Неточные совпадения
Магазин Марины был наполнен блеском еще более ослепительным, как будто всю церковную утварь усердно вычистили мелом. Особенно
резал глаза Христос, щедро и весело освещенный солнцем, позолоченный, кокетливо распятый на кресте черного мрамора. Марина продавала старику
в полушубке золотые нательные крестики, он задумчиво пересыпал их из горсти
в горсть, а она говорила ему ласково и внушительно...
— Ты продашь все. Деньги — независимость, милый.
В сумке. И
в портфеле,
в чемодане. Ах, боже мой!.. Неужели… нет — неужели я… Погаси огонь над кроватью…
Режет глаза.
— То же самое желание скрыть от самих себя скудость природы я вижу
в пейзажах Левитана,
в лирических березках Нестерова,
в ярко-голубых тенях на снегу. Снег блестит, как обивка гробов,
в которых хоронят девушек, он —
режет глаза, ослепляет, голубых теней
в природе нет. Все это придумывается для самообмана, для того, чтоб нам уютней жилось.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская
глаза, сели на свои
резные кресла за покрытый зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы,
в которых бывают
в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
Когда-то зеленая крыша давно проржавела, во многих местах листы совсем отстали, и из-под них, как ребра, выглядывали деревянные стропила; лепные карнизы и капители коринфских колонн давно обвалились, штукатурка отстала,
резные балясины на балконе давно выпали, как гнилые зубы, стекол
в рамах второго этажа и
в мезонине не было, и амбразуры окон глядели, как выколотые
глаза.
…
В Москву я из деревни приехал
в Великий пост; снег почти сошел, полозья
режут по камням, фонари тускло отсвечиваются
в темных лужах, и пристяжная бросает прямо
в лицо мороженую грязь огромными кусками. А ведь престранное дело:
в Москве только что весна установится, дней пять пройдут сухих, и вместо грязи какие-то облака пыли летят
в глаза, першит, и полицмейстер, стоя озабоченно на дрожках, показывает с неудовольствием на пыль — а полицейские суетятся и посыпают каким-то толченым кирпичом от пыли!»
Сидел он всегда смирно, сложив руки и уставив
глаза на учителя, и никогда не привешивал сидевшему впереди его товарищу на спину бумажек, не
резал скамьи и не играл до прихода учителя
в тесной бабы.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал
резать прямо
в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи, [Капелюха — шапка с наушниками.] угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось
в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул
в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.
Я слышал, как он ударил ее, бросился
в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя
глазами, а он, чисто одетый,
в новом мундире, бьет ее
в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой
в серебре, — им
резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима
в бок.
И вот, хотя отвлеченный грабеж, по-видимому, гораздо меньше
режет глаза и слух, нежели грабеж, производимый
в форме операции над живым материалом, но
глаза Осипа Иваныча почему-то уже не смотрят так добродушно-ясно, как сматривали во время оно, когда он
в"худой одёже"за гривенник доезжал до биржи; напротив того, он старается их скосить вбок, особливо при встрече с старым знакомым.
В манере Майзеля держать себя с другими, особенно
в резкой чеканке слов, так и
резал глаз старый фронтовик, который привык к слепому подчинению живой человеческой массы, как сам умел сгибаться
в кольцо перед сильными мира сего.
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно размахивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел
в себя. По его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу, казалось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевелились,
глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пылких грез, с удивлением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фруктовый сад за ними и на белый крошечный флигелек
в глубине сада.
Во-первых, она слепит и
режет путнику
глаза; во-вторых, совершенно лишает его удовольствия открыть рот, что для многих составляет существенную потребность; в-третьих, вообще содержит человека
в каком-то насильственном заключении, не дозволяя ему ни распахнуться, ни высморкать нос…
Выйдешь оттуда на вольный воздух, так словно
в тюрьме целый год высидел:
глаза от света
режет, голова кружится, даже руки-ноги дрожат.
Ведь если так, то жить нельзя»; хотя и есть такие искренние люди, которые, хотя и не могут избавиться от него, видят свой грех, огромное большинство людей нашего времени так вошло
в свою роль лицемерия, что уж смело отрицает то, что
режет глаза всякому зрячему.
— Я ожидаю хозяев, — ответил Товаль очень удачно,
в то время как Дэзи, поправляя под подбородком ленту дорожной шляпы, осматривалась, стоя
в небольшой гостиной. Ее быстрые
глаза подметили все: ковер, лакированный
резной дуб, камин и тщательно подобранные картины
в ореховых и малахитовых рамах. Среди них была картина Гуэро, изображающая двух собак: одна лежит спокойно, уткнув морду
в лапы, смотря человеческими
глазами; другая, встав, вся устремлена на невидимое явление.
Я боялся за Пепку, именно боялся за его настроение, которое могло испортить общий тон. Но он оказался на высоте задачи. Ничего театрального и деланого. Я его еще никогда не видал таким простым. Немного
резала глаза только зеленая веточка, пришпиленная, как у всех добровольцев, к шапке. Около Пепки уже юлил какой-то доброволец из отставных солдат, заглядывавший ему
в лицо и повторявший без всякого повода...
Гордей Евстратыч еще раз приостановился, расправил бороду и вошел
в пустой громадный зал, который просто ошеломил его своей обстановкой: зеркала во всю стену, ореховая дорогая мебель с синей бархатной обивкой, такие же драпировки, малахитовые вазы перед окнами, рояль у одной стены, громадная картина
в резной черной массивной раме, синие бархатные обои с золотыми разводами, навощенный паркет — все так и запрыгало
в глазах у Гордея Евстратыча.
— Какие разбойники!.. Правда, их держит
в руках какой-то приходский священник села Кудинова, отец Еремей: без его благословенья они никого не тронут; а он, дай бог ему здоровье! стоит
в том:
режь как хочешь поляков и русских изменников, а православных не тронь!.. Да что там такое? Посмотрите-ка, что это Мартьяш уставился?..
Глаз не спускает с ростовской дороги.
Но этим еще не довольствуется Аким: он ведет хозяина по всем закоулкам мельницы, указывает ему, где что плохо, не пропускает ни одной щели и все это обещает исправить
в наилучшем виде. Обнадеженный и вполне довольный, мельник отправляется. Проходят две недели; возвращается хозяин. Подъезжая к дому, он не узнает его и
глазам не верит: на макушке кровли красуется
резной деревянный конь; над воротами торчит шест, а на шесте приделана скворечница; под окнами пестреет вычурная резьба…
На тротуаре
в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков — серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий
глаз,
режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
Все, например, певцы иллюминаций, военных торжеств,
резни и грабежа по приказу какого-нибудь честолюбца, сочинители льстивых дифирамбов, надписей и мадригалов — не могут иметь
в наших
глазах никакого значения, потому что они весьма далеки от естественных стремлений и потребностей народных.
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит, стрелять прямо
в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы
резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
В это время к квартире Анны Михайловны шибко подкатил на лихаче молодой белокурый барин, с туго завитыми кудрями и самой испитой, ничего не выражающей физиономией. Он быстро снялся с линейки, велел извозчику ждать себя, обдернул полы шикарного пальто-пальмерстона и, вставив
в правый
глаз 'стеклышко, скрылся за
резными дверями парадного подъезда.
Я вошел
в зал,
в котором обстановка была роскошна, но холодна и безвкусна, и особенно неприятно
резали глаза высокие и узкие зеркала
в простенках и ярко-желтые портьеры на окнах; видно было, что губернаторы менялись, а обстановка оставалась все та же.
Я с удовольствием взошел на широкое русское крыльцо, где было прохладно и солнце не
резало глаз своим ослепительным блеском, а расстилавшаяся пред
глазами картина небольшой речки, оставленного рудника и густого леса казалась отсюда еще лучше; над крышей избушки перекликались какие-то безыменные птички, со стороны леса тянуло прохладной пахучей струей смолистого воздуха — словом, не вышел бы из этого мирного уголка, заброшенного
в глубь сибирского леса.
Желтый движущийся свет фонаря на миг
резнул ему
глаза и потух вместе с угасшим зрением. Ухо его еще уловило грубый человеческий окрик, но он уже не почувствовал, как его толкнули
в бок каблуком. Потом все исчезло — навсегда.
В развале вечера гости краснели, хрипели и становились мокрыми. Табачный дым
резал глаза. Надо было кричать и нагибаться через стол, чтобы расслышать друг друга
в общем гаме. И только неутомимая скрипка Сашки, сидевшего на своем возвышении, торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака, газа, пива и над оранием бесцеремонной публики.
— Ем, да свой, а ты рядом постой, — отвечает совершенно серьезно Коваль и, не глядя на Меркулова, обчищает ножом от коричневой шелухи луковицу,
режет ее на четыре части, обмакивает одну четверть
в соль и жует ее с сочным хрустением. Панчук ничего не говорит, но смотрит прямо
в лицо Меркулову тупыми, сонными, неподвижными
глазами. Он громко чавкает, и на его массивных скулах, под обтягивающей их кожей, напрягаются и ходят связки челюстных мускулов.
И он принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их нимало, и скоро вся церковь наполнилась светом. Вверху только мрак сделался как будто сильнее, и мрачные образа глядели угрюмей из старинных
резных рам, кое-где сверкавших позолотой. Он подошел ко гробу, с робостию посмотрел
в лицо умершей и не мог не зажмурить, несколько вздрогнувши, своих
глаз.
Вы не замечали этого прежде, как незаметна грязь
в навозном хлеве, но при прикосновении с чистотой и силой грязь вам самим стала заметна, и свет вам
глаза режет.
Они вошли
в хорошую, просторную избу, и, только войдя сюда, Макар заметил, что на дворе был сильный мороз. Посредине избы стоял камелек чудной
резной работы, из чистого серебра, и
в нем пылали золотые поленья, давая ровное тепло, сразу проникавшее все тело. Огонь этого чудного камелька не
резал глаз, не жег, а только грел, и Макару опять захотелось вечно стоять здесь и греться. Поп Иван также подошел к камельку и протянул к нему иззябшие руки.
—
В трёх местах жил, и везде одинаково содомит деревня, стонет, бьётся — ходит по телу её острая пила и
режет надвое. Говорил я с некоторыми мужиками о выделе, так сначала они, как бараны перед новыми воротами, пучат
глаза, а потом воют, зубами скрипят.
Тут только Огнев заметил
в Вере перемену. Она была бледна, задыхалась, и дрожь ее дыхания сообщалась и рукам, и губам, и голове, и из прически выбивался на лоб не один локон, как всегда, а два… Видимо, она избегала глядеть прямо
в глаза и, стараясь замаскировать волнение, то поправляла воротничок, который как будто
резал ей шею, то перетаскивала свой красный платок с одного плеча на другое…
— Помилуйте! — перебивает его контролер. — Никто не возмущается, никто не критикует! А почему? Очень просто! Мерзость возмущает и
режет глаза только там, где она случайна, где ею нарушается порядок; здесь же, где она, мое вам почтение, составляет давно заведенную программу и входит
в основу самого порядка, где каждая шпала носит ее след и издает ее запах, она слишком скоро входит
в привычку! Да-с!
— А ты лишнего-то не мели, нечего нам с тобой канителиться [Канителить — длить, волочить, медлить делом. Иногда — ссориться, браниться.]. Не сказывай обиняком,
режь правду прямиком, — смело глядя
в глаза Самоквасову, с задором промолвила Фленушка.
— Так и сказала. «Уходом», говорит, уйду, — продолжал Патап Максимыч. — Да посмотрела бы ты на нее
в ту пору, кумушка. Диву дался, сначала не знал, как и говорить с ней. Гордая передо мной такая стоит, голову кверху, слез и
в заводе нет, говорит как
режет, а
глаза как уголья, так и горят.
Можно было не знать даже о существовании логики, — сама наука заставила бы усвоить свой метод успешнее, чем самый обстоятельный трактат о методах; она настолько воспитывала ум, что всякое уклонение от прямого пути
в ней же самой, — вроде «непрерывной зародышевой плазмы» Вейсмана или теорий зрения, — прямо
резало глаза своею ненаучностью.
„Люди общества и литературы продолжают им заниматься наравне с самыми неотлагательными своими заботами и имея при этом самые разнообразные цели и задние мысли: кто хочет осмотреться при этом огоньке и заглянуть вперед, кто выглядывает врага, кто узнает единомышленника, кто разрывает связь, заключенную
в темноте и по ошибке, кто срывает с себя предубеждение, кто отказывается от напускного дурачества, а кому огонек
режет глаза, тому, разумеется, хочется поплевать на него“.
И странно: ни малейшей жалости не вызвал во мне погибший. Я очень ясно представлял себе его лицо,
в котором все было мягко и нежно, как у женщины: окраска щек, ясность и утренняя свежесть
глаз, бородка такая пушистая и нежная, что ею могла бы, кажется, украситься и женщине. Он любил книги, цветы и музыку, боялся всего грубого и писал стихи — брат, как критик, уверял, что очень хорошие стихи. И со всем, что я знал и помнил, я не мог связать ни этого кричащего воронья, ни кровавой
резни, ни смерти.
Ее приволжское «чай» немного
резнуло его ухо, но тотчас же и понравилось ему. Голова Анны Серафимовны с широкими прядями волос, блеск
глаз и стройность стана — все это окинул он одним взглядом и остался доволен. Но цвет платья он нашел «купецким». Она подумала то же самое и
в одну с ним минуту и опять смутилась. Ей стало нестерпимо досадно на это глупое, тяжелое да вдобавок еще очень дорогое платье.
Был шестой час вечера. Зной стоял жестокий, солнечный свет
резал глаза; ветерок дул со степи, как из жерла раскаленной печи, и вместе с ним от шахт доносился острый, противный запах каменноугольного дыма… Мухи назойливо липли к потному лицу;
в голове мутилось от жары; на душе накипало глухое, беспричинное раздражение.
Николай Ильич Петухов жил уже не на набережной Москвы-реки, а
в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры — внизу помещалась редакция и контора, а
в бельэтаже жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как новая блестящая бронза и картины
в золоченых рамах неведомых миру художников
резали глаз.
— Давно я твоя няня, — с сердцем сказала старуха. — Оттого-то и
режу тебе
в глаза правду-матку. Никто тебе не скажет того, что я скажу. Так и знай, а теперь слушай…
Рука ее блуждает… наконец, схватывает пузырек… бумажная пробочка вон, и… боже? что с нею?..
глаз ее поврежден… кипящий свинец
режет щеку… бьется мозг
в голове, будто череп сверлят… пред остальным
глазом прыгают солнцы…
в груди тысячи ножей…
Эренштейн впился
в него
глазами, жадными, как голодные пиявицы, слухом, острым, как бритва, которая
режет волос: рот его был открыт, но не произносил ничего. Он весь хотел сказать: жизнь или смерть?
Разожгло тут и Тамару. Стеснения своего окончательно лишилась, потому лезгинка танец такой — кровь от него
в голову полыхает… По кругу плывет,
глазами всех так без разбору и
режет: старый ли, молодой, ей наплевать…
Почитай, с зари гундосят черные дудки, флейты до такой пронзительности достигают, аж
в глазах режет, басы
в подкладку мычат-раскатываются.
Когда ему стали завязывать
глаза, он поправил сам узел на затылке, который
резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад и, так как ему
в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него
глаз, не упуская ни малейшего движения.
Начиная с 26-го августа и по 2-е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля
в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей, осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда всё блестит
в редком, чистом воздухе так, что
глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний, пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые, и когда
в темных, теплых ночах этих, с неба, беспрестанно пугая и радуя, сыплются золотые звезды.