Неточные совпадения
Девушка встретила его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла
в угол,
рассказывая жалобно, что ночью не могла уснуть; приходила
полиция, кого-то арестовали, кричала пьяная женщина,
в коридоре топали, бегали.
— Мне
рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не
в этом. Я думаю — так: вам нужно вступить
в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор
полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у себя.
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем,
в тоне осуждения,
рассказала, что Туробоев служил
в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он сказал, что
в полицию не пойдет. Теперь пишет непонятные статьи
в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза редактора — настоящий нильский крокодил, он живет
в цинковом корыте
в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые статьи по его наущению.
Между моими знакомыми был один почтенный старец, исправник, отрешенный по сенаторской ревизии от дел. Он занимался составлением просьб и хождением по делам, что именно было ему запрещено. Человек этот, начавший службу с незапамятных времен, воровал, подскабливал, наводил ложные справки
в трех губерниях, два раза был под судом и проч. Этот ветеран земской
полиции любил
рассказывать удивительные анекдоты о самом себе и своих сослуживцах, не скрывая своего презрения к выродившимся чиновникам нового поколения.
[
Рассказывают, что как-то Николай
в своей семье, то есть
в присутствии двух-трех начальников тайной
полиции, двух-трех лейб-фрейлин и лейб-генералов, попробовал свой взгляд на Марье Николаевне.
Трактир Полякова продолжал процветать, пока не разогнали Шиповку. Но это сделала не
полиция. Дом после смерти слишком человеколюбивого генерала Шилова приобрело императорское человеколюбивое общество и весьма не человеколюбиво принялось оно за старинных вольных квартирантов. Все силы
полиции и войска, которые были вызваны
в помощь ей, были поставлены для осады неприступной крепости. Старики, помнящие эту ночь,
рассказывали так...
Были вызваны войска. К вечеру толпа все еще не расходилась, и
в сумерках ее разогнали…
В городе это произвело впечатление взрыва.
Рассказывали, как грубо преследуемые женщины кидались во дворы и подъезды, спасались
в магазинах. А «арест креста при
полиции» вызывал смущение даже
в православном населении, привыкшем к общим с католиками святыням…
Отец сам
рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный народ верил, и кое — где уже
полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже
в Петербурге,
в Москве,
в Киеве, даже
в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки
рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой, высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел
в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает
полиция…
Она пришла к нему на четвертый день его болезни, застав его совершенно одинокого с растерявшейся и плачущей Афимьей, которая
рассказала Лизе, что у них нет ни гроша денег, что она боится, как бы Василий Иванович не умер и чтобы ее не потащили
в полицию.
Один чиновный чудак повел семью голодать на литературном запощеванье и изобразил «
Полицию вне
полиции»; надворный советник Щедрин начал
рассказывать такие вещи, что снова прошел слух, будто бы народился антихрист и «действует
в советницком чине».
И
рассказывал Павлу о какой-нибудь несправедливости
полиции или администрации фабрики.
В сложных случаях Павел давал человеку записку
в город к знакомому адвокату, а когда мог — объяснял дело сам.
Рассказывал он о простых вещах — о семейной жизни, о детях, о торговле, о
полиции, о ценах на хлеб и мясо — обо всем, чем люди живут изо дня
в день.
И Матвей испугался, когда они, торопливо и тихо,
рассказали ему, что
полиция приказывает смотреть за постоялкой
в оба глаза, — женщина эта не может отлучаться из города, а те, у кого она живёт, должны доносить
полиции обо всём, что она делает и что говорит.
Однажды Перфишку вызвали
в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его
в трактир и там
рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
Когда Евсей служил
в полиции, там
рассказывали о шпионах как о людях, которые всё знают, всё держат
в своих руках, всюду имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая
в охрану, каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата, и ни слова не говорить друг другу о тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
С необыкновенной для него быстротой Яков Артамонов соображал: конечно, надо оставить Носкова тут у забора, идти
в город, позвать ночного сторожа, чтоб он караулил раненого, затем идти
в полицию, заявить о нападении. Начнётся следствие, Носков будет
рассказывать о кутежах отца у дьяконицы. Может быть, у него есть друзья, такие же головорезы, они, возможно, попытаются отомстить. Но нельзя же оставить этого человека без возмездия…
И
рассказал ей о протопопе, как он меня чёрным богом пугал, как
в помощь богу своему хотел
полицию кричать. Засмеялась Татьяна, да и мне смешон стал протопоп, подобный сверчку зелёному, — трещит сверчок да прыгает, будто дело двигает, а кажись, и сам не крепко верит
в правду дела своего!
И только спустя пять дней хозяйку вызвали
в полицию для снятия показаний об ее пропавшем жильце. Честная, толстая, сорокапятилетняя женщина, вдова консисторского чиновника, чистосердечно
рассказала все, что ей было известно: жилец ее был человек тихий, бедный, глуповатый, умеренный
в еде, вежливый; не пил, не курил, редко выходил из дому и у себя никого не принимал.
Повели меня
в сыскную
полицию. Там опять
рассказала. Сыскной рассмеялся.
Околоточный же не слушает его, перебивает и
рассказывает о потрясающих случаях «у нас
в полиции».
Граф был весьма польщен таким вниманием, таким теплым участием на далекой чужбине. Появление его вечером
в губернаторской зале произвело решительный эффект. Все уже заранее знали о польском графе, привезенном «
в наше захолустье» под надзор
полиции. Ее превосходительство
рассказала нескольким своим приближенным с таким участием о «еще одном новом политическом страдальце», и это придало еще больший интерес новоприбывшему графу. Все с нетерпением ожидали его появления.
Она с живым участием расспрашивала его про студентскую историю, про причины и весь ход ее; сама,
в свою очередь,
рассказывала про Варшаву, про Польшу, про страдания своей отчизны и даже про свои семейные обстоятельства, из которых Хвалынцев узнал, что муж ее, по одному дикому произволу русских властей, выслан под присмотр
полиции, на житье
в Славнобубенск, что она нарочно приехала
в Петербург хлопотать за него, за облегчение его печальной участи, и живет уже здесь несколько месяцев.
Недавно
рассказывает мне горничная: доктора с
полицией вломились к одному сапожнику, у которого болела голова; самого его уволокли
в больницу, а инструменты его, товар, — все пожгли; теперь сапожника выпустили, но он совершенно разорен и стал нищим…
Долго
рассказывал Меркулов.
В девятом часу он, под влиянием воспоминаний, заплакал и стал горько жаловаться на судьбу, загнавшую его
в городишко, наполненный одними только купцами и мещанами. Городовой отвел уже двоих
в полицию, рассыльный уходил два раза на почту и
в казначейство и опять приходил, а он всё жаловался.
В полдень он стоял перед дьячком, бил себя кулаком по груди и роптал...
Рассказывали, что самого задорного свистуна
полиция арестовала;
в этом тогда все увидали протест молодежи против бонапартизма, так как авторы считались под покровительством императорского двора.
В Москве к Толстому пришел однажды его переписчик, ночующий
в ночлежном доме, и взволнованно
рассказал следующее:
в той же ночлежке жила больная двадцатидвухлетняя прачка; она задолжала за квартиру шестьдесят копеек, и
полиция, по жалобе хозяйки, выселила ее.
Ехавшие с нами два иркутских обывателя
рассказывали, что кавказцы поселка — профессиональные грабители; кто вечером зайдет
в поселок, исчезает бесследно;
полиция боится кавказцев, и все грабежи остаются нераскрытыми.
Николай Герасимович подробно передал ему весь инциндент с
полицией во время его ареста,
рассказал о бесцеремонности полицейского комиссара, ворвавшегося
в спальню и позволившего себе назвать «кокоткой» женщину, вполне уважаемую и не давшую ему ни малейшего повода к ее оскорблению.
Они
рассказали о его неповиновении требованиям
полиции, неуважении к властям и возмутительном поведении
в бюро.
— Как, однако, ты глуп. Неужели я буду советовать тебе
рассказать директору банка, что ты доверенные тебе деньги проиграл
в…
Расскажи ему, что ты ехал на Николаевский вокзал… Нет. Сейчас поезжай
в полицию. Нет, не сейчас, а утром
в десять часов. Ты шел по Нечаевскому переулку, на тебя набросились двое. Один с бородой, другой почти мальчик, с браунингом, и отняли деньги. И тотчас же к Фриму. То же самое.