Неточные совпадения
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь
свобода: все
равные, кто за себя платит деньги. И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди, а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы за него не платили от Тамани-холла. Ну, что мне за дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
— Э, полноте! — перебил он. — Раз женщина видит во мне не человека, не
равного себе, а самца и всю свою жизнь хлопочет только о том, чтобы понравиться мне, т. е. завладеть мной, то может ли тут быть речь о полноправии? Ох, не верьте им, они очень, очень хитры! Мы, мужчины, хлопочем насчет их
свободы, но они вовсе не хотят этой
свободы и только делают вид, что хотят. Ужасно хитрые, страшно хитрые!
Разнузданность и цинизм танцорок достигали до такой степени, что приезжие истые парижане не верили глазам своим, уверяли, что у них в Париже ничего
равного этому и нет, и не было, и не видывано, и бесконечно удивлялись par le principe de la liberté russe [Из принципа русской
свободы (фр.).].
Власть же, облеченная в стальные латы государственно-правового строя, тщетно разрешает неразрешимую проблему соединения личной
свободы во всем ее своеобразии и единообразного, для всех
равного порядка.
И граф сообщил кое-что о странностях живого и смелого характера Марьи Степановны. Она жила в фаворе и на
свободе у отца, потом в имении у бабушки, отчаянно ездит верхом, как наездница, стреляет с седла и прекрасно играет на биллиарде. В ней есть немножко дикарки. Петербург ей в тягость, особенно как она здесь лишена живого сообщества
равных ей людей — и ужасно скучает.
К удовольствию посетителей, несмотря на различие партий, она принимала всех с
равным гостеприимством, хотя с некоторым условленным этикетом и допускала в свой круг
свободу мнений, лишь бы эта любовь не посягала на тщеславные, личные права самой владетельницы замка.
— Вам странно, что я веселюсь, может быть, делаю глупости, так не все же вам, мужчинам, этими глупостями и удальством отличаться, — с хохотом продолжала она. Ведь и мы люди, мы женщины, тоже хотим жить на
свободе, ничем не стесняться, как вы веселиться, хотим хоть в этом с вами
равными быть… Не рабами предрассудков, приличий и нравственности. Забыть все, хоть один час пожить свободно, без этих преследующих привидений нашей жизни. А весело это должно быть! Ух, как весело!
Почти с
равной силой аргументации защищают философы первородную
свободу человека и совершенный детерминизм, вводящий человека в роковую цепь природной необходимости.
Эта эгалитарно-нигилистическая страсть глубоко антикосмична, она восстает против иерархических ступеней бытия и жаждет
равного небытия, равенства в ничто, в пустоте, в нищете, в оголении от всех форм культурного бытия, в пустой
свободе от всех иерархических ценностей.
Но даже если бы, представив себе человека совершенно исключенного от всех влияний, рассматривая только его мгновенный поступок настоящего и предполагая, что он не вызван никакою причиною, мы допустили бесконечно малый остаток необходимости
равным нулю, мы бы и тогда не пришли к понятию о полной
свободе человека; ибо существо, не принимающее на себя влияний внешнего мира, находящееся вне времени и не зависящее от причин, уже не есть человек.
Но, кроме того, если бы даже, допустив остаток наименьшей
свободы равным нулю, мы бы признали в каком-нибудь случае, как, например, в умирающем человеке, в зародыше, в идиоте, полное отсутствие
свободы, мы бы тем самым уничтожили самое понятие о человеке, которое мы рассматриваем; ибо как только нет
свободы, нет и человека.
И если история имеет предметом изучение движения народов и человечества, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскивать законы, общие всем
равным и неразрывно связанным между собою бесконечно-малым элементам
свободы.