Неточные совпадения
Люди холопского звания —
Сущие
псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей
господа.
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце улицы показался
господин, шедший к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий
пес на высоких ножках бежал перед ним.
— Привел
Господь дожить до этакой радости меня,
пса окаянного… — завопил он, не то плача, не то смеясь.
— А кому же как не ему и быть у нас
господином, — прервала Егоровна. — Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя постоит, да и, бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: вон, старый
пес! — долой со двора!
Тут священник и вспомнил слова
барина: «Сшучу с тобой шутку!» «Ах, говорит,
псы экие, балагуры!
И ведь чудо! не поразил же меня в то время
господь, как
пса смрадного, когда я невесть до какого кощунства доходил.
Словно орда татарская с
барином своим набежали к нам, полонили да разорили,
псы экие!»
— А мне —
пес их возьми! Мне
господа заплатили, когда сажали ее в пролетку, — какое мне дело, кто кого бьет?
— Прочь лапы,
псы! Что я вам — потаскушка из ваших? Валитесь дрыхнуть, пока
бар ваших дома нет, — ну, живо! А то беда будет вам!
Её история была знакома Матвею: он слышал, как Власьевна рассказывала Палаге, что давно когда-то один из
господ Воеводиных привёз её, Собачью Матку, — барышнею — в Окуров, купил дом ей и некоторое время жил с нею, а потом бросил. Оставшись одна, девушка служила развлечением уездных чиновников, потом заболела, состарилась и вот выдумала сама себе наказание за грехи: до конца дней жить со
псами.
— Да про этакого человека, Аленушка, ровно страшно и подумать… Ведь он всех тут засудит! Если бы еще он из купечества, а то
господь его знает, что у него на уме. Вон как нас Головинский-то обул на обе ноги! Все дочиста спустил… А уж какой легкий на слова был,
пес, прости ты меня, Владычица!.. Чего-то боюсь я этих ваших городских…
О! мой отец не слуг и не друзей
В них видит, а
господ; и сам им служит.
И как же служит? как алжирский раб,
Как
пес цепной. В нетопленой конуре
Живет, пьет воду, ест сухие корки,
Всю ночь не спит, все бегает да лает.
А золото спокойно в сундуках
Лежит себе. Молчи! когда-нибудь
Оно послужит мне, лежать забудет.
— Да уж так-с… Конечно,
барин не занимается приисками, а барыня, Миронея Кононовна, по своему женскому малодушию, ничего даже не понимают. Правду нужно говорить, сударь… Так Фомка-то всем и верховодит: половину барыне, а половину себе. Ей-богу!.. Обошел,
пес, барыню, и знать ничего не хочет. А дело не чисто… Я вам говорю. Слышали про Синицына-то, что даве
барин говорил? Все как есть одна истинная правда: вместе с Фомкой воруют.
— Измывается надо мной
барин, — ну, ладно, могу терпеть,
пес его возьми, он — лицо, он знает неизвестное мне. А — когда свой брат, мужик, теснит меня — как я могу принять это? Где между нами разница? Он — рублями считает, я — копейками, только и всего!
— Ох, не тем я провинился, сударыня, а гордостью. Гордость погубила меня, не хуже царя Навуходоносора. Думал я: не обидел меня
господь бог умом-разумом; коли я что решил — стало, так и следует… А тут страх смерти подошел… Вовсе я сбился! Покажу, мол, я напоследках силу да власть свою! Награжу — а они должны по гроб чувствовать… (Харлов вдруг весь всколыхался…) Как
пса паршивого выгнали из дому вон! Вот их какова благодарность!
— Ты же, святителю Кирилле, предстань
господу за грешника, да уврачует
господь язвы и вереды мои, яко же и я врачую язвы людей! Господи всевидящий, оцени труды мои и помилуй меня! Жизнь моя — в руце твоей; знаю — неистов быша аз во страстех, но уже довольно наказан тобою; не отринь, яко
пса, и да не отженут мя люди твои, молю тя, и да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!
— Знал, да позабыл. Теперь сначала обучаюсь. Ничего, могу. Надо, ну и можешь. А — надо… Ежели бы только
господа говорили о стеснении жизни, так и
пёс с ними, у них всегда другая вера была! Но если свой брат, бедный рабочий человек, начал, то уж, значит, верно! И потом — стало так, что иной человек из простых уже дальше
барина прозревает. Значит, это общее, человечье началось. Они так и говорят: общее, человечье. А я — человек. Стало быть, и мне дорога с ними. Вот я и думаю…
Попадались им собашники:
Псы носились по кустам,
А охотничек покрикивал,
В роги звонкие трубил,
Чтобы серый зайка спрыгивал,
В чисто поле выходил.
Остановятся с ребятами:
«Чьи такие
господа?»
— «Кашпирята с Зюзенятами…
Заяц! вон гляди туда!»
Всполошилися борзители:
«Ай! а-ту его! а-ту!»
Ну собачки! Ну губители!
Подхватили на лету…
Дядя Никон. Ты, Анашка, меня, значит, в Питер возьми, ей-богу, так! Потому самому… я те все документы представить могу. Меня, может, токмо што в деревне родили, а в Питере крестили, — верно! Теперь
барин мне, значит, говорит: «Никашка, говорит, пошто ты, старый
пес, свои старые кости в заделье ломаешь, — шел бы в Питер». «Давайте, говорю, ваше высокородие, тысячу целковых; а какой я теперича человек, значит, без денег… какие артикулы могу представить али фасоны эти самые… и не могу».
Матрена. Не знаю, мать;
господин, вестимо, волен все сказать, а что, кажись бы, экому
барину хорошему и заниматься этим не дляче было; себя только беспокоить, бабу баламутить и мужичка ни за что под гнев свой подводить… а
псам дворовым, или злодею бурмистру, с пола-горя на чужой-то беде разводы разводить…
Таня. А так, — рассказывал один человек, — издох у него
пес, у барина-то. Вот он и поехал зимой хоронить его. Похоронил, едет и плачет, барин-то. А мороз здоровый, у кучера из носу течет, и он утирается… Дайте налью. (Наливает чай.) Из носу-то течет, а он все утирается. Увидал
барин: «Что, говорит, о чем ты плачешь?» А кучер говорит: «Как же, сударь, не плакать, какая собака была!» (Хохочет.)
—
Пес!.. паскудство… Но все-таки дали немного торговать… тридцать четыре копейки… За ваше здоровье,
господин Файбиш!..
Забитый, тощий
пес Улисса, с воем и ласкою встречающий своего
господина, неизмеримо ближе и равнее с ним, нежели этот чиновник с благодетельным его превосходительством.
— А, почтенный!.. Ты уж и здесь, — весело отозвался ямщик. — А меня, чтоб его пополам да в черепья,
пес его знает,
барин какой-то сюда потревожил… Казенна подорожная, да еще «из курьерских…». Вишь, ко́ней-то загнал как, собака, — не отдышатся, сердечные… А мы только что разгулялись было, зачали про ваше здоровье пить, а его шайтан тут и принеси… Очередь-то моя — что станешь делать?.. Поехал.
И тут я,
господа, взвыл как теленок и, не стыдясь, скажу: припал я к моему двукратному, так сказать, избавителю и долго лобзал его в голову. И пробыл я в этом положении до тех пор, пока в чувство меня не привела моя старая ключница Прасковья (она тоже прибежала на гвалт). «Что это вы, Порфирий Капитоныч, — промолвила она, — так обо
псе убиваетесь? Да и простудитесь еще, боже сохрани! (Очень уж я был налегке.) А коли
пес этот, вас спасаючи, жизни решился, так для него это за великую милость почесть можно!»
Под крик его и гам тут горьких слез
Из девичьей я слышала немало.
Не треснул ли ее проклятый
пес!
Он сам ушел. В испуге написала
Вам тут она. — Не помню, как донес
Меня
господь. Ответ я обещала.
Прочтите же; а я пока пойду
И за калиткой стану — подожду».
Уж бранил же я Ваську и клюкой побил. «Зачем, говорю,
пес ты этакой, не ублаготворил лесного шестью золотухами, зачем опять, говорю, не дал ты ему пятидесяти целковых, как он в лесу тебя накрыл?..» Да что толковать? — старого не воротишь. Да, родименькой, супротив ветру не подуешь… Вот за Васькино упрямство и покарал его
господь. И сам-от разорился, и ребятишкам по миру придется идти.
Ползал он, ерзал до обеда, упарился, китайского шелка рубашка пятнами пошла. Домашний
пес, меделянский пудель, за ним, стерва, следом ходит. Чуть Кучерявый присядет корешков покурить, тянет его за поддевку, рычит. «Работай, мол, солдатская кость, — знаем мы, какой ты есть
барин!»
—
Пес брешет, а не я! — взвизгнул горбун. — Помнишь,
барин, Петр Александрович, возил Катерину в иностранные земли?..
— Это чей?.. — схватила она его. — Ты чего же мне,
пес, врал, что никакого женского сословия у твоего
барина не бывает, что монах-де он монахом. Ишь расписывал, а что это, мужская вещь, по-твоему, забыла зазнобушка ранним утречком…
И денщику тошно. Известно,
барину туго — слуга в затылке скребет. Принесешь — криво, унесешь — косо. Хоть на карачках ходи. Да и Кушка-пес одолевать стал. Небельные ножки с одинокой скуки грызть начал, гад курносый. Денщику взбучка, а
пес в углу зубы скалит, смеется — на него и моль не сядет, собачка привилегированная. Ладно, думает Митрий. Попадется быстрая вошка на гребешок. Дай срок.
— Вот то-то и оно, что наслышан всяк на Руси о тебе, рыжий
пес, да небось, легонько тебя поучу я, чтобы не залезала ворона в высокие хоромы; не оскверню я рук своих убийством гада смердящего, авось царя-батюшку просветит
Господь Бог и придумает он тебе казнь лютую по делам твоим душегубственным…