Неточные совпадения
Пришлись они — великое
Избранным
людям Божиим
То было торжество, —
Пришлись к рабам-невольникам...
Люди забывают долг повиновения, видя в самом господине своем
раба гнусных страстей его.
— Мысль, что «сознание определяется бытием», — вреднейшая мысль, она ставит
человека в позицию механического приемника впечатлений бытия и не может объяснить, какой же силой покорный
раб действительности преображает ее? А ведь действительность никогда не была — и не будет! — лучше
человека, он же всегда был и будет не удовлетворен ею.
— Ныне скудоумные и маломысленные, соблазняемые смертным грехом зависти, утверждают, что богатые суть враги
людей, забывая умышленно, что не в сокровищах земных спасение душ наших и что все смертию помрем, яко же и сей верный
раб Христов…
Эти ее анекдоты очень хорошо сливались с ее же рассказами о маленьких идиллиях и драмах простых
людей, и в общем получалась картина морально уравновешенной жизни, где нет ни героев, ни
рабов, а только — обыкновенные
люди.
Разве в состоянии их птичьи головки когда-нибудь возвыситься до настоящей идеи, которая охватывает всего
человека и делает его своим
рабом.
Человек делался все более и более
рабом автономных сфер; они не подчинены человеческому духу.
Христос учил о
человеке, как образе и подобии Божьем, и этим утверждалось достоинство
человека, как свободного духовного существа,
человек не был
рабом природной необходимости.
В более глубоком смысле свобода есть совершеннолетие
человека, сознание долга перед Богом быть свободным существом, а не
рабом.
Достоинство
человека требует, чтобы он не был
рабом быстротечного времени.
Человек очень легко делается
рабом и жертвой таких коллективных реальностей, которые созданы экстериоризацией его эмоциональных, часто очень эгоистических состояний.
Для того, чтобы
человек боролся за свободу, нужно, чтобы свобода в нем уже была, чтобы внутренно он не был
рабом.
Человек может быть
рабом не только внешнего мира, но и самого себя, своей низшей природы.
Злоба и ненависть, вызванные демагогической пропагандой, делают
людей внутренно
рабами.
Человек может стать внутренне
рабом.
Мало того: если даже период этот и никогда не наступит, но так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому
человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится.
Ротшильд не делает нищего-ирландца свидетелем своего лукулловского обеда, он его не посылает наливать двадцати
человекам Clos de Vougeot с подразумеваемым замечанием, что если он нальет себе, то его прогонят как вора. Наконец, ирландец тем уже счастливее комнатного
раба, что он не знает, какие есть мягкие кровати и пахучие вины.
Филарет умел хитро и ловко унижать временную власть; в его проповедях просвечивал тот христианский неопределенный социализм, которым блистали Лакордер и другие дальновидные католики. Филарет с высоты своего первосвятительного амвона говорил о том, что
человек никогда не может быть законно орудием другого, что между
людьми может только быть обмен услуг, и это говорил он в государстве, где полнаселения —
рабы.
Переворот Петра сделал из нас худшее, что можно сделать из
людей, — просвещенных
рабов.
Месяца два-три спустя проезжал по Новгороду Огарев; он привез мне «Wesen des Christentums» [«Сущность христианства» (нем.).] Фейербаха. Прочитав первые страницы, я вспрыгнул от радости. Долой маскарадное платье, прочь косноязычье и иносказания, мы свободные
люди, а не
рабы Ксанфа, не нужно нам облекать истину в мифы!
Я не сомневаюсь в существовании Бога, но у меня бывают мгновения, когда приходит в голову кошмарная мысль, что они, ортодоксы, мыслящие отношения между Богом и
человеком социоморфически, как отношения между господином и
рабом, правы, и тогда все погибло, погиб и я.
«Если Бог есть,
человек —
раб».
Человек должен стать внутренне свободным, достойным свободы и вечной жизни, действительно перестать быть
рабом, а не надевать костюм свободного, не казаться могущественным: он должен сознать свой грех, в котором участвовал, и религиозную связь свою с искуплением.
Вступив на путь зла,
люди стали не богами, а зверями, не свободными, а
рабами, попили во власть закона смерти и страдания.
В Ветхом Завете и язычестве Бог открывается
человеку как Сила, но он еще не Отец;
люди сознают себя не детьми Бога, а
рабами; отношение к Богу основано не на любви и свободе, и на насилии и устрашении.
Но
человек, занимающий иерархически высшее и центральное положение, призванный быть добрым царем природы, заразил всю природу, все иерархически низшие существа грехом и отступничеством и стал
рабом той низшей природы, перед которой так страшно виновен и которую должен оживить.
Земледельцы и доднесь между нами
рабы; мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них
человека!
И так двадцать медных копеек избавили миролюбивого
человека от следствия, детей моих от примера невоздержания во гневе, и я узнал, что рассудок есть
раб нетерпеливости.
Старый мой барин,
человек добросердечный, разумный и добродетельный, нередко рыдавший над участию своих
рабов, хотел за долговременные заслуги отца моего отличить и меня, дав мне воспитание наравне с своим сыном.
Там
люди заживо гниют —
Ходячие гробы,
Мужчины — сборище Иуд,
А женщины —
рабы.
Человек, потерпевший от собственного злостного банкротства, не находит в этом обстоятельстве другого нравственного урока, кроме сентенции, что «не нужно гнаться за большим, чтобы своего не потерять!» И через минуту к этой сентенции он прибавляет сожаление, что не умел ловко обделать дельце, приводит пословицу: «Сама себя
раба бьет, коль не чисто жнет».
— Ох, грешный я
человек! — каялась она вслух в порыве своего восторженного настроения. — Недостойная
раба… Все равно, как собака, которая сорвалась с цепи: сама бежит, а цепь за ней волочится, так и мое дело. Страшно, голубушка, и подумать-то, што там будет, на том свете.
— О, нисколько! — воскликнула Мари. — Если бы дело было только во мне, то я готова была бы
рабой твоей назваться, а не только что женщиной, любящей тебя, — но от этого зависит спокойствие и честь других
людей…
Как некогда Христос сказал
рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите с нею целый мир!», — так и Жорж Занд говорит женщинам: «Вы — такой же
человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно, миру предстоит со временем преобразоваться.
Человек вдруг, с его душой и телом, отдан в полную власть другому
человеку, и тот может им распоряжаться больше, чем сам царь, чем самый безусловный восточный властелин, потому что тот все-таки будет судить и распоряжаться на основании каких-нибудь законов или обычаев; а тут вы можете к вашему крепостному
рабу врываться в самые интимные, сердечные его отношения, признавать их или отвергать.
— Главная причина, — продолжал он, — коли-ежели без пользы читать, так от чтениев даже для рассудка не без ущерба бывает. День
человек читает, другой читает — смотришь, по времени и мечтать начнет. И возмечтает неявленная и неудобьглаголемая. Отобьется от дела, почтение к старшим потеряет, начнет сквернословить. Вот его в ту пору сцарапают,
раба божьего, — и на цугундер. Веди себя благородно, не мути, унылости на других не наводи. Так ли по-твоему, сударь?
Раиса Павловна со своей стороны осыпала всевозможными милостями своего любимца, который сделался ее всегдашним советником и самым верным
рабом. Она всегда гордилась им как своим произведением; ее самолюбию льстила мысль, что именно она создала этот самородок и вывела его на свет из тьмы неизвестности. В этом случае Раиса Павловна обольщала себя аналогией с другими великими
людьми, прославившимися уменьем угадывать талантливых исполнителей своих планов.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых
людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью
рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
И, видимо чувствуя что-то большое, чего не мог выразить обычными словами,
человек ругался крепкой руганью. Но и злоба темная, слепая злоба
раба, шипела змеей, извиваясь в злых словах, встревоженная светом, упавшим на нее.
Настанет время, и великая вера в свое Я осенит, как огненные языки святого духа, головы всех
людей, и тогда уже не будет ни
рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни злобы, ни зависти.
В первой сфере я —
раб своего сердца,
раб даже своей плоти, я увлекаюсь, я умиляюсь, я делаюсь негодным
человеком; во второй сфере — я совлекаю с себя ветхого
человека, я отрешаюсь от видимого мира и возвышаюсь до ясновиденья.
Я согласился и жил отлично целые три года, не как
раб и наемник, а больше как друг и помощник, и если, бы не выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтером знакомится, а верного
человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтере, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера.
Всю жизнь видеть перед собой"
раба лукавого"19, все интересы сосредоточить на нем одном и об нем одном не уставаючи вопиять и к царю земному, и к царю небесному — сколь крепка должна быть в
человеке вера, чтоб эту пытку вынести!
— Не мешайте дядюшке, ma tante! — заметил Александр, — он не уснет, у него расстроится пищеварение, и бог знает, что из этого будет.
Человек, конечно, властелин земли, но он также и
раб своего желудка.
Все
люди, как известно, стареясь, делаются более и более
рабами своих главных прирожденных инстинктов.
Приходит в третьем часу ночи один
человек (и прежде он у меня на замечании был) — «вяжите, говорит, меня, я образ правленья переменить хочу!» Ну, натурально, сейчас ему,
рабу божьему, руки к лопаткам, черкнули куда следует: так, мол, и так, злоумышленник проявился…
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных
людей и
рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
Сие да послужит нам всем уроком: кто семейными узами небрежет — всегда должен для себя такого конца ожидать. И неудачи в сей жизни, и напрасная смерть, и вечные мучения в жизни следующей — все из сего источника происходит. Ибо как бы мы ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как раз и высокоумие, и знатность нашу в ничто обратят. Таковы правила, кои всякий живущий в сем мире
человек затвердить должен, а
рабы, сверх того, обязаны почитать господ.
— Живем, как слепые щенята, что к чему — не знаем, ни богу, ни демону не надобны! Какие мы
рабы господа? Иов —
раб, а господь сам говорил с ним! С Моисеем тоже! Моисею он даже имя дал: Мой сей, значит — богов
человек. А мы чьи?..
Говорил он о
рабах божьих и о
людях его, но разница между
людьми и
рабами осталась непонятной мне, да и ему, должно быть, неясна была. Он говорил скучно, мастерская посмеивалась над ним, я стоял с иконою в руках, очень тронутый и смущенный, не зная, что мне делать. Наконец Капендюхин досадливо крикнул оратору...