Неточные совпадения
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными
идеями, но зато его
идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области
религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Даже с практической стороны он не видит препятствия; необходимо отправиться в Среднюю Азию, эту колыбель
религиозных движений, очистить себя долгим искусом, чтобы окончательно отрешиться от отягощающих наше тело чисто плотских помыслов, и тогда вполне возможно подняться до созерцания абсолютной
идеи, управляющей нашим духовным миром.
Идея демократии была осознана и формулирована в такую историческую эпоху, когда
религиозное и философское сознание передовых слоев европейского человечества было выброшено на поверхность и оторвано от глубины, от духовных истоков человека.
В следующей главе будет речь о глубоком различии между
идеей религиозной соборности и социалистической
идеей коллективизма.
Ясно, что духовный базис славянской
идеи должен быть шире и вмещать в себя несколько
религиозных типов.
Даже Бюхнер, третьестепенный популяризатор поверхностных
идей, превратился в катехизис, внушающий
религиозное к себе отношение.
Отвращение от конкретной сложности общественно-политических задач бывает у нас часто результатом моноидеизма, когда человек целиком захвачен одной какой-нибудь
идеей, моральной или
религиозной или социальной, но непременно в смысле спасения человечества одним каким-нибудь способом, одним путем.
За свободу личности, за самобытность действия, за независимость можно пожертвовать
религиозным убаюкиванием, но пожертвовать всем для воплощения
идеи справедливости, — что это за вздор!
Требование, предъявленное мне, чтобы я оправдал ссылкой на тексты Священного Писания свою
идею о
религиозном смысле творчества человека, было непониманием проблемы.
Я очень ценил и ценю многие мотивы русской
религиозной мысли: преодоление судебного понимания христианства, истолкование христианства как религии Богочеловечества, как религии свободы, любви, милосердия и особой человечности, более, чем в западной мысли выраженное эсхатологическое сознание, чуждость инфернальной
идее предопределения, искание всеобщего спасения, искание Царства Божьего и правды Его.
Наиболее близка мне была
идея Богочеловечества, которую продолжаю считать основной
идеей русской
религиозной мысли.
Религиозный гуманизм, вкорененный в
идее богочеловечности, призван совершить очищение, спиритуализацию и гуманизацию человеческой среды, воспринимающей откровение.
Но соборность тут очень отличалась от соборности Хомякова, она скорее была связана с
идеями Р. Вагнера о всенародной коллективной культуре и о
религиозном возрождении через искусство.
В таком настроении я встретился с Авдиевым. Он никогда не затрагивал
религиозных вопросов, но год общения с ним сразу вдвинул в мой ум множество образов и
идей… За героем «Подводного камня» прошел тургеневский Базаров. В его «отрицании» мне чуялась уже та самая спокойная непосредственность и уверенность, какие были в вере отца…
Русской
религиозной мысли вообще была свойственна
идея продолжающегося боговоплощения, как и продолжающегося в явлении Христа миротворения.
Религиозная драма самого Л. Толстого была бесконечно глубже его религиозно-философских
идей.
Он входит в русскую
идею другими сторонами своего творчества, как самый замечательный представитель русской
религиозной философии XIX в.
Религиозная тема.
Религиозный характер русской философии. Разница между богословием и
религиозной философией. Критика западного рационализма. Философские
идеи Киреевского и Хомякова.
Идея соборности. Владимир Соловьев. Эротика. Интуиция всеединства. Бытие и сущее.
Идея богочеловечества. Учение о Софии. «Смысл любви».
Религиозная философия Достоевского и Л. Толстого. Русская
религиозная мысль в духовных академиях. Архиепископ Иннокентий. Несмелов. Тареев.
Политически журнал был левого, радикального направления, но он впервые в истории русских журналов соединял такого рода социально-политические
идеи с
религиозными исканиями, метафизическим миросозерцанием и новыми течениями в литературе.
Свою, в конце концов
религиозную, тему он выразил в
идее сверхчеловека, в котором человек прекращает свое существование.
Основной
идеей христианства он считал
идею Богочеловечества, о чем речь будет, когда буду говорить о русской
религиозной философии.
Высокая оценка Толстого в истории русской
идеи совсем не означает принятия его
религиозной философии, которую я считаю слабой и неприемлемой с точки зрения христианского сознания.
Глубокая и неискоренимая противоположность существует между философским рационализмом и
религиозным реализмом: философский рационализм не выходит из круга
идей, мышления, интеллектуальности, рассудочности,
религиозный реализм живет в царстве бытия, реальностей, целостной жизни духа.
Только у пророков зарождалась
идея прогресса, только они чуяли
религиозный смысл истории, связывая этот смысл с мессианистскими чаяниями.
Индийская
идея метемпсихоза чужда и противна христианскому сознанию, так как противоречит
религиозному смыслу земной истории человечества, в которой совершается искупление и спасение мира, являлся Бог в конкретном образе человека, в которой Христос был единственной, неповторимой точкой сближения и соединения Бога и человечества.
Идея эта зарождалась в мессианистском сознании ветхозаветных пророков, в апокалиптических чаяниях
религиозного завершения мировой истории,
религиозного исхода из мировой трагедии.
Сама
идея Логоса есть
идея священной,
религиозной философии, она чужда философии полицейской, мирской.
Идея эта связана с
религиозными пророчествами, с ветхозаветными пророчествами о пришествии Мессии и новозаветными пророчествами о втором пришествии.
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие царя земным богом, подчиняются законам общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об
идее государства, а по
религиозному чувству.
Таким образом, например, философия Сократа и комедии Аристофана в отношении к
религиозному учению греков служат выражением одной и той же общей
идеи — разрушения древних верований; но вовсе нет надобности думать, что Аристофан задавал себе именно эту цель для своих комедий: она достигается у него просто картиною греческих нравов того времени.
Выступая против теории классовой борьбы, выдвигал
идею морально-религиозного усовершенствования человечества,
идею «гармонии» и сотрудничества классов.] и Дарвина, и его проповеди славились в Москве.
Видя, что мексиканское правительство не может хорошенько уладить
религиозный вопрос в границах, предположенных Овэном, и понимая, что положение Мексики не представляло достаточных гарантий для спокойного и последовательного осуществления его
идей, Овэн отказался от общинных опытов в чужих странах и обратился к своей родине, которая нуждалась в его преобразованиях не менее или еще больше, чем всякая другая страна.
Его лозунг: „необходимо вернуться к
религиозным идеям“ недавно провозглашен известной группой русской интеллигенции.
Она есть горний мир умопостигаемых, вечных
идей, который открылся философскому и
религиозному созерцанию Платона, исповедавшего его в своем учении, этом воистину софиесловии.
Идея отрицательного богословия присутствует как диалектический момент в
религиозной философии также и у многих спекулятивных мыслителей.
У него как бы отсутствует умопостигаемый мир
идей (София), помещающийся между Богом и миром в системе платонизма, поэтому для Аристотеля возникает опасность полного
религиозного имманентизма, растворения Бога в мире, миробожия.
В России
идеи неокантианства активно пропагандировала и развивала группа философов, издателей журнала «Логос» (Б. В. Яковенко, Ф. А. Степун, С. И. Гессен и др.).], Фихте, Гегель, Гартман; Геккель, Фейербах, К. Маркс, Чемберлен — все эти столь далеко расходящиеся между собою струи германства в «имманентизме», однако, имеют общую
религиозную основу.
Из кафоличности, как общего качества
религиозного сознания, следует, что в
религиозном сознании, по самой его, так сказать, трансцендентальной природе, уже задана
идея церковности, подобно тому как в гносеологическом сознании задана
идея объективности знания.
Если эти
идеи в марксизме приняли идейно убогий и отталкивающе вульгарный характер, то у Федорова они получили благородство и красоту благодаря высркому
религиозному пафосу его учения.
В дальнейших рассуждениях Deutschherr'a, вообще окрашенных в
религиозный имманентизм,
идея трансцендентности Бога значительной роли не играет.
Национализм, и притом самый пламенный и исключительный, был заложен в самом ее существе, в
идее избранничества только одного народа; сравнительно с иудаизмом
религиозный национализм в язычестве представляется широким и терпимым.
Возрождение
религиозного искусства, если оно и последует, само по себе отнюдь еще не является ответом на эти запросы, потому что и оно остается еще в пределах искусства, между тем
идея софиургии выводит за его пределы.
Религиозные, национальные, социальные
идеи могут играть такую роль поработителей, одинаково
идеи реакционные и революционные.
Рабство
религиозное, рабство у Бога и рабство у церкви, т. е. у рабской
идеи Бога и рабской
идеи церкви, была самой тяжелой формой рабства человека и одним из источников рабства человека.
Только Лев Толстой довел
идею анархизма до
религиозной глубины.
Эта идеализация и сублимация мести как
религиозного и нравственного долга находит свое метафизическое завершение и увенчание в
идее ада.
Религиозная этика, основанная на
идее личного спасения души, есть минималистическая этика, этика трансцендентного эгоизма.
Идея ада была превращена в орудие запугивания,
религиозного и нравственного террора.
Мистики всегда возвышались над
религиозным утилитаризмом и эвдемонизмом, который проникнут уже вульгаризированной
идеей ада, и мотивы страха перед адом и гибелью и жажда спасения и блаженства — совсем не мистические мотивы.
Идея Царства Божьего несоединима с
религиозным или этическим индивидуализмом, с исключительной заботой о личном спасении.