Неточные совпадения
Окончив письма, Степан Аркадьич придвинул к
себе бумаги из присутствия, быстро перелистовал два дела, большим карандашом сделал несколько отметок и, отодвинув дела, взялся за кофе; за кофеем он
развернул еще сырую утреннюю газету и стал читать ее.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и
развернула книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и, главное, жалости о
себе. Ей можно было жалеть о
себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел к
себе в кабинет, как он это делал обыкновенно, и сел в кресло,
развернув на заложенном разрезным ножом месте книгу о папизме, и читал до часу, как обыкновенно делал; только изредка он потирал
себе высокий лоб и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то.
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу,
развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток воспоминаний о своем пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред
собою, за что наказываю
себя»?
Он сел к столу,
развернул пред
собою толстую папку с надписью «Дело» и тотчас же, как только исчезла Варвара, упал, как в яму, заросшую сорной травой, в хаотическую путаницу слов.
Только приезжает из Полтавы тот самый панич в гороховом кафтане, про которого говорил я и которого одну повесть вы, думаю, уже прочли, — привозит с
собою небольшую книжечку и,
развернувши посередине, показывает нам.
Его высокопревосходительство, Нил Алексеевич, третьего года, перед Святой, прослышали, — когда я еще служил у них в департаменте, — и нарочно потребовали меня из дежурной к
себе в кабинет чрез Петра Захарыча и вопросили наедине: «Правда ли, что ты профессор Антихриста?» И не потаил: «Аз есмь, говорю», и изложил, и представил, и страха не смягчил, но еще мысленно,
развернув аллегорический свиток, усилил и цифры подвел.
Лиза пошла в другую комнату за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер
себе ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои руки. Они у него были очень красивы и белы; на большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к окну,
развернул альбом.
Сергей обернулся лицом к Луке Назарычу, вынул из-под ризы свернутую вчетверо бумагу,
развернул ее своими белыми руками и внятно начал читать манифест: «Осени
себя крестным знамением, русский народ…» Глубокая тишина воцарилась кругом.
Слышно было, как тяжело ворочалось двухсаженное водяное колесо, точно оно хотело
разворотить всю фабрику, и как пыхтели воздуходувные цилиндры, набирая в
себя воздух со свистом и резкими хрипами.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с
собою,
развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
— Это кто вам, батюшко, донес так да отрапортовал о том — нет-с! Извините! Я нарочно все дело захватила — читайте-ка!.. — проговорила становая и, молодцевато
развернув принесенное с
собою дело, положила его на стол.
В 12 часов — опять розовато-коричневые рыбьи жабры, улыбочка — и наконец письмо у меня в руках. Не знаю почему, я не прочел его здесь же, а сунул в карман — и скорее к
себе в комнату.
Развернул, пробежал глазами и — сел… Это было официальное извещение, что на меня записался нумер I-330 и что сегодня в 21 я должен явиться к ней — внизу адрес…
И висела над столом. Опущенные глаза, ноги, руки. На столе еще лежит скомканный розовый талон т о й. Я быстро
развернул эту свою рукопись — «МЫ» — ее страницами прикрыл талон (быть может, больше от самого
себя, чем от О).
Такими намеками молодые люди говорили вследствие присутствия капитана, который и не думал идти к своим птицам, а преспокойно уселся тут же, в гостиной,
развернул книгу и будто бы читал, закуривая по крайней мере шестую трубку. Настенька начала с досадою отмахивать от
себя дым.
В шесть часов пришел почтальон. На этот раз Вера Николаевна узнала почерк Желткова и с нежностью, которой она в
себе не ожидала,
развернула письмо.
Чтобы хоть сколько-нибудь
себя успокоить, Егор Егорыч
развернул библию, которая, как нарочно, открылась на Песне песней Соломона. Напрасно Егор Егорыч, пробегая поэтические и страстные строки этой песни, усиливался воображать, как прежде всегда он и воображал, что упоминаемый там жених — Христос, а невеста — церковь. Но тут (Егор Егорыч был уверен в том) дьявол мутил его воображение, и ему представлялось, что жених — это он сам, а невеста — Людмила. Егор Егорыч рассердился на
себя, закрыл библию и крикнул...
Каждый раз, представляя
себе тот момент, когда она решится, наконец,
развернуть перед ним свою бедную, оплеванную душу, она бледнела и, закрывая глаза, глубоко набирала в грудь воздуху.
— Правда! — воскликнул Кожемякин, незаметно впадая в покаянное настроение, схватил её за руку, посадил рядом с
собою, потом, взяв одну из тетрадок,
развернул и наскоро прочитал...
Она взяла мою руку, вспыхнула и сунула в нее — так быстро, что я не успел сообразить ее намерение, — тяжелый сверток. Я
развернул его. Это были деньги — те тридцать восемь фунтов, которые я проиграл Тоббогану. Дэзи вскочила и хотела убежать, но я ее удержал. Я чувствовал
себя весьма глупо и хотел, чтобы она успокоилась.
Глафира Львовна, не понимая хорошенько бегства своего Иосифа и прохладив
себя несколько вечерним воздухом, пошла в спальню, и, как только осталась одна, то есть вдвоем с Элизой Августовной, она вынула письмо; ее обширная грудь волновалась; она дрожащими перстами
развернула письмо, начала читать и вдруг вскрикнула, как будто ящерица или лягушка, завернутая в письмо, скользнула ей за пазуху.
Он, махнув рукой,
развернул последнюю папильотку и, намочив лежавшее возле него полотенце одеколоном, обтер
себе руки и заключил...
Он снял рясу, погладил
себя по груди и не спеша
развернул сверток. Егорушка увидел жестяночку с зернистой икрой, кусочек балыка и французский хлеб.
— Иди сюда! — тихо сказал он, усевшись на постель дяди Терентия и указывая Илье место рядом с
собою. Потом
развернул книжку, положил её на колени, согнулся над нею и начал читать...
Патрикей не стал далее дослушивать, а обернул свою скрипку и смычок куском старой кисеи и с той поры их уже не
разворачивал; время, которое он прежде употреблял на игру на скрипке, теперь он простаивал у того же окна, но только лишь смотрел на небо и старался вообразить
себе ту гармонию, на которую намекнул ему рыжий дворянин Дон-Кихот Рогожин.
Он недолго дожидался разрешения этой загадки. Возвращаясь, часу в двенадцатом ночи, в свою комнату, шел он по темному коридору. Вдруг кто-то сунул ему в руку записку. Он оглянулся: от него удалялась девушка, как ему показалось, Натальина горничная. Он пришел к
себе, услал человека,
развернул записку и прочел следующие строки, начертанные рукою Натальи...
Ум мой был
развернут не по летам: я много прочел книг для
себя и еще более прочел их вслух для моей матери; разумеется, книги были старше моего возраста.
Сначала Григорий Иваныч не мог без смеха смотреть на мою жалкую фигуру и лицо, но когда,
развернув какую-то французскую книгу и начав ее переводить, я стал путаться в словах, не понимая от рассеянности того, что я читал, ибо перед моими глазами летали утки и кулики, а в ушах звенели их голоса, — воспитатель мой наморщил брови, взял у меня книгу из рук и, ходя из угла в угол по комнате, целый час читал мне наставления, убеждая меня, чтобы я победил в
себе вредное свойство увлекаться до безумия, до забвения всего меня окружающего…
Лагранж (проходит к
себе, садится, освещается зеленым светом,
разворачивает книгу, говорит и пишет).
Он выглянул в переднюю, услал за чем-то Никиту, чтобы быть совершенно одному, запер за ним дверь и, возвратившись к
себе в комнату, принялся с сильным сердечным трепетаньем
разворачивать сверток.
— Зато, — продолжает он, — у Мишки на двоих разума! Начётчик! Ты погоди — он
себя развернёт! Его заводский поп ересиархом назвал. Жаль, с богом у него путаница в голове! Это — от матери. Сестра моя знаменитая была женщина по божественной части, из православия в раскол ушла, а из раскола её — вышибли.
В пристройке, где он дал мне место, сел я на кровать свою и застыл в страхе и тоске. Чувствую
себя как бы отравленным, ослаб весь и дрожу. Не знаю, что думать; не могу понять, откуда явилась эта мысль, что он — отец мой, — чужая мне мысль, ненужная. Вспоминаю его слова о душе — душа из крови возникает; о человеке — случайность он на земле. Всё это явное еретичество! Вижу его искажённое лицо при вопросе моём.
Развернул книгу, рассказывается в ней о каком-то французском кавалере, о дамах… Зачем это мне?
— Эх ты… паяц из балагана! А еще солдат был… — не преминул укорить его Кувалда, выхватив из его рук коленкоровую папку с синей актовой бумагой. Затем,
развернув перед
собой бумаги и всё более возбуждая любопытство Вавилова, ротмистр стал читать, рассматривать и при этом многозначительно мычал. Вот, наконец, он решительно встал и пошел к двери, оставив бумаги на стойке и кинув Вавилову...
Вошла белокурая девушка в локонах,
собою нехороша и немолода, но в белом кисейном платье, в голубом поясе и с книгою в руках. Я тотчас же догадался, что это m-lle Марасеева, и не ошибся. Лидия Николаевна познакомила нас и сказала, что я друг Леонида и был с нею очень дружен, когда она была еще в девушках. М-lle Марасеева жеманно поклонилась мне, села и
развернула книгу.
Он поспешно отошел к крылосу,
развернул книгу и, чтобы более ободрить
себя, начал читать самым громким голосом. Голос его поразил церковные деревянные стены, давно молчаливые и оглохлые. Одиноко, без эха, сыпался он густым басом в совершенно мертвой тишине и казался несколько диким даже самому чтецу.
Она кончила снимать перчатки и
развернула газету, которую только что привезли с почты; через минуту она сказала тихо, очевидно сдерживая
себя...
«Наверно, — думаю, — это кто-нибудь с воли через забор кинул, да не попал куда надо, а к нам с старушкой вбросил. И думаю
себе:
развернуть или нет эту бумажку? Кажется, лучше
развернуть, потому что на ней непременно что-нибудь написано? А может быть, это кому-нибудь что-нибудь нужное, и я могу догадаться и тайну про
себя утаю, а записочку с камушком опять точно таким же родом кому следует переброшу».
Глафира Васильевна в сопровождении Висленева скорою походкой прошла две гостиных, библиотеку, наугольную и вступила в свой кабинет. Здесь Висленев поставил лампу и, не отнимая от нее своей руки, стал у стола. Бодростина стояла спиной к нему, но, однако, так, что он не мог ничего видеть в листке, который она пред
собою развернула. Это было письмо из Петербурга, и вот что в нем было написано, гадостным каракульным почерком, со множеством чернильных пятен, помарок и недописок...
Он указал Взломцеву столбец и строку. Старик надел черепаховое pince-nez, взял газету,
развернул весь лист, отвел его рукой от
себя на пол-аршина и медленно, чуть заметно шевеля губами, прочел указанное место.
Этими словами подана была нить в руки Катерины Александровны, и клубок стал разматываться. Тут Филемон рассказал причину своего нравственного падения и, кстати, уже
развернул свиток истории всех нужд, которые одолевали Александра Ивановича едва ли не со смерти Катиной матери, как он терпел их, не смея царской копеечкой поживиться, да как отказывал
себе во всем, и прочее, и прочее, что мы уж прежде рассказывали.
Хозяйка начала что-то толковать своим отвратительным голосом, достала какую-то книгу и
развернула ее. Лизавета Петровна сняла с
себя кацавейку. Сняла и я мое пальто.
Подъехав к нему, он привстал немного на седле, поотдал поводов, гикнул, и конь, соединив под
себя ноги свои, как бы собрав воедино всю свою силу, вдруг раскинул их,
развернул упругость своих мускулов, мелькнул одно мгновенье ока на воздухе, как взмах крыла, как черта мимолетная, фыркнул и, осаженный на задние ноги ловким всадником, стал, будто вкопанный, перед собеседниками.
Наместник
развернул его у
себя за обеденным столом, на глазах всех гостей.
Слуга вошел в церковь, где причет готовился к священнослужению, отозвал к
себе дьячка, вручил ему бумажку и два гроша, на третий взял восковую свечу, поставил ее пред образом спасителя и, положив пред ним три земных поклона, возвратился к молодой женщине. Дьячок передал бумажку священнику, а тот,
развернув ее при свете лампады, прочел вслух...
Мартыныч взял принесенную им книгу,
развернул ее и стал про
себя считать листики, перекладывая их из одной руки в другую.
Войдя к
себе в комнату, Любовь Аркадьевна
развернула ее.
Левонтий подал Федюковой чай. Она
развернула один из газетных листов, принесенных с
собою.