Неточные совпадения
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь, после
разрыва, приходили ей в
голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал на колени, поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую
голову и быстро пошла прочь,
разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая рукою. Тут Клим испуганно позвал...
— Томилина я скоро начну ненавидеть, мне уже теперь, иной раз, хочется ударить его по уху. Мне нужно знать, а он учит не верить, убеждает, что алгебра — произвольна, и черт его не поймет, чего ему надо! Долбит, что человек должен
разорвать паутину понятий, сотканных разумом, выскочить куда-то, в беспредельность свободы. Выходит как-то так: гуляй
голым! Какой дьявол вертит ручку этой кофейной мельницы?
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его
разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня
головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал
голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
Он только что умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по
голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел было привстать, хотел было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «
Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
Я описываю тогдашние мои чувства, то есть то, что мне шло в
голову тогда, когда я сидел в трактире под соловьем и когда порешил в тот же вечер
разорвать с ними неминуемо.
Разрыв, который Байрон чувствовал как поэт и гений сорок лет тому назад, после ряда новых испытаний, после грязного перехода с 1830 к 1848 году и гнусного с 48 до сегодняшнего дня, поразил теперь многих. И мы, как Байрон, не знаем, куда деться, куда приклонить
голову.
Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши,
разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на
голову больного.
Часу в двенадцатом, наконец, приехали молодые. Они замедлили единственно по случаю туалета молодой, которая принялась убирать
голову еще часов с шести, но все, казалось ей, выходило не к лицу. Заставляя несколько раз перечесывать себя, она бранилась, потом сама начала завиваться, обожглась щипцами, бросила их парикмахеру в лицо, переменила до пяти платьев,
разорвала башмаки и, наконец, расплакалась. Калинович, еще в первый раз видевший такой припадок женина характера, вышел из себя.
Вам хотелось бы
разорвать на части и растоптать, как гадину, этого блестящего генерала, небрежно сидящего в кресле и закинувшего на задок свою курчавую
голову.
«Всё кончено! — убит!» — подумал он, когда бомбу
разорвало (он не помнил, в чет или нечет), и он почувствовал удар и жестокую боль в
голове.
«И вдруг он
разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над
головой.
Пошевелился Дружок. Я оглянулся. Он поднял
голову, насторожил ухо, глядит в туннель орешника, с лаем исчезает в кустах и ныряет сквозь загородку в стремнину оврага. Я спешу за ним, иду по густой траве, спотыкаюсь в ямку (в прошлом году осенью свиньи
разрыли полянки в лесу) и чувствую жестокую боль в ступне правой ноги.
И притом не просто в разрез, а в такую минуту, когда это большинство, совершенно довольное собой и полное воспоминаний о недавних торжествах, готово всякого апологиста
разорвать на куски и самым веским и убедительным доказательствам противопоставить лишь
голое fin de nonrecevoir? [отказ дать судебному делу законный ход.]
— Молли, да не та! — вскричал я злорадно, рухнув ниц и со всей силой ударив его
головой между ног, в самом низу — прием вдохновения. Он завопил и свалился через меня. Я на бегу
разорвал пояс юбки и выскочил из нее, потом, отбежав, стал трясти ею, как трофеем.
Вскоре после
разрыва (произошел он года за два до начала моего рассказа) жена Латкина, правда уже давно больная, умерла; вторая его дочка, трехлетний ребенок, от страха онемела и оглохла в один день: пчелиный рой облепил ей
голову; сам Латкин подвергся апоплексическому удару — и впал в крайнюю, окончательную бедность.
— И
разорвет, а Поликарпу все равно не сносить
головы.
Через несколько минут она шла по улице слободы, решив спрятаться у Серафимы Пушкаревой, шла — и в
голове у нее вспыхивали одна за другой обидные и протестующие мысли о том, что — вот, нужно прятаться, что Четыхер может
разрывать на ней одежду и грозить побоями ей, что над ней будут смеяться из-за связи с Девушкиным.
Лизавета(с тоской,
разрывая рубашку). Нету его, батюшка, моего красавчика, нету! Убили, отняли его у меня!.. (Склоняет еще более
голову и, вырываясь из рук сотского, падает.)
Уже рассвело и взошло солнце, засверкал кругом снег, а он все стоял поодаль и лаял. Волчата сосали свою мать, пихая ее лавами в тощий живот, а она в это время грызла лошадиную кость, белую и сухую; ее мучил голод,
голова разболелась от собачьего лая, и хотелось ей броситься на непрошенного гостя и
разорвать его.
И я предпочитала — к Памятник-Пушкину, потому что мне нравилось, раскрывая и даже
разрывая на бегу мою белую дедушкину карлсбадскую удавочную «кофточку», к нему бежать и, добежав, обходить, а потом, подняв
голову, смотреть на чернолицего и чернорукого великана, на меня не глядящего, ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего.
Орлята подняли
головы и разинули рты, а орел
разорвал рыбу и накормил детей.
Женщины хватают жертвенных животных,
голыми руками
разрывают их живьем на части и поедают сырое, дымящееся мясо.
С грозно-восторженным воем бросятся на него женщины, схватят его за
голову, за руки, за ноги и
разорвут на части, и даже не услышат ни воплей его, ни стонов.
Больше трех недель, как Анна Серафимовна ничего не слыхала о Палтусове. Она спрашивала Тасю. Та знала только, что он куда-то уехал… Надо было решиться —
разрывать или нет с мужем. Рубцов продолжал стоять за
разрыв.
Голова уже давно говорила ей, что она промахнулась, что она только себя разорит, если будет заведовать делами Виктора Мироныча.
— Я ему говорю: «не выглядывай без дела», а он глянул… Товарищу моему
голову расколола, татарчика всего в клочья
разорвала, а меня вот только чуть помяла…
Раны были ужасны: одному оторвало обе руки, другому
разорвало живот, у остальных были перебиты руки и ноги, проломлены
головы.
Досада, сильнее Декартовых вихрей, кружила ей
голову,
разрывала сердце, наводила оттенки злости на это лицо, прежде столь добродушное и приятное.
— Нет, Семен Аникич,
разорвал ее — от греха, по совету того же доброго человека… Не ровен час, говорит, признают, что у тебя грамотка к Обносковым и сам пропадешь, и накликаешь беду на
голову пославшего ее с тобой…
Минкина выхватила из рук Паши щипцы,
разорвала ей рубашку и калеными щипцами начала хватать за
голую грудь бедной девушки. Щипцы шипели и дымились, а нежная кожа лепестками оставалась на щипцах. Паша задрожала всем телом и глухо застонала; в глазах ее заблестел какой-то фосфорический свет, и она опрометью бросилась вон из комнаты.
Беспалов метался, перекладывал
голову со стороны на сторону, из ранок, пузырясь, со свистом выползала кровавая пена. Он распахнул полушубок, расстегнул мундир,
разорвал на груди рубашку. И всем тогда стали видны его раздувшиеся белые плечи, как будто плечи жирной женщины. И он метался, и на лице была смертная тоска.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее
разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижный стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в
голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.