Неточные совпадения
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять
простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством
русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая,
русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор...
— Вот вы, Иван Петрович,
простой, честный,
русский человек…
«Вот об этих
русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания
русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, — задумался он. — «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», — это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти,
простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».
Он снова начал о том, как тяжело ему в городе. Над полем, сжимая его, уже густел синий сумрак, город покрывали огненные облака, звучал благовест ко всенощной. Самгин, сняв очки, протирал их, хотя они в этом не нуждались, и видел пред собою
простую, покорную, нежную женщину. «Какой ты не
русский, — печально говорит она, прижимаясь к нему. — Мечты нет у тебя, лирики нет, все рассуждаешь».
«Мысли, как черные мухи», — вспомнил Самгин строчку стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых
простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать, а вот этот, в чесунче, может быть, член «Союза
русского народа», а может быть, тоже революционер.
Притом их связывало детство и школа — две сильные пружины, потом
русские, добрые, жирные ласки, обильно расточаемые в семействе Обломова на немецкого мальчика, потом роль сильного, которую Штольц занимал при Обломове и в физическом и в нравственном отношении, а наконец, и более всего, в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого
простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами,
простых этаких
русских, и стал копать у самого камня, у самого края, яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно в рост камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать землю уж из-под самого камня.
Сорокин повесил их, конечно, не из хвастовства, а больше по обычаю
русского простого человека вешать на стену всякую официальную бумагу, до паспорта включительно.
Люди
простые, обыкновенные, с требованиями
русской общественной, крестьянской, христианской нравственности, оставляли эти понятия и усваивали новые, острожные, состоящие, главное, в том, что всякое поругание, насилие над человеческою личностью, всякое уничтожение ее позволено, когда оно выгодно.
Для многих
русских людей, привыкших к гнету и несправедливости, демократия представлялась чем-то определенным и
простым, она должна принести великие блага, должна освободить личность.
Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал
простую, умную речь
русского мужика.
Это была прямо
русская душа, правдивая, честная,
простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара.
Я застал обоих в гостиной, и, странное дело! — оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о России, — Ася показалась мне совершенно
русской девушкой, да,
простою девушкой, чуть не горничной.
Простой народ еще менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово «ссыльный» исчезает и заменяется словом «несчастный». В глазах
русского народа судебный приговор не пятнает человека. В Пермской губернии, по дороге в Тобольск, крестьяне выставляют часто квас, молоко и хлеб в маленьком окошке на случай, если «несчастный» будет тайком пробираться из Сибири.
Городская полиция вдруг потребовала паспорт ребенка; я отвечал из Парижа, думая, что это
простая формальность, — что Коля действительно мой сын, что он означен на моем паспорте, но что особого вида я не могу взять из
русского посольства, находясь с ним не в самых лучших сношениях.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат
русского суда и
русской полиции, что
простой человек, попавшийся под суд, боится не наказания по суду, а судопроизводства. Он ждет с нетерпением, когда его пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается с началом наказания. Теперь вспомним, что три четверти людей, хватаемых полициею по подозрению, судом освобождаются и что они прошли через те же истязания, как и виновные.
Сатир высказывал эти слова с волнением, спеша, точно не доверял самому себе. Очевидно, в этих словах заключалось своего рода миросозерцание, но настолько не установившееся, беспорядочное, что он и сам не был в состоянии свести концы с концами. Едва ли он мог бы даже сказать, что именно оно, а не другой, более
простой мотив, вроде, например, укоренившейся в
русской жизни страсти к скитальчеству, руководил его действиями.
— Ей-богу, ничего не слышу! — отвечал он. — Надобно вам сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В
русских избах проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет, так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым
простым средством…
Все это товар дешевый, главным образом
русский: шубы, поддевки, шаровары или пальто и пиджачные и сюртучные пары, сшитые мешковато для
простого люда. Было, впрочем, и «модье» с претензией на шик, сшитое теми же портными.
Но… в сущности, этого не было, и не было потому, что та самая рука, которая открывала для меня этот призрачный мир, — еще шире распахнула окно родственной
русской литературы, в которое хлынули потоками
простые, ясные образы и мысли.
Галактион действительно прервал всякие отношения с пьяной запольской компанией, сидел дома и бывал только по делу у Стабровского. Умный поляк долго приглядывался к молодому мельнику и кончил тем, что поверил в него. Стабровскому больше всего нравились в Галактионе его раскольничья сдержанность и
простой, но здоровый
русский ум.
Больная привязалась к доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это было настоящее
русское лицо, хорошее своим
простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Славянофилы думали, что в
простом народе, в крестьянстве более сохранилась
русская народность и православная вера, характерная для
русского народа, чем в классах образованных и господствующих.
Великие
русские писатели, столь противоположные по своему типу, представители религиозного народничества, оба верили в правду
простого трудового народа.
Из этих коротких и
простых соображений не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение женщины в
русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье; остается нам сказать несколько слов о его причинах и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
Объяснить все это понятными,
простыми словами никто бы не сумел, а чувствовали все определенно и ясно, — это опять черта
русского человека, который в массе, в артели, делается необыкновенно умен, догадлив и сообразителен.
С этих пор я верю, что не теперь, не скоро, лет через пятьдесят, но придет гениальный и именно
русский писатель, который вберет в себя все тяготы и всю мерзость этой жизни и выбросит их нам в виде
простых, тонких и бессмертно-жгучих образов.
А все эти девицы, эти дочери
простого, незатейливого, великого
русского народа как смотрят на эстетику?
— Послужил — и будет! — говорил неизвестный голос, — и заметь, я ни о чем никогда не просил, ничего не, ждал… кроме спасиба!
Простого,
русского спасиба… кажется, немного! И вот… Но нет, довольно, довольно, довольно!
Здесь практически проверялась память: кому и как надо отдавать честь. Всем господам обер — и штаб-офицерам чужой части надлежит
простое прикладывание руки к головному убору. Всем генералам
русской армии, начальнику училища, командиру батальона и своему ротному командиру честь отдается, становясь во фронт.
В нем совмещались именно те
простые, но трогательные и глубокие черты, которые даже и в его времена гораздо чаще встречались в рядовых, чем в офицерах, те чисто
русские, мужицкие черты, которые в соединении дают возвышенный образ, делавший иногда нашего солдата не только непобедимым, но и великомучеником, почти святым, — черты, состоявшие из бесхитростной, наивной веры, ясного, добродушно-веселого взгляда на жизнь, холодной и деловой отваги, покорства перед лицом смерти, жалости к побежденному, бесконечного терпения и поразительной физической и нравственной выносливости.
Простой народ еще держится кое-как
русским богом; но
русский бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней мере сильно покачнулся.
— Хорош-то хорош, а по-моему, наше
простое,
русское ура — куда лучше! — отозвался хозяин, — уж так я эту музыку люблю, так люблю, что слаще ее, кажется, и на свете-то нет!
Знаю, что мои слова покажутся парадоксом, особенно взяв в соображение всеобщее недоверие всего
русского простого народа к медицине и к заморским лекарствам.
Но когда она услыхала
простые, грубые, но искренние восклицания всей толпы на изломанном несколько
русском языке, то радостные приветствия, то похвалы и добрые пожелания, — она и смеялась, и даже плакала: «Ай, ай, Алеша, какой жена тебе бог давал.
А из-под этого хлама выяснялась
простая, любящая
русская душа, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня,
простого человека, в ваш боярский совет и дозволили говорить наряду с вами, высокими сановниками царства
Русского. Нет, бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
Добро бы наш брат боярин или родовой дворянин; а то какой-то смерд, бобыль,
простой мясник… срам и позор для всей земли
русской!
Мы должны заметить нашим читателям, что гордый боярин Кручина славился своей роскошью и что его давно уже упрекали в подражании иноземцам и в явном презрении к
простым обычаям предков; а посему описание его дома не может дать верного понятия об образе жизни тогдашних
русских бояр.
Все это вместе решило меня сделать первый опыт на
русском языке. Охотников до уженья много на Руси, особенно в деревнях, и я уверен, что найду в них сочувствие. Прошу только помнить, читая мою книжку, что она не трактат об уженье, не натуральная история рыб. Моя книжка ни больше ни меньше как
простые записки страстного охотника: иногда поверхностные, иногда односторонние и всегда неполные относительно к обширности обоих предметов, сейчас мною названных.
Простой народ, не только
русский, но вообще все возможные народы, вероятно по недостаточному развитию нравственного чувства и совершенному отсутствию нравственного мнения, снисходительно смотрят на проступки ближнего, к какому бы роду ни принадлежали эти проступки.
Лицо его с небольшой седой бородкой,
простое,
русское, загорелое лицо, было красно, мокро от росы и покрыто синими жилочками; оно выражало такую же деловую сухость, как лицо Ивана Иваныча, тот же деловой фанатизм.
Один офицерчик под шумок ругнул
русскую литературу, другой привел стишки из"Искры", а Тит Биндасов поступил еще
проще: объявил, что всем бы этим мошенникам зубы надо повышибать — и баста! не определяя, впрочем, кто, собственно, были эти мошенники.
Приходит к чаю какой-нибудь странник, иногда немножко изувер, немножко лгун, немножко фанатик, а иногда и этакой
простой, чистый и поэтически вдохновенный
русский экземпляр, который не помнит, как и почему еще с самого раннего детства.
— И после этого вы можете меня спрашивать!.. Когда вы, прослужив сорок лет с честию, отдав вполне свой долг отечеству, готовы снова приняться за оружие, то может ли молодой человек, как я, оставаться
простым зрителем этой отчаянной и, может быть, последней борьбы
русских с целой Европою? Нет, Федор Андреевич, если б я навсегда должен был отказаться от Полины, то и тогда пошел бы служить; а постарался бы только, чтоб меня убили на первом сражении.
— И, сударь! Придет беда, так все заговорят одним голосом, и дворяне и
простой народ! То ли еще бывало в старину: и триста лет татары владели землею
русскою, а разве мы стали от этого сами татарами? Ведь все, а чем нас упрекает Сила Андреевич Богатырев, прививное, батюшка; а корень-то все
русской. Дремлем до поры до времени; а как очнемся да стрехнем с себя чужую пыль, так нас и не узнаешь!
Отчего они тогда казались нам невероятны?.. а теперь! —
русские дворяне гибнут и скрываются в лесах от
простого казака, подлого самозванца, и толпы кровожадных разбойников!.. все, которые доселе готовы были целовать наши подошвы, теперь поднялись на нас… о змеи!
— О!.. — завопил он. — Кто б мог подумать! поверить?.. кто ожидал, что эта туча доберется и до нас грешных! о господи! господи!.. — куда мне деваться!.. все против нас… бог и люди… и кто мог отгадать, что этот Пугачев будет губить кого же? —
русское дворянство! —
простой казак!.. боже мой! святые отцы!
В сущности, впрочем,
простое сравнение тогдашних
русских порядков с тем, что Петр имел случай увидать за границей, могло послужить ему довольно ясным указанием, на что отныне должна быть устремлена его деятельность.