ни малейшим образом не выдал себя
жене; извещал ее, что он хлопочет, что ему дают очень выгодное место, и только в день своего отъезда вручил Илье Макаровичу конверт с письмом следующего содержания...
На другой день проснулся я с твердым
решением — поскорее уехать. Подробности вчерашнего дня — разговор за чаем,
жена, Соболь, ужин, мои страхи — томили меня, и я рад был, что скоро избавлюсь от обстановки, которая напоминала мне обо всем этом. Когда я пил кофе, управляющий Владимир Прохорыч длинно докладывал мне о разных делах. Самое приятное он приберег к концу.
Прочитал ему
решение,
Расписаться повелел
И на все четыре стороны
Отпустил — ступай к
жене!
Только полгода спустя, когда пришли к нему прощаться
жена и сын Василий, когда он в тощей, нищенски одетой старушке едва узнал свою когда-то сырую и солидную Елизавету Трофимовну и когда вместо гимназического платья увидел на сыне куцый, потертый пиджачок и сарпинковые панталоны, он понял, что судьба его уже решена и что, какое бы еще ни было новое «
решение», ему уже не вернуть своего прошлого.
Долго ли она жила на заводе по смерти старика Богачева, неизвестно; но в 1806 году она проживала уже в Петербурге, где ожидала
решения сената о признании ее законной
женой Семена Богачева и где она явила на могущую достаться ей по разделу часть дарственную запись на имя своего старшего сына, Сергея младшего; однако она не дождалась окончания дела и умерла в 1828 г., а через два года ее дети: Сергей младший, Александр и Григорий, были признаны законными наследниками.
Точно так же и человек, как бы он хорошо ни знал закон, управляющий его животною личностью, и те законы, которые управляют веществом, эти законы не дадут ему ни малейшего указания на то, как ему поступить с тем куском хлеба, который у него в руках: отдать ли его
жене, чужому, собаке, или самому съесть его, — защищать этот кусок хлеба или отдать тому, кто его просит. А жизнь человеческая только и состоит в
решении этих и подобных вопросов.
Толстой настаивал на своем
решении. Осенью он послал ей в Москву письмо с отказом от прав на свои литературные произведения и просил ее напечатать письмо в газетах. Софья Андреевна отказалась. Толстой напечатал сам. Этот отказ от собственности на произведения, напечатанные после 1881 года, был единственной победой, которую Толстой сумел одержать в борьбе с
женой.
— Я не говорю, что я через год отказываюсь быть вашей
женой, я только против того, чтобы это было оглашено преждевременно и наложило бы таким образом на меня и на вас трудноисполнимые путы. Лучше будет, если мы будем свободны. Вы уедете в Петербург, я приеду туда же. Мало ли с кем столкнет вас и меня судьба. Мало ли что меня и вас может заставить изменить
решение.
Строев между тем рассказывал о посещении своем квартиры
жены, где она жила с Савиным, о том как, последний вышвырнул его за дверь, передал о подаче им жалобы мировому и
решении съезда, приговорившего Николая Герасимовича к двухмесячному аресту, отъезде обоих «голубков», как он называл Савина и свою
жену, из Петербурга, возвращении и бегстве Николая Герасимовича от арестовавшего его пристава и, наконец, внезапный отъезд из Петербурга Маргариты Николаевны — словом, все то, что известно уже нашим читателям.
Это было
решение старого графа, принятое им по настоянию
жены и дочери, утверждавших, что только в пансионе Анжелика может приобрести более или менее порядочные манеры и что они от влияния на нее в этом смысле отказываются.
Остановившись на этом
решении, Алексей Андреевич с письмом
жены в руках вошел снова в приемную и подошел к вставшему при его появлении фон Зееману.
Вернувшись из места своего заключения в дом своей
жены, князь застал у нее тестя и тещу. Семейный синклит изрек ему свое
решение.
Служба совершенно по тебе, так как ты душой и телом солдат, тебя отличают при каждом удобном случае, в будущем тебя, наверное, ждет важный пост, дело твое с
женой идет на лад и сын, наверное, останется при тебе, по
решению духовного суда.
— Глупое положение! — вырвалось все-таки у него восклицание, доказывавшее, что это
решение, на которое его натолкнула его
жена, претило его честной и прямой натуре.
На сына своего Герасима Сергеевича и его
жену знатная и богатая старуха, уважаемая всей родовитой и чиновной Москвой, имела большое влияние, и так как к тому же она очень любила своего внука Колю, то
решение его судьбы по приезде в Москву семейства Савиных было предоставлено на ее одобрение.
Это его поставило настороже, но не изменило его
решения — поговорить с
женой на щекотливую тему.
Она знала о
решении государя, о судьбе, постигшей Эберса, и о признании ее брака с Олениным законным, но до сих пор она еще не решалась вступить в права
жены и спуститься вниз, к назначенному ей и Богом, и царем мужа.
С другой стороны, Артемий Петрович принимал поздравления неохотно. Он доволен был, что сделал свое дело, но отчаивался распутать домашние обстоятельства. Поставленный между любовью Мариорицы и любовью
жены, он должен был погубить одну из них. Что еще скажет он, когда узнает
решение последней?
— Вы не могли принести мне более приятного известия… — с утонченно-вежливой полунасмешкой встретил граф это новое
решение своей
жены. — Чему, однако, я должен приписать это счастливое для меня изменение вашего
решения?
Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его
решение вопроса о долгах
жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.