Неточные совпадения
Сверстов, начиная с самой первой школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским
врачом в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру другим с лукавою целью усовершенствоваться при
разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
Скоро явился Евгений Иванович Суровцев, гимназический
врач, человек маленький, черный, юркий, любитель
разговоров о политике и о новостях. Знаний больших у него не было, но он внимательно относился к больным, лекарствам предпочитал диэту и гигиену и потому лечил успешно.
Разговор этот, само собою разумеется, не принес той пользы, которой от него ждал доктор Крупов; может быть, он был хороший
врач тела, но за душевные болезни принимался неловко. Он, вероятно, по собственному опыту судил о силе любви: он сказал, что был несколько раз влюблен, и, следственно, имел большую практику, но именно потому-то он и не умел обсудить такой любви, которая бывает один раз в жизни.
Она все обдумывала, как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем тот
разговор, который ей хотелось, и никак не могла придумать; но Елпидифор Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как
врач, может быть, и непрозорлив был, но как человек — далеко видел!
Ей стало хуже. Осмотрев больную и узнав, что она взволновалась от
разговоров,
врач строго запретил говорить с ней, пока совсем не оправится.
И еще в одном отношении я часто испытываю неловкость в
разговоре с нею: Наташа знает, что я мог остаться при университете, имел возможность хорошо устроиться, — и вместо этого пошел в земские
врачи. Она расспрашивает меня о моей деятельности, об отношениях к мужикам, усматривая во всем этом глубокую идейную подкладку, в
разговоре ее проскальзывают слова «долг народу», «дело», «идея». Мне же эти слова режут ухо, как визг стекла под острым шилом.
И вот, как будто в эти руки он уверенно взял вожжи — привычным жестом опытного ездока — и повел
разговор, — легко, просто, незаметно втягивая всех в беседу. Заговорил со мною о моих «Записках», потом обратился к приехавшему с нами земскому
врачу...
Заходил
разговор, что, по слухам, госпитальных
врачей и сестер собираются командировать на перевязочные пункты.
— Отверни штыки! — распоряжался главный
врач. — Посмотреть, заряжены ли у них винтовки!.. Ах-х, вы, сукины дети, а? Под суд без
разговоров!.. Иди за нами!
Высшее образование и то, что она стала
врачом, казалось, не коснулись в ней женщины. Она так же, как Татьяна, любила свадьбы, роды, крестины, длинные
разговоры о детях, любила страшные романы с благоприятной развязкой, в газетах читала только про пожары, наводнения и торжественные церемонии; ей очень хотелось, чтобы Подгорин сделал предложение Надежде, и если бы это случилось, то она расплакалась бы от умиления.
Разговор оставил во мне странное впечатление. Я ждал, что главный
врач и смотритель возмутятся, что они соберут команду, строго и решительно запретят ей мародерствовать. Но они отнеслись к происшедшему с глубочайшим равнодушием. Денщик, слышавший наш
разговор, со сдержанною усмешкой заметил мне...
Часа через два главный
врач, смотритель и гость перешли пить чай из фанзы главного
врача в помещение хозяйственного персонала; оно было в той же фанзе, где жили мы,
врачи, и отделялось от нас сенями. За чаем пошли уже общие
разговоры. Слышался громкий, полный голос смотрителя, сиплый и как будто придушенный голос главного
врача.
Доктору же в глубине души хотелось не такой развязки. Ему хотелось, чтобы фельдшерская тетушка восторжествовала и чтобы управа, невзирая на его восьмилетнюю добросовестную службу, без
разговоров и даже с удовольствием приняла бы его отставку. Он мечтал о том, как он будет уезжать из больницы, к которой привык, как напишет письмо в газету «
Врач», как товарищи поднесут ему сочувственный адрес…
Главный
врач в недоумении развел руками, объяснил корпусному
врачу, в чем дело, и сказал, что не считает генерала Трепова компетентным делать
врачам выговоры в области медицины; не телеграфировал он о полученном выговоре из чувства деликатности, не желая в официальной бумаге ставить начальника санитарной части в смешное положение. Корпусному
врачу только и осталось, что перевести
разговор на другое.
Я взглянул на главного
врача. Он притворялся, что не слышит нашего
разговора.
Он сумел, однако, скрыть свою тревогу с искусством тонкого дипломата, но по приезде домой тотчас послал за Лестоком. Напрасно прождал он его всю ночь, не смыкая глаз.
Врач цесаревны явился только на следующий день и рассказал со слов Екатерины Петровны содержание вчерашнего
разговора. Маркиз понял всю опасность своего положения. Правительница знала и была настороже.