Неточные совпадения
— Ну — пойдем, — предложила Марина. Самгин отрицательно качнул
головою, но она взяла его под руку и повела
прочь.
Из биллиардной выскочил, отирая руки платком, высокий, тонконогий офицер, — он побежал к буфету такими мелкими шагами, что Марина заметила...
Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал
головой. Обломов не поленился, написал, что взять с собой и что оставить дома. Мебель и
прочие вещи поручено Тарантьеву отвезти на квартиру к куме, на Выборгскую сторону, запереть их в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы.
Все
прочее вылетело опять
из головы: бабушкины гости, Марк, Леонтий, окружающая идиллия — пропали
из глаз. Одна Вера стояла на пьедестале, освещаемая блеском солнца и сияющая в мраморном равнодушии, повелительным жестом запрещающая ему приближаться, и он закрывал глаза перед ней, клонил
голову и мысленно говорил...
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит
из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и
прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно
голые, сидят на прилавках, сложа ноги под себя.
Немногие встречные и, между
прочим, один доктор или бонз, с бритой
головой, в халате
из травяного холста, торопливо шли мимо, а если мы пристально вглядывались в них, они, с выражением величайшей покорности, а больше, кажется, страха, кланялись почти до земли и спешили дальше.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в
голове, да перо, да чернила, а
прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда
из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
Неужели я не могу наслаждаться хоть местью? — за то, что я никогда не знала любви, о семье знаю только понаслышке, что меня, как паскудную собачонку, подзовут, погладят и потом сапогом по
голове — пошла
прочь! — что меня сделали
из человека, равного всем им, не глупее всех, кого я встречала, сделали половую тряпку, какую-то сточную трубу для их пакостных удовольствий?
Вслед за этой четой скоро наполнились и
прочие кресла, так что
из дырочки в переднем занавесе видны стали только как бы сплошь одна с другой примкнутые
головы человеческие.
Курзал прибодряется и расцвечивается флагами и фонарями самых причудливых форм и сочетаний; лужайки около него украшаются вычурными цветниками, с изображением официальных гербов; армия лакеев стоит, притаив дыхание, готовая по первому знаку ринуться вперед; в кургаузе, около источников, появляются дородные вассерфрау 12; всякий частный дом превращается в Privat-Hotel, напоминающий невзрачную провинциальную русскую гостиницу (к счастию, лишенную клопов), с дерюгой вместо постельного белья и с какими-то нелепыми подушками, которые расползаются при первом прикосновении
головы; владельцы этих домов, зимой ютившиеся в конурах ради экономии в топливе, теперь переходят в еще более тесные конуры ради прибытка; соседние деревни, не покладывая рук, доят коров, коз, ослиц и щупают кур; на всяком перекрестке стоят динстманы, пактрегеры 13 и
прочий подневольный люд, пришедший с специальною целью за грош продать душу; и тут же рядом ржут лошади, ревут ослы и без оглядки бежит жид, сам еще не сознавая зачем, но чуя, что
из каждого кармана пахнет талером или банковым билетом.
Из числа этих олимпийских богов осталась Минерва без правой руки, Венера с отколотою половиной
головы и ноги какого-то бога, а от
прочих уцелели одни только пьедесталы.
На его счастье, жила в этом городе колдунья, которая на кофейной гуще будущее отгадывала, а между
прочим умела и"рассуждение"отнимать. Побежал он к ней, кричит: отымай! Видит колдунья, что дело к спеху, живым манером сыскала у него в
голове дырку и подняла клапанчик. Вдруг что-то
из дырки свистнуло… шабаш! Остался наш парень без рассуждения…
Но его оттёрли
прочь, поставив перед Матвеем длинного человека, несуразно сложенного
из острых костей, наскоро обшитых старой, вытертой, коричневой кожей.
Голова у него была маленькая, лоб выдвинулся вперёд и навис над глазами; они смотрели в лицо юноши, не мигая и словно не видя ничего.
Шёл к зеркалу и, взглянув на себя, угрюмо отступал
прочь, сердце замирало,
из него дымом поднимались в
голову мысли о близком конце дней, эти мысли мертвили мозг, от них было холодно костям, седые, поредевшие волосы тихонько шевелились.
Первое, что ему пришло в
голову, когда он открыл любовь Круциферского, — заставить его жениться; он думал, что письмо было шалостью, что молодой человек не так-то легко наденет на себя ярмо брачной жизни;
из ответов Круциферского Негров ясно видел, что тот жениться не
прочь, и потому он тотчас переменил сторону атаки и завел речь о состоянии, боясь, что Круциферский, решась на брак, спросит его о приданом.
Однажды старуха-нищая взяла тихонько сушёного судака и спрятала его в своих лохмотьях; приказчик видел это; он схватил старуху за ворот, отнял украденную рыбу, а потом нагнул
голову старухи и правой рукой, снизу вверх, ударил её по лицу. Она не охнула и не сказала ни слова, а, наклонив
голову, молча пошла
прочь, и Илья видел, как
из её разбитого носа в два ручья текла тёмная кровь.
Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив
голову на плечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы. Они текли по щекам на усы… Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы падали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымалась тяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся, мокрое от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча стали отходить
прочь от него…
Его примеру хотели последовать и
прочие иностранные гости (как после оказалось — притворно), но было уже поздно: в комнате заседаний стоял господин в полицейском мундире, а из-за дверей выглядывали
головы городовых, Левассер с какою-то отчаянною решимостью отвернулся к окну и произнес:"Alea jacta est!"[
Иные просто сказали «здравствуйте» и
прочь отошли; другие лишь
головою кивнули, кое-кто просто отвернулся и показал, что ничего не заметил, наконец, некоторые, — и что было всего обиднее господину Голядкину, — некоторые
из самой бесчиновной молодежи, ребята, которые, как справедливо выразился о них господин Голядкин, умеют лишь в орлянку поиграть при случае да где-нибудь потаскаться, — мало-помалу окружили господина Голядкина, сгруппировались около него и почти заперли ему выход.
Каждые полчаса Тарасу дается отдых; он садится на край деревянного ящика, служащего ему пьедесталом, и
из «натуры» превращается в обыкновенного
голого старика, разминает свои оцепеневшие от долгой неподвижности руки и ноги, обходится без помощи носового платка и
прочее.
Петр. Всё равно. Я говорю о том, что, называя всю эту вашу… беготню и суету живым делом, вы обманываетесь. Вы ведь убеждены, что способствуете развитию личности… и
прочее… И это — самообман. Придет завтра офицер или мастер, даст личности в рожу и вышибет
из ее
головы всё, что вы успели заронить в нее, — если еще успели…
Вдруг с пермской стороны идёт человек и поёт высоким дрожащим голосом. Приподнял я
голову, слушаю, и вижу: странник шагает, маленький, в белом подряснике, чайник у пояса, за спиною ранец
из телячьей кожи и котелок. Идёт бойко, ещё издали кивает мне
головой, ухмыляется. Самый обыкновенный странник, много таких, и вредный это народ: странничество для них сытое ремесло, невежды они, невегласы, врут всегда свирепо, пьяницы и украсть не
прочь. Не любил я их во всю силу души.
Из всей нашей компании не осталось никого: нас покинули не только все люди, но бесчеловечному примеру людей последовала и лошадь. Перепуганная их криком, она замотала
головою и, повернув
прочь от леса, помчалась домой, разбросав по ямам и рытвинам все, что еще оставалось до сих пор в тележке.
Отпустивши
прочих детей, маменька удерживали меня при себе и тут доставали
из шкафика особую, приготовленную отлично, порцию блинов или пирогов с изобилием масла, сметаны и тому подобных славностей."Покушай, душко-Трушко (Трофимушка), — приговаривали маменька, гладя меня по
голове: — старшие больше едят, и тебе мало достается".
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было смотреть на них. Маменька когда увидели сих детей своих, то, вздохнувши тяжело, покачали
головою и сказали:"А что мне в таких детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю
из моего сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с
прочими детьми! Пропали только мои труды и болезни!"И маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда не любили за их безобразие.
Он поднял
голову, оглянулся, и мне ясно видно стало, что лицо у него в слезах. Вот он вытер их обеими руками, — жестом обиженного ребенка, — отошел
прочь, выдернул
из бочки клок соломы, воротился, присел на корточки и стал отирать соломой грязное рыло борова, но тотчас же швырнул солому
прочь, встал и начал медленно ходить вокруг свиней.
Прохор вскинул на него осоловелыми глазами; поступок одного
из студентов, только что над ним насмехавшихся, был ему еще менее понятен, чем самые насмешки; поэтому он сердито отвернулся и пошел
прочь развалистою походкой, весь опустившись и убрав
голову в плечи. В его фигуре было что-то до такой степени пришибленное, грустное и вместе укоризненное, что Чубаров, посмотрев ему вслед внимательным взглядом, сказал в раздумье, как будто для самооправдания...
Но имя Степана заинтересовало нас еще больше. Мы уже не раз слышали об этом поселенце, слышали также, что у него отличное хозяйство и красивая хозяйка. Об этом рассказывал, между
прочим, в один
из своих приездов в слободу заседатель Федосеев, человек добродушный, веселый и порядочно распущенный. Он считался, между
прочим, большим донжуаном. Однако на игривую шутку почтового смотрителя на этот раз он слегка покраснел, как-то озабоченно поднял брови и покачал
головой.
Пошел в кофейню к товарищам, напился вина до чрезвычайности и проводил время, как и
прочие, по-кавалерски; а на другой день пошел гулять мимо дома, где жила моя пригляженая кукона, и вижу, она как святая сидит у окна в зеленом бархатном спенсере, на груди яркий махровый розан, ворот низко вырезан,
голая рука в широком распашном рукаве, шитом золотом, и тело… этакое удивительное розовое…
из зеленого бархата, совершенно как арбуз
из кожи, выглядывает.
— Милости прошу! — проговорил хозяин, вставая. — Здесь вы видите все поклонников Мельпомены, и потому знакомиться нечего; достаточно сказать этого слова — и, стало быть, все мы братья. Господин Рымов! — прибавил Аполлос Михайлыч
прочим гостям,
из коих некоторые кивнули гостю
головой, а Юлий Карлыч подал ему руку.
Он любил хорошо поесть и выпить, идеально играл в винт, знал вкус в женщинах и лошадях, в остальном же
прочем был туг и неподвижен, как тюлень, и чтобы вызвать его
из состояния покоя, требовалось что-нибудь необыкновенное, слишком возмутительное, и тогда уж он забывал всё на свете и проявлял крайнюю подвижность: вопил о дуэли, писал на семи листах прошение министру, сломя
голову скакал по уезду, пускал публично «подлеца», судился и т. п.
— А я только вчера
из Варшавы, — говорил он Бейгушу, фланерски ухватя его под руку и направляя праздные стопы свои в одну с ним сторону. — Ну, душа моя, дела наши идут пока отлично! Наязд сконфужен, потерял и руки, и
голову, и нос опустил на квинту!.. Варшава теперь чудо что такое!.. Эдакая пестрота, движение, чамарки, кунтуши, конфедератки, буты, то есть просто душа радуется!.. Доброе времечко! Ну, а ты как?.. Что семейная сладость и
прочее?.. а?
«Но, господа, — снова продолжал чтец, — если, паче чаяния, взбредет нам, что и мы тоже люди, что у нас есть
головы — чтобы мыслить, язык — чтобы не доносить, а говорить то, что мыслим, есть целых пять чувств — чтобы воспринимать ощущение от правительственных ласк и глазом, и ухом, и
прочими благородными и неблагородными частями тела, что если о всем этом мы догадаемся нечаянно? Как вы думаете, что
из этого выйдет? Да ничего… Посмотрите на эпиграф и увидите, что выйдет».
Потом всемилостивейший государь, блаженные и вечно достойные памяти, соблаговолил подойти ко мне, выведенному
из ряду
прочих школьников, поднял державною дланью волосы на
голове моей и, взглянув пристально мне в очи, а скиптроносною ударив по челу моему, произнес: «О! этот малой труженик: он мастером никогда не будет».
— А потому, что с тех пор, как я увидел маленькую лесную нимфу, она не выходит у меня
из головы; все
прочие женщины, будь они настоящие Аспазии, для меня теперь безразличны.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с мечом но, вдруг одумавшись, откинул меч в сторону и, выхватив
из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб меч
из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по
голове, но фон Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и
прочие рыцари их разняли и развели по углам.
Правила были следующие: 1) оставить все чины вне дверей, равномерно как и шляпы, а наипаче шпаги; 2) местничество и спесь оставить тоже у дверей; 3) быть веселым, однако ничего не портить, не ломать, не грызть; 4) садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не смотря ни на кого; 5) говорить умеренно и не очень громко, дабы у
прочих головы не заболели; 6) спорить без сердца и горячности; 7) не вздыхать и не зевать; 8) во всяких затеях другим не препятствовать; 9) кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выхода
из дверей; 10) сору
из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит
из дверей.
Налили стаканы. Зоркий, наблюдательный глаз высмотрел бы, что Жучку наливали
из одной бутылки,
прочим игрокам
из других. Жучок, упоенный и без вина своим выигрышем, не заметил этой мошеннической проделки и выпил поднесенный ему стакан. Он, однако ж, поставил новую карту на малый куш и выиграл, но вскоре
голова его стала кружиться, в глазах запрыгали темные пятна.
Бернгард не дал ему окончить угроз, бросился на него с мечом, но, вдруг, одумавшись, откинул меч в сторону и, выхватив
из камина полено, искусно увернулся от удара противника, вышиб меч
из рук его и уже был готов нанести ему удар поленом по
голове, но фон-Ферзен бросился между ним и Доннершварцем, да и
прочие рыцари их разняли и развели по углам.
Обробел тут и главный, за
голову схватился. Не переселение ли тараканье по случаю войны
из губернии в губернию началось? Приказал пока что к офицерской палате дневального сверхштатного поставить, чтобы какой таракан под дверную щелку не прополз. С остальными
прочими время терпит.