Неточные совпадения
Уж налились колосики.
Стоят столбы точеные,
Головки золоченые,
Задумчиво и ласково
Шумят. Пора чудесная!
Нет
веселей, наряднее,
Богаче нет поры!
«Ой, поле многохлебное!
Теперь и не подумаешь,
Как много люди Божии
Побились над тобой,
Покамест ты оделося
Тяжелым, ровным колосом
И стало перед пахарем,
Как войско пред царем!
Не столько
росы теплые,
Как пот с лица крестьянского
Увлажили тебя...
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим человеком, как будто
вырос за ночь и
выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то
веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Здесь природа
веселее; по горам
росла обильная зелень.
Заря чиста, и утро будет ясно.
Уходит день
веселый, догорают
Последние лучи зари, все выше
И выше свет малиновый; потемки
Цепляются за сучья и
растут,
Преследуя зари румяный отблеск.
И скоро ночь в росящемся лесу
С вершинами деревьев станет вровень.
Пора к шатрам, в кругу гостей
веселыхОкончить день и встретить новый. Песню
Последнюю пропой, пригожий Лель!
Уже самовар давно фыркает на столе, по комнате плавает горячий запах ржаных лепешек с творогом, — есть хочется! Бабушка хмуро прислонилась к притолоке и вздыхает, опустив глаза в пол; в окно из сада смотрит
веселое солнце, на деревьях жемчугами сверкает
роса, утренний воздух вкусно пахнет укропом, смородиной, зреющими яблоками, а дед всё еще молится, качается, взвизгивает...
В сенях уже кипит самовар, который раскрасневшись, как рак, раздувает Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто пар подымается от пахучего навоза; солнышко
веселым, ярким светом освещает восточную часть неба, и соломенные крыши просторных навесов, окружающих двор, глянцевиты от
росы, покрывающей их.
Луна, поднимаясь вверх, действительно все светлей и светлей начала освещать окрестность. Стало видно прежде всего дорогу, потом — лесок по сторонам; потом уж можно было различать поля и даже какой хлеб на них
рос. Лошади все
веселей и
веселей бежали, кучер только посвистывал на них.
— Да, батюшка Павел Михайлович, и вы ведь тоже
выросли, — сказал Ефим с прежним
веселым лицом.
— А вы так не
выросли! — отозвался вдруг на это с
веселой усмешкой мальчик.
Парусный корабль качался и
рос, и когда поравнялся с ними, то Лозинский увидел на нем
веселых людей, которые смеялись и кланялись и плыли себе дальше, как будто им не о чем думать и заботиться, и жизнь их будто всегда идет так же весело, как их корабль при попутном ветре…
Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля — все, побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое
росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. Над дорогой с
веселым криком носились старички, в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким «тррр» полетело к холмам. Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую монотонную музыку.
По пути нам попадались те же кучки бурлаков, которые
росли и увеличивались с каждым шагом, пока не перешли в сплошную движущуюся массу. Эти лохмотья, изможденные лица, пасмурные взгляды и усталые движения совсем не гармонировали с ликующим солнечным светом и весенним теплом, которое гнало с гор
веселые, говорливые ручьи.
Раздается удар гонга, за занавесом стихает зал. Начинается
веселая таинственная музыка. Мольер под нее захрапел. С шорохом упал громадный занавес. Чувствуется, что театр переполнен. В крайней золоченой ложе громоздятся какие-то смутные лица. В музыке громовой удар литавр, и из полу
вырастает Лагранж с невероятным носом, в черном колпаке, заглядывает Мольеру в лицо.
По новой дороге, в направлении от парка к перекрестку, слышалась приближавшаяся песня. Какой-то беззаботный гуляка шел неторопливою походкой и громко пел. Весь напитавшись за вечер мелодиями из опереток, он изливал теперь из себя
веселые шансонетки, и звуки раскатывались далеко по
росе. Служивый встал, поднял на дороге камень и стал неторопливо обвязывать его платком, которым был опоясан по животу.
Встрепенувшись от холода и
росы, жаворонок, спавший за кочкой вне ограды, вдруг поднялся от земли и, кинувшись вверх, точно камень, брошенный сильной рукой, посыпал оттуда яркой, нежной,
веселой трелью.
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами
рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами
весёлый покос.
— Дай Бог нашему дитяти на ножки стати, дедушку величати, отца с матерью почитати,
расти да умнеть, ума-разума доспеть. А вы, гости, пейте-попейте, бабушке кладите по копейке, было б ей на чем с крещеным младенчиком вас поздравлять, словом
веселым да сладким пойлом утешать.
Из прежних знакомых трое, кроме Екатерины Ивановны: Ментиков, очень довольный и
веселый, АлексейиЛиза. Лиза сидит одна в темном углу, тревожно прислушивается к разговорам; Алексей, одетый в штатское, бродит по мастерской, иронически и вызывающе относится ко всему, что говорят и делают художники. У него
выросла небольшая бородка…
— Живите, не унывайте, детей
растите, еще плодите: хватит детишкам на молочишко! Не даром я по медвежьим углам почти всю жизнь прошлялся! — любил говорить он под
веселую руку. — Умру — все ваше; с собой не унесу.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь». И звуки слушались его. «Ну, теперь полнее,
веселее. Еще, еще радостнее». И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. «Ну, голоса, приставайте!» приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса
росли,
росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.