Неточные совпадения
Чичиков, высунувшись, велел Петрушке спросить, кого хоронят, и
узнал, что хоронят
прокурора.
В то время, когда Самосвистов подвизался в лице воина, юрисконсульт произвел чудеса на гражданском поприще: губернатору дал
знать стороною, что
прокурор на него пишет донос; жандармскому чиновнику дал
знать, <что> секретно проживающий чиновник пишет на него доносы; секретно проживавшего чиновника уверил, что есть еще секретнейший чиновник, который на него доносит, — и всех привел в такое положение, что к нему должны были обратиться за советами.
Чичиков
узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у
прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить «ты», хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода.
— Мошенник! — сказал Собакевич очень хладнокровно, — продаст, обманет, еще и пообедает с вами! Я их
знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек:
прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.
Вошел местный товарищ
прокурора Брюн де Сент-Ипполит, щеголь и красавец, — Тагильский протянул руку за письмом, спрашивая: — Не
знаете? — Вопрос прозвучал утвердительно, и это очень обрадовало Самгина, он крепко пожал руку щеголя и на его вопрос: «Как — Париж, э?» — легко ответил...
— На днях познакомился с бывшим товарищем
прокурора Тагильским, вот это — собака!
Знаешь, должно быть, дело Азефа — Лопухина встряхнуло молодую прокуратуру, — отскакивает молодежь.
— Смерть Безбедова и для вас полезна, ведь вам пришлось бы участвовать в судебном следствии свидетелем, если бы вы не выступили защитником. И —
знаете: возможно, что
прокурор отвел бы вас как защитника.
— Вот что, Безбедов, — звонко заговорил товарищ
прокурора. — Прекратите истерику, она не в вашу пользу, а — против вас. Клим Иванович и я — мы
знаем, когда человек притворяется невинным, испуганным мальчиком, когда он лжет…
— Однако не каждого подозревают в шпионстве, — сухо сказал Самгин и — помимо желания — так же сухо добавил: — Я
знал его, когда он был товарищем
прокурора.
Представь, Петр Ипполитович вдруг сейчас стал там уверять этого другого рябого постояльца, что в английском парламенте, в прошлом столетии, нарочно назначена была комиссия из юристов, чтоб рассмотреть весь процесс Христа перед первосвященником и Пилатом, единственно чтоб
узнать, как теперь это будет по нашим законам и что все было произведено со всею торжественностью, с адвокатами,
прокурорами и с прочим… ну и что присяжные принуждены были вынести обвинительный приговор…
Маслова вздрогнула, как только
прокурор обратился к ней. Она не
знала, как и что, но чувствовала, что он хочет ей зла.
— Это дело
прокурора, — с досадой перебил Масленников Нехлюдова. — Вот ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища
прокурора — посещать острог и
узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают: играют в винт.
Председатель, который гнал дело как мог скорее, чтобы поспеть к своей швейцарке, хотя и
знал очень хорошо, что прочтение этой бумаги не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ
прокурора требует этого чтения только потому, что он
знает, что имеет право потребовать этого, всё-таки не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал читать...
Узнав, где кабинет
прокурора, Нехлюдов пошел к нему.
— Маслову? Как же,
знаю. Обвинялась в отравлении, — сказал
прокурор спокойно. — Для чего же вам нужно видеть ее? — И потом, как бы желая смягчить, прибавил: — Я не могу разрешить вам этого, не
зная, для чего вам это нужно.
«Неужели
узнала?» с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к лицу; но Маслова, не выделяя его от других, тотчас же отвернулась и опять с испуганным выражением уставилась на товарища
прокурора.
— А я не
знал, что ты обер-прокурор…
— Я видел на суде, как товарищ
прокурора всеми силами старался обвинить несчастного мальчика, который во всяком неизвращенном человеке мог возбудить только сострадание;
знаю, как другой
прокурор допрашивал сектанта и подводил чтение Евангелия под уголовный закон; да и вся деятельность судов состоит только в таких бессмысленных и жестоких поступках.
Знайте же, что я уже имел эту комбинацию сам, вот эту самую, про которую вы сейчас говорили,
прокурор!
Повидав затем исправника,
прокурора,
узнав подробности обвинения и ареста, он еще более удивился на Алешу и приписал его мнение лишь возбужденному до последней степени братскому чувству и состраданию его к Мите, которого Алеша, как и
знал это Иван, очень любил.
Понимаю же я теперешнюю разницу: ведь я все-таки пред вами преступник сижу, как, стало быть, в высшей степени неровня, а вам поручено меня наблюдать: не погладите же вы меня по головке за Григория, нельзя же в самом деле безнаказанно головы ломать старикам, ведь упрячете же вы меня за него по суду, ну на полгода, ну на год в смирительный, не
знаю, как там у вас присудят, хотя и без лишения прав, ведь без лишения прав,
прокурор?
Прокурор скушал все пилюли, он лишь дрожал от нетерпения
узнать про новый факт.
Тут же оставил у меня деньги, почти десять тысяч, — вот те самые, про которые
прокурор,
узнав от кого-то, что он посылал их менять, упомянул в своей речи.
— Вполне последую вашим благоразумным советам, — ввязался вдруг
прокурор, обращаясь к Мите, — но от вопроса моего, однако, не откажусь. Нам слишком существенно необходимо
узнать, для чего именно вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три тысячи?
Спасибо
прокурору, многое мне обо мне сказал, чего и не
знал я, но неправда, что убил отца, ошибся
прокурор!
— Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и еще раз вам напомнить, если вы только не
знали того, — с особенным и весьма строгим внушением проговорил
прокурор, — что вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь отвечать по той или другой причине.
— Однажды слышали от него наедине или неоднократно? — осведомился опять
прокурор и
узнал, что Грушенька слышала неоднократно.
Знаю только, что присяжных заседателей, тою и другою стороной, то есть защитником и
прокурором, отведено было не очень много.
Я веселее вздохнул, увидя, что губернатор и
прокурор согласились, и отправился в полицию просить об облегчении силы наказания; полицейские, отчасти польщенные тем, что я сам пришел их просить, отчасти жалея мученика, пострадавшего за такое близкое каждому дело, сверх того
зная, что он мужик зажиточный, обещали мне сделать одну проформу.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы
знали все и
знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского хлеба. Ведь
знали… У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к
прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
В городе Кишкин
знал всех и поэтому прямо отправился в квартиру
прокурора. Его заставили подождать в передней.
Прокурор, пожилой важный господин, отнесся к нему совсем равнодушно и, сунув жалобу на письменный стол, сказал, что рассмотрит ее.
— Еще бы! — согласился и
прокурор. — Но надобно
знать, что здешние чиновники с этими раскольниками делают, как их обирают, — поверить трудно! Поверить невозможно!.. — повторил он несколько раз.
— Это не то, что понравилось, это какой-то трепет гражданский произвело во мне; и вы
знаете ли, что у нас следователь в одном лице своем заключает и
прокурора иностранного, и адвоката, и присяжных, и все это он делает один, тайно в своей коморе.
— Погоди, постой, любезный, господин Вихров нас рассудит! — воскликнул он и обратился затем ко мне: — Брат мой изволит служить
прокурором; очень смело, энергически подает против губернатора протесты, — все это прекрасно; но надобно знать-с, что их министр не косо смотрит на протесты против губернатора, а, напротив того, считает тех
прокуроров за дельных, которые делают это; наше же начальство, напротив, прямо дает нам
знать, что мы, говорит, из-за вас переписываться ни с губернаторами, ни с другими министерствами не намерены.
— Не знаю-с! Я не читал еще самого дела, — отвечал губернатор, взглянув на мгновение на
прокурора.
Они
знают, saperlotte! [черт возьми! (франц.)] что в каждой губернии существует окружной суд, а в иных даже по два и по три, и что при каждом суде имеется
прокурор, который относительно печенегов неумолим.
Прокуроры, краснея, усиливались выдвинуть вопрос о правде реальной, но успеха не имели и выражали свое негодование тем, что, выходя из суда, сквозь зубы произносили:"Это черт
знает что!" — а вечером, за картами, рассказывали анекдоты из судебной практики.
Иван Иваныч (взволнованный). Да послужит сие нам примером! Уклоняющиеся от правосудия да
знают, а прочие пусть остаются без сомнения! Жаль пискаря, а нельзя не сказать: сам виноват! Кабы не заблуждался, может быть, и теперь был бы целехонек! И нас бы не обременил, и сам бы чем-нибудь полезным занялся. Ну, да впрочем, что об том говорить: умер — и дело с концом! Господин
прокурор! ваше заключение?
Иван Иваныч. Не
знаете?.. ну, так я и
знал! Потревожили вас только… А впрочем, это не я, а вот он… (Указывает на Шестакова.) Других перебивать любит, а сам… Много за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам.) Вы свободны, господа! (Смотрит на
прокурора.) Кажется, я могу… отпустить?
Живет какой-нибудь судья,
прокурор, правитель и
знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и убивая себя стеклом, голодом,
знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
Он
знает, что дело орловского губернатора вызвало негодование лучших людей общества, и сам он уже под влиянием общественного мнения тех кругов, в которых он находится, не раз выражал неодобрение ему; он
знает, что
прокурор, который должен был ехать, прямо отказался от участия в деле, потому что считает это дело постыдным;
знает и то, что в правительстве нынче-завтра могут произойти перемены, вследствие которых то, чем выслуживались вчера, может завтра сделаться причиной немилости;
знает, что есть пресса, если не русская, то заграничная, которая может описать это дело и навеки осрамить его.
«И на что такие судьи и
прокуроры, которые в гражданских делах решают не по справедливости, а в уголовных делах сами
знают, что всякие наказания бесполезны?
Судья первой инстанции неправильно (я говорю — неправильно со слов
прокурора и губернатора, людей, которые должны
знать дело) решил дело в пользу помещика.
А паспорт, — продолжал он как бы про себя, — дело рук человеческих; вы, например, едете: кто вас
знает, Марья ли вы Бредихина, или же Каролина Фогельмейер?» Чувство гадливости шевельнулось в Инсарове, но он поблагодарил
прокурора и обещался завернуть на днях.
Или вот тоже, когда приезжает окружной суд и нужно приводить к присяге; все прочие священники стесняются, а я с судьями, с
прокурорами да с адвокатами запанибрата: по-ученому поговорю, чайку с ними попью, посмеюсь, расспрошу, чего не
знаю…
Ежов
знал все: он рассказывал в училище, что у
прокурора родила горничная, а прокуророва жена облила за это мужа горячим кофе; он мог сказать, когда и где лучше ловить ершей, умел делать западни и клетки для птиц; подробно сообщал, отчего и как повесился солдат в казарме, на чердаке, от кого из родителей учеников учитель получил сегодня подарок и какой именно подарок.
Когда утром помещик
узнал, что у него такой криминал случился, то сейчас бух губернатору телеграмму, потом другую бух
прокурору, третью исправнику, четвертую следователю…
Тогда между военными ходили разные нелепые слухи о Сакене: одни говорили, будто он имеет видения и
знает от ангела — когда надо начинать бой; другие рассказывали вещи еще более чудные, а полковой казначей, имевший большой круг знакомства с купцами, уверял, будто Филарет московский говорил графу Протасову: «Если я умру, то Боже вас сохрани, не делайте обер-прокурором Муравьева, а митрополитом московским — киевского ректора (Иннокентия Борисова).
— Ах, ты даже и названия вин
знаешь! — усмехнулся товарищ
прокурора…
Графиня сидела на одном из задних кресел в отдалении от зрителей и не отрывала глаз от подсудимого. С черной шляпы ее спускался темный вуаль. Она, по-видимому, хотела сохранить инкогнито. И только тогда, когда она, выслушав речь
прокурора, проговорила вслух: «Как это глупо!» — Илька
узнала ее по ее мелодическому голосу.