Неточные совпадения
Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах,
рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы —
вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил
свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
Карете
своей адвокат
велел ехать за собой и начал
рассказывать Нехлюдову историю того директора департамента, про которого говорили сенаторы о том, как его уличили и как вместо каторги, которая по закону предстояла ему, его назначают губернатором в Сибирь.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке
своей и из прежних бесед с учителем
своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь
свою в виде
повести, обращаясь к друзьям
своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина
своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и
рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель
свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест
своих.
Я
рассказываю тебе еще первую
свою повесть, ты еще не приобрела себе суждения, одарен ли автор художественным талантом (ведь у тебя так много писателей, которым ты присвоила художественный талант), моя подпись еще не заманила бы тебя, и я должен был забросить тебе удочку с приманкой эффектности.
Поговоривши со мною с полчаса и увидев, что я, действительно, сочувствую таким вещам, Вера Павловна
повела меня в
свою мастерскую, ту, которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на себя одна из ее близких знакомых, тоже очень хорошая молодая дама), и я перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и поразительны, что я тогда же внесла их в
свой дневник, который был давно брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству, о котором, быть может, я
расскажу тебе через несколько времени.
— Тут Кирила Петрович начал
рассказывать повесть о
своем французе-учителе.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал
рассказывать подвиг
своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали
повесть о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шел о его храбрости, спокойно сидел на
своем месте и делал нравственные замечания резвому
своему воспитаннику.
От Юлии Федоровны мы заехали к архиерею, старик сам
повел нас в сад, сам нарезал букет цветов,
рассказал NataLie, как я его стращал
своей собственной гибелью, и в заключение советовал заниматься хозяйством.
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне
рассказывал, и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с
своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас
велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
За завтраком Марья Маревна
рассказала все подробности
своей скитальческой жизни, и чем больше развертывалась перед глазами радушных хозяев
повесть ее неприглядного существования, тем больше загоралось в сердцах их участие к бедной страдалице матери.
Вот один раз Пидорка схватила, заливаясь слезами, на руки Ивася
своего: «Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! беги к Петрусю, мое золотое дитя, как стрела из лука;
расскажи ему все: любила б его карие очи, целовала бы его белое личико, да не
велит судьба моя.
Они друзья с домовой прислугой — она выкладывает им все сплетни про
своих хозяев… Они знают все новости и всю подноготную
своих клиентов и умеют учесть, что кому
рассказать можно, с кем и как себя
вести… Весьма наблюдательны и даже остроумны…
Мне было как-то странно думать, что вся эта церемония, музыка, ровный топот огромной толпы, — что все это имеет центром эту маленькую фигурку и что под балдахином, колеблющимся над морем голов,
ведут ту самую Басину внучку, которая разговаривала со мной сквозь щели забора и собиралась
рассказать сестре
свои ребяческие секреты.
Старик
поводил усами и хохотал,
рассказывая с чисто хохляцким юмором соответствующий случай. Юноши краснели, но в
свою очередь не оставались в долгу. «Если они не знают Нечипора и Хведька из такой-то деревни, зато они изучают весь народ в его общих проявлениях; они смотрят с высшей точки зрения, при которой только и возможны выводы и широкие обобщения. Они обнимают одним взглядом далекие перспективы, тогда как старые и заматерелые в рутине практики из-за деревьев не видят всего леса».
Мужики потом
рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и
велел было уж
своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли.
Она умерла две недели спустя. В эти две недели
своей агонии она уже ни разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от
своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти
своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и
велит ей идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь,
рассказывала, что видела мамашу.
Я слушал эту предику и возмущался духом. Но так как я раз навсегда принял за правило: пускай Капотты с Гамбеттами что угодно
рассказывают, а мы
свою линию будем потихоньку да полегоньку
вести! — то и ограничился тем, что сказал...
— Allons! — повторил князь и, надев тоже серую полевую шляпу,
повел сначала в сад. Проходя оранжереи и теплицы, княжна изъявила неподдельную радость, что самый маленький бутончик в розане распустился и что единственный на огромном дереве померанец толстеет и наливается. В поле князь начал было
рассказывать Калиновичу
свои хозяйственные предположения, но княжна указала на летевшую вдали птичку и спросила...
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно
вели куры с
своими лакеями, а другие с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми ними, конечно, выдавалась исправница, которая с каким-то остервенением начала ездить по всему городу и
рассказывать, что Медиокритский имел право это сделать, потому что пользовался большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама
своими глазами видела, как эта безнравственная девчонка сидела, обнявшись с молодым смотрителем, у окна.
Читатель, может быть, знает тот монолог, где барон Мейнау, скрывавшийся под именем Неизвестного,
рассказывает майору,
своему старому другу,
повесть своих несчастий, монолог, в котором шепот покойного Мочалова до сих пор еще многим снится и слышится в ушах.
—
Расскажу я вам, сударь,
повесть об одном статском советнике, который любовью
своей двух начальников в гроб вколотил, а от третьего и сам, наконец, возмездие принял.
— Какова сказка, — отвечал слепой, — и кому сказывать. Вот мы ономнясь
рассказали старицкому воеводе сказку про козу косматую, да на
свою шею: коза-то, вишь, вышла сама воеводша, так он нас со двора и
велел согнать, накостылявши затылок. Вперед не
расскажем.
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить
свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на тебя ничего, а грехи-то у меня с тобою одни! Как
поведут казнить меня, я все до одного
расскажу перед народом! А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
Отвечала не спеша, но и не задумываясь, тотчас же вслед за вопросом, а казалось, что все слова её с трудом проходят сквозь одну какую-то густую мысль и обесцвечиваются ею. Так, говоря как бы не о себе, однотонно и тускло, она
рассказала, что её отец, сторож при казённой палате,
велел ей, семнадцатилетней девице, выйти замуж за чиновника, одного из
своих начальников; муж вскоре после свадьбы начал пить и умер в одночасье на улице, испугавшись собаки, которая бросилась на него.
Я не стану
рассказывать подробно, какую жизнь
вел он в
своих деревнях, особенно в Парашине, а также в уездных городишках: это была бы самая отвратительная
повесть.
Он бросился сначала к отцу в ноги и потом
рассказал ему со всеми подробностями, ничего не скрывая,
свою сердечную
повесть.
Полюбил меня Карганов и в тот же вечер пришел к нам в палатку с двумя бутылками прекрасного кахетинского, много говорил о
своих боевых делах, о знаменитом Бакланове, который его любил, и, между прочим,
рассказал, как у него из-под носа убежал знаменитый абрек Хаджи-Мурат, которого он под строгим конвоем
вел в Тифлис.
Мальчики, перебивая друг дружку,
рассказали повесть первых
своих неудач на мореходном поприще; оба просили дедушку перевезти их на ту сторону.
Впрочем, сам Гришка охотно
рассказал ему
повесть неудачных
своих похождений с дочкою рыбака.
Больше этого графу уже никто не мог сказать приятного: он таял от слов княгини, и в то время, когда она сидела пред ним и молча думала: как ей быть с
своими детьми, чтоб они, выросши, умели не только эполетами трясти и визиты делать, а могли бы и к ставцу лицом сесть, граф был уверен, что княгиня проводит мысленную параллель между им и теми, которые юродствовали да
рассказывали друг про друга шутовские
вести.
Домна Осиповна в последних словах
своих сказала неправду: она очень боялась угрожающего ей дела, тем более, что Янсутский всюду
рассказывал, что предполагаемый им процесс он
поведет вдвоем с Гроховым.
Дьячок Арефа и слепец Брехун
вели между собой долгие разговоры, причем первый
рассказывал больше про
свой монастырь, а Брехун вспоминал
свои скитанья по Зауралью и Оренбургской степи.
Благоуветливые иноки только качали головами и в
свою очередь
рассказали, как из монастыря пропал воевода, которого тоже никак не могли найти. Теперь уж совсем на глаза не показывайся игумену: разнесет он в крохи благоуветливую монашескую братию, да и обительских сестер тоже. Тужат монахи, а у святых ворот слепой Брехун
ведет переговоры со служкой-вратарем.
Бывший дьячок много мог
рассказать о
своих злоключениях и всегда заканчивал
свою скорбную
повесть слезами о неповинно зарезанной Охоне и дьячихе Домне Степановне, переехавшей на житье в Усторожье, — она торговала там
своими калачами и квасом в обжорном ряду.
Девушка открыла вечную книгу на том месте, где в ней лежала широкая матовая голубая лента, и вечная книга приготовилась
рассказывать своим торжественно простым языком
свои удивительные
повести.
Если бы Бенни не
вел своего дневника и не оставь он никаких бумаг, то трудно, может быть, было бы решиться
рассказать и то, что до сих пор рассказано в этой «Беннеиде»; но благодаря этим бумагам когда-то объявятся миру еще не такие чудеса «комического времени» и, читая их, конечно, не один потомок вздохнет и покраснеет за
своего предка.
Дома
рассказывает он
свою чудную
повесть, показывает красные и синие пятна на
своем теле; воображение рассказчика и слушателей воспламеняется, дополняет картину — и леший, или лесовик, получает
свое фантастическое существование!
Ведь
рассказывать, например, длинные
повести о том, как я манкировал
свою жизнь нравственным растлением в углу, недостатком среды, отвычкой от живого и тщеславной злобой в подполье, — ей-богу, неинтересно; в романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты для антигероя, а главное, все это произведет пренеприятное впечатление, потому что мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее.
Говоря это, Эльчанинов не лгал ни слова, и в эти минуты он действительно так думал; в голосе его было столько неотразимой убедительности, что Анна Павловна сразу ему поверила и успокоилась. Во весь остальной день он не задумывался и говорил с нею. Он
рассказывал ей все
свои надежды; с восторгом описывал жизнь, которую он намерен был
повести с нею в Петербурге. Вечером пришел Савелий. Лицо его было мрачнее обыкновенного; он молча поклонился и сел.
В отношении же дам
своих они
вели себя несколько различно: Бахтиаров молчал и даже иногда зевал, но зато рекой разливался Масуров: он говорил даме, что очень любит женские глаза, что взгляд женщины для него невыносим, что он знал одну жидовочку и… тут он
рассказал такую историю про жидовку, что дама не знала — сердиться на него или смеяться; в промежутках разговора Масуров обращался к Бахтиарову и спрашивал его вслух, знает ли он романс: «Ах, не глядите на меня, вы, пламенные очи», и в заключение объявил
своей даме, что он никогда не забудет этой мазурки и запечатлел ее в сердце.
И стал я
рассказывать о себе, не скрывая ни одного тайного помысла, ни единой мысли, памятной мне; он же, полуприкрыв глаза, слушает меня так внимательно, что даже чай не пьёт. Сзади его в окно вечер смотрит, на красном небе чёрные сучья деревьев чертят
свою повесть, а я
свою говорю. А когда я кончил — налил он мне рюмку тёмного и сладкого вина.
— Помнится, в какой-то
повести Вельтмана кто-то говорит: «Вот так история!» А другой ему отвечает: «Нет, это не история, а только интродукция в историю». Так и то, что я до сих пор говорил, есть только интродукция, мне же, собственно, хочется
рассказать вам
свой последний роман. Виноват, я еще раз спрошу: вам не скучно слушать?
Андрей Васильевич встретил меня в Риге на самом вокзале,
повел завтракать в парк и в первую стать
рассказал свою радость. Пастор, с которым познакомил его Нордштрем и который «во сне говорил одну ночь по-еврейски, а другую — по-гречески», принес ему «обновление смысла».
Раз он встретился с бабой, которая рыдала впричет, и спросил ее
своим басом: «Чего, дура, ревешь?» Баба сначала испугалась, а потом
рассказала, что у нее изловили сына и завтра
ведут его в рекрутский прием.
Возвратясь в
свою комнату (она находилась во флигеле и была почти вся загромождена коваными сундуками), Гаврило сперва выслал вон
свою жену, а потом подсел к окну и задумался. Неожиданное распоряжение барыни его, видимо, озадачило. Наконец он встал и
велел кликнуть Капитона. Капитон явился… Но, прежде чем мы передадим читателям их разговор, считаем нелишним
рассказать в немногих словах, кто была эта Татьяна, на которой приходилось Капитону жениться, и почему повеление барыни смутило дворецкого.
Мокрый и дрожавший солдат Постников, разумеется, сейчас же был сменен с поста и, будучи приведен в кордегардию, чистосердечно
рассказал Н. И. Миллеру все, что нам известно, и со всеми подробностями, доходившими до того, как инвалидный офицер посадил к себе спасенного утопленника и
велел своему кучеру скакать в Адмиралтейскую часть.
Теперь Самоквасов свел разговор с Смолокуровым на дела
свои,
рассказал, сколько у них всего капиталу, сколько по смерти затворника-прадеда надо ему получить, помянул про
свое намеренье
вести от себя торговлю по рыбной части и просил не оставить его добрым советом.
Когда его выбрали царем, царевич послал за город привести к себе
своих товарищей. Когда им сказали, что их требует царь, они испугались: думали, что они сделали какую-нибудь вину в городе. Но им нельзя было убежать, и их привели к царю. Они упали ему в ноги, но царь
велел встать. Тогда они узнали
своего товарища. Царь
рассказал им все, что с ним было, и сказал им: «Видите ли вы, что моя правда? Худое и доброе — все от бога. И богу не труднее дать царство царевичу, чем купцу — барыш, а мужику — работу».
Сидорушка
рассказывал, что сам был в той стороне, и все были рады
вестям его и веселились духом, а чтобы больше еще увериться в словах Сидора Андреича, посылали с Молочных Вод к Арарату учителя
своего Никитушку.
Откашлянулся Марко Данилыч и стал
рассказывать про
свое дело, но не сразу заговорил о полонянике, а издалека
повел разговор.