Неточные совпадения
Разделенные на отряды (в каждом уже с
вечера был назначен особый урядник и особый шпион), они
разом на всех пунктах начали работу разрушения.
— О, Господи! сколько
раз! Но, понимаете, одному можно сесть за карты, но так, чтобы всегда встать, когда придет время rendez-vous. [свидания.] А мне можно заниматься любовью, но так, чтобы
вечером не опоздать к партии. Так я и устраиваю.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще
раз увидать его. Она ждала его целый день и
вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два
раза был на даче. Один
раз обедал, другой
раз провел
вечер с гостями, но ни
разу не ночевал, как он имел обыкновение делать это в прежние годы.
Анна не поехала в этот
раз ни к княгине Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезде, звала ее
вечером, ни в театр, где нынче была у нее ложа.
Она чувствовала, что нынешний
вечер, когда они оба в первый
раз встречаются, должен быть решительный в ее судьбе.
Княгиня была сперва твердо уверена, что нынешний
вечер решил судьбу Кити и что не может быть сомнения в намерениях Вронского; но слова мужа смутили ее. И, вернувшись к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред неизвестностью будущего, несколько
раз повторила в душе: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!»
Мне как-то
раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по
вечерам играли в карты.
Грушницкий пришел ко мне в шесть часов
вечера и объявил, что завтра будет готов его мундир, как
раз к балу.
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый
вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя
раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
В продолжение
вечера я несколько
раз нарочно старался вмешаться в их разговор, но она довольно сухо встречала мои замечания, и я с притворной досадой наконец удалился. Княжна торжествовала; Грушницкий тоже. Торжествуйте, друзья мои, торопитесь… вам недолго торжествовать!.. Как быть? у меня есть предчувствие… Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет…
— Иной
раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к
вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и
вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый
раз,
Онегин, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…
На другой день, поздно
вечером, мне захотелось еще
раз взглянуть на нее; преодолев невольное чувство страха, я тихо отворил дверь и на цыпочках вошел в залу.
А помните, как много мы в этом же роде и на эту же тему переговорили с вами вдвоем, сидя по
вечерам на террасе в саду, каждый
раз после ужина.
— Ведь этакой! Я нарочно о вашем деле с вами не заговаривал, хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было до другого
раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте, только заранее скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить; потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый
вечер на острова. Ну куда же вам за мной?
Я как только в первый
раз увидела тебя тогда,
вечером, помнишь, как мы только что приехали сюда, то все по твоему взгляду одному угадала, так сердце у меня тогда и дрогнуло, а сегодня, как отворила тебе, взглянула, ну, думаю, видно, пришел час роковой.
Он уже в сотый
раз, может быть, задавал себе этот вопрос со вчерашнего
вечера, но все-таки шел.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату. Заметьте эту дверь, она заперта на ключ. Возле дверей стоит стул, всего один стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за дверью стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя на стуле, два
вечера сряду, оба
раза часа по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
— Ну, одним словом: Локтев был там два
раза и первый
раз только сконфузился, а во второй — протестовал, что вполне естественно с его стороны. Эти… обнаженны обозлились на него и, когда он шел ночью от меня с девицей Китаевой, — тоже гимназистка, — его избили. Китаева убежала, думая, что он убит, и — тоже глупо! — рассказала мне обо всем этом только вчера
вечером. Н-да. Тут, конечно, испуг и опасение, что ее исключат из гимназии, но… все-таки не похвально, нет!
Раза два,
вечерами, Самгин выходил подышать на улицу, и ему показалось, что знакомые обыватели раскланиваются с ним не все, не так почтительно, как раньше, и смотрят на него с такой неприязнью, как будто он жестоко обыграл их в преферанс.
Иногда в течение целого
вечера она не замечала его, разговаривая с Макаровым или высмеивая народолюбие Маракуева, а в другой
раз весь
вечер вполголоса говорила только с ним или слушала его негромко журчавшую речь.
— Вы, Самгин, хорошо знаете Лютова? Интересный тип. И — дьякон тоже. Но — как они зверски пьют. Я до пяти часов
вечера спал, а затем они меня поставили на ноги и давай накачивать! Сбежал я и вот все мотаюсь по Москве. Два
раза сюда заходил…
Анфимьевна простудилась и заболела. Последний
раз Самгин видел ее на ногах поздно
вечером, на другой день после того, как удавился повар.
Сквозь все это мутное и угнетающее скукою
раза два мелькнул Иноков с голодным, суровым, лицом. Он целый
вечер грубо и сердито рассказывал о монастырях, ругал монахов глухим голосом...
Как-то
вечером, когда в окна буйно хлестал весенний ливень, комната Клима вспыхивала голубым огнем и стекла окон, вздрагивая от ударов грома, ныли, звенели, Клим, настроенный лирически, поцеловал руку девушки. Она отнеслась к этому жесту спокойно, как будто и не ощутила его, но, когда Клим попробовал поцеловать еще
раз, она тихонько отняла руку свою.
Каждый
раз после свидания с Ритой Климу хотелось уличить Дронова во лжи, но сделать это значило бы открыть связь со швейкой, а Клим понимал, что он не может гордиться своим первым романом. К тому же случилось нечто, глубоко поразившее его: однажды
вечером Дронов бесцеремонно вошел в его комнату, устало сел и заговорил угрюмо...
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот
вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще
раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
Испуг, вызванный у Клима отвратительной сценой, превратился в холодную злость против Алины, — ведь это по ее вине пришлось пережить такие жуткие минуты. Первый
раз он испытывал столь острую злость, — ему хотелось толкать женщину, бить ее о заборы, о стены домов, бросить в узеньком, пустынном переулке в сумраке
вечера и уйти прочь.
Но осенние
вечера в городе не походили на длинные, светлые дни и
вечера в парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три
раза в день; здесь уж не прибежит к нему Катя и не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто не хватило в ней содержания.
В другой
вечер он увидел ее далеко, в театре, в третий
раз опять на
вечере, потом на улице — и всякий
раз картина оставалась верна себе, в блеске и красках.
Он прописал до света, возвращался к тетрадям не один
раз во дню, приходя домой
вечером, опять садился к столу и записывал, что снилось ему в перспективе.
Звуки хотя глухо, но всё доносились до него. Каждое утро и каждый
вечер видел он в окно человека, нагнувшегося над инструментом, и слышал повторение, по целым неделям, почти неисполнимых пассажей, по пятидесяти, по сто
раз. И месяцы проходили так.
Великолепной картиной, видением явилась она Райскому где-то на
вечере в первый
раз.
Трогало меня иногда очень, что он, входя по
вечерам, почти каждый
раз как будто робел, отворяя дверь, и в первую минуту всегда с странным беспокойством заглядывал мне в глаза: «не помешаю ли, дескать? скажи — я уйду».
«
Раз начну и тотчас опять в водоворот затянусь, как щепка. Свободен ли я теперь, сейчас, или уж не свободен? Могу ли я еще, воротясь сегодня
вечером к маме, сказать себе, как во все эти дни: „Я сам по себе“?».
Характернейшая черта состояла в том, что Ламберт, во весь
вечер, ни
разу не спросил про «документ», то есть: где же, дескать, он?
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О, в тот
вечер они сошлись опять совершенно как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна.
Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того
разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все оставалась неразговорчивою.
Но я в первый
раз еще в этот
вечер увидал Версилова и маму вместе; до сих пор я видел подле него лишь рабу его.
До сего
вечера, пятнадцатого ноября, я побывал там всего
раза два, и Зерщиков, кажется, уже знал меня в лицо; но знакомых я еще никого не имел.
Я нервно ждал Матвея: в этот
вечер я решил в последний
раз испытать счастье и… и, кроме счастья, ощущал ужасную потребность играть; иначе бы было невыносимо.
От японцев нам отбоя нет: каждый день, с утра до
вечера, по нескольку
раз. Каких тут нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее.
«Отвези в последний
раз в Саймонстоун, — сказал я не без грусти, — завтра утром приезжай за нами». — «Yes, sir, — отвечал он, — а знаете ли, — прибавил потом, — что пришло еще русское судно?» — «Какое? когда?» — «Вчера
вечером», — отвечал он.
Сегодня жарко, а
вечером поднялся крепкий ветер; отдали другой якорь. Японцев не было: свежо, да и незачем; притом в последний
раз холодно расстались.
В течение
вечера приходили
раза два за мной сверху звать посмотреть его.
Вечером раз упала зажженная свеча, и прямо на карту.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два
раза, один
раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой
раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь
вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Несколько
раз в продолжение дня, как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только
вечером после дежурства, оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых вышли изображенные лица его и ее и тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою, своим молодым, красивым лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
На первый
раз для Привалова с особенной рельефностью выступили два обстоятельства: он надеялся, что шумная жизнь с
вечерами, торжественными обедами и парадными завтраками кончится вместе с медовым месяцем, в течение которого в его доме веселился весь Узел, а затем, что он заживет тихой семейной жизнью, о какой мечтал вместе с Зосей еще так недавно.
Это было в тот самый
раз, когда, помните, вы тогда
вечером застали нас в ссоре: он еще сходил с лестницы, а я, увидя вас, заставила его воротиться — помните?