Неточные совпадения
— Почему вы живете здесь? Жить нужно в Петербурге, или — в Москве, но это — на худой конец. Переезжайте в Петербург. У меня там есть хороший знакомый, видный адвокат, неославянофил, то есть империалист, патриот, немножко — идиот, в общем — ‹скот›. Он мне кое-чем обязан, и хотя у него, кажется, трое
сотрудников, но и вам нашлась бы хорошая
работа. Переезжайте.
К экзаменам брат так и не приступал. Он отпустил усики и бородку, стал носить пенсне, и в нем вдруг проснулись инстинкты щеголя. Вместо прежнего увальня, сидевшего целые дни над книгами, он представлял теперь что-то вроде щеголеватого дэнди, в плоеных манишках и лакированных сапогах. «Мне нужно бывать в обществе, — говорил он, — это необходимо для моей
работы». Он посещал клубы, стал отличным танцором и имел «светский» успех… Всем давно уже было известно, что он «
сотрудник Трубникова», «литератор».
Добряк в жизни, Н.И. Пастухов как редактор имел много таких черточек, которые иногда ставили
сотрудников или людей, сталкивавшихся с ним по
работе, в затруднительное положение.
— Мне показалось еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без
сотрудника, потому что ничего сама не умею.
Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и
работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
Настоящий газетный
сотрудник, в общежитейском смысле, погибший человек, потому что после пяти-шести лет газетной
работы он настолько въедается в свое дело, что теряет всякую способность к другой
работе.
В разгар этой
работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой» редакции. Отправился я туда с замирающим сердцем. До некоторой степени все было поставлено на карту. В своем роде «быть или не быть»… В редакции «толстого» журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о человеке, который держит
сотрудников в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
Через несколько дней с меня моя мадридская"прострация"окончательно слетела. Я вошел в норму правильной гигиенической жизни с огромными прогулками и с умеренной умственной
работой. От политики я еще не мог отстать и получал несколько газет, в том числе и две испанских; но как газетный
сотрудник я мог себе дать отдых, привести в порядок мои заметки, из которых позднее сделал несколько этюдов, вернулся и к беллетристике.
Лишившись профессорского места, Наке перебивался учено-литературной
работой главным образом, как
сотрудник словаря Лярусса), всегда нуждался и всегда готов был поделиться, чем только мог.
Разве не правда, что до сих пор водятся редакторы, которые считают ниже своего достоинства искать
сотрудников, самим обращаться с предложением
работы, а главное, поощрять начинающих, входить в то, что тот или иной молодой автор мог бы написать, если б его к тому пригласить?
Сколько новых знакомств и сношений принесло мне редакторство в нашей тогдашней интеллигенции! Было бы слишком утомительно и для моих читателей говорить здесь обо всех подробно; но для картины
работы, жизни и нравов тогдашней пишущей братии будет небезынтересно остановиться на целой серии моих бывших
сотрудников.
Меня удивило даже, как они там знали, что я именно в Вене и еду в Петербург. Потом я узнал, что это шло от Некрасова. Он рассказал мне, когда мы с ним познакомились, что он, видаясь с Краевским по делам"Отечественных записок", посоветовал ему пригласить меня в воскресные фельетонисты на смену тогдашнего его
сотрудника Панютина, писавшего под псевдонимом"Нила Адмирари". Краевский на это пошел, и
работа, которая меня"ждала"в"Голосе", и была именно такая.
Но мое постоянное сотрудничество не пошло дальше конца Великого поста. Никого я в газете не стеснял, не отнимал ни у кого места, не был особенно дорогим
сотрудником. Мои четверговые фельетоны, сколько я мог сам заметить, читались с большим интересом, и мне случалось выслушивать от читателей их очень лестные отзывы. Но нервный Валентин Федорович ни с того ни с сего отказал мне в
работе и даже ничего не предложил мне в замену.
Редакторская
работа поглощала его всего, и он отводил душу, изредка отправляясь в ресторан, ночью, поужинать с кем-нибудь из
сотрудников после ночной
работы.
При нашей личной встрече он сразу взял тот простой и благожелательный тон, который показывал, что, если он кого признает желательным
сотрудником, он не будет его муштровать, накладывать на него свою редакторскую ферулу. Таким он и оставался все время моей
работы в «Отечественных записках» при его жизни до мучительной болезни, сведшей его в могилу, что случилось, когда я уже жил в Москве.
Сотрудник он был желательный, и я очень ценил его талант и даже манеру писать, его язык, по-своему весьма своеобразный и действующий на душу читателя. Но, разумеется, он отличался беспорядочностью
работы и без «аванса» писать не мог.
Статья Э. Золя помогла мне много в уразумении того творческого механизма, посредством которого два брата вели свою
работу; о роде их сотрудничества он рассказал достаточно подробностей, и мне оставалось только обобщить их; но о личности Гонкуров, и в особенности старшего брата, пережившего своего
сотрудника, я знал очень мало.