Неточные совпадения
— А вот же
поймал, нарочно
поймал! — отвечал Ноздрев. — Теперь я поведу тебя посмотреть, —
продолжал он, обращаясь к Чичикову, — границу, где оканчивается моя земля.
В Ванкувере Грэя
поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он
продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Лицо Владимира Лютова побурело, глаза, пытаясь остановиться, дрожали, он слепо тыкал вилкой в тарелку,
ловя скользкий гриб и возбуждая у Самгина тяжелое чувство неловкости. Никогда еще Самгин не слышал, не чувствовал, чтоб этот человек говорил так серьезно, без фокусов, без неприятных вывертов. Самгин молча налил еще водки, а Лютов, сорвав салфетку с шеи,
продолжал...
— Жили тесно, —
продолжал Тагильский не спеша и как бы равнодушно. — Я неоднократно видел… так сказать, взрывы страсти двух животных. На дворе, в большой пристройке к трактиру, помещались подлые девки. В двенадцать лет я начал онанировать, одна из девиц
поймала меня на этом и обучила предпочитать нормальную половую жизнь…
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин
поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала,
продолжая...
Самгин
продолжал думать о Кутузове недружелюбно, но уже
поймал себя на том, что думает так по обязанности самозащиты, не внося в мысли свои ни злости, ни иронии, даже как бы насилуя что-то в себе.
Да, у Краснова руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно
ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он
продолжал все так же вполголоса, с трудом...
— Вы сами видите это, —
продолжал он, — что за один ласковый взгляд, без особенного значения, за одно слово, без обещаний награды, все бегут, суетятся,
ловят ваше внимание.
Знаете что, — перебил он, — пусть он
продолжает потихоньку таскать по кувшину, только, ради Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и
поймает, так что ж ему за важность, что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами
поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
— Опять
поймали лисицу! — проговорил наконец Митя, — прищемили мерзавку за хвост, хе-хе! Я вижу вас насквозь, прокурор! Вы ведь так и думали, что я сейчас вскочу, уцеплюсь за то, что вы мне подсказываете, и закричу во все горло: «Ай, это Смердяков, вот убийца!» Признайтесь, что вы это думали, признайтесь, тогда буду
продолжать.
— Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец,
поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка восвояси да вперед будь расторопнее. Да и вам пора домой, —
продолжал он, обратясь к гостям. — Велите закладывать, а я хочу спать.
Она действительно что-то поговорила старичку, и тот моментально исчез, точно в воду канул. Потом Галактион
поймал маленькую теплую руку Пашеньки и крепко пожал ее. У Пашеньки даже слезы выступили на глазах от боли, но она стерпела и
продолжала улыбаться.
Если одному копчику удастся
поймать птичку, то он сейчас уносит добычу к детям, а другой остается и
продолжает плавать над человеком, ожидая и себе поживы.
Старик закурил свою трубку и внимательно посмотрел на Петра. Слепой сидел неподвижно и, очевидно, жадно
ловил слова Максима. «
Продолжать ли?» — подумал старик, но через минуту начал как-то задумчиво, будто невольно отдаваясь странному направлению своих мыслей...
— Миленький мой! Василь Василич! Васенька! Ей-богу! Вот, ей-богу, никогда ничего подобного! Я всегда была такая осторожная. Я ужасно этого боялась. Я вас так люблю! Я вам непременно бы сказала. — Она
поймала его руки, прижала их к своему мокрому лицу и
продолжала уверять его со смешной и трогательной искренностью несправедливо обвиняемого ребенка.
— Его
поймаешь, — другой на место его придет и отплатит нам за него. Мы боимся того, — вся ваша воля, —
продолжали говорить мужики.
— Ну, слава богу! кажется, все обстоит по-старому! —
продолжал он, весело потирая руки, — Немврод в движении, — стало быть, хищные звери не оставили проказ своих… Ну, а признайтесь, вы, верно, на
ловлю собрались?
Посредник обиделся (перед ним действительно как будто фига вдруг выросла) и уехал, а Конон Лукич остался дома и
продолжал «колотиться» по-старому. Зайдет в лес — бабу
поймает, лукошко с грибами отнимет; заглянет в поле — скотину выгонит и штраф возьмет. С утра до вечера все в маете да в маете. Только в праздник к обедне сходит, и как ударят к «Достойно», непременно падет на колени, вынет платок и от избытка чувств сморкнется.
— Итак,
продолжаю. Очень часто мы, русские, позволяем себе говорить… ну, самые, так сказать, непозволительные вещи! Такие вещи, что ни в каком благоустроенном государстве стерпеть невозможно. Ну, разумеется, подлавливают нас, подстерегают — и никак ни
изловить, ни подстеречь не могут! А отчего? — оттого, господин сенатор, что нужда заставила нас калачи есть!
— Ну! удружил, —
продолжал Петр Иваныч, — сверх ожидания! а скромничал: «Не могу, говорит, не умею!» — не умеет! Я хотел давно повидаться с тобой, да тебя нельзя
поймать. Ну, очень благодарен! Получил вазы в целости?
Федька подхватывал на лету, кидался, бумажки сыпались в грязь, Федька
ловил и прикрикивал: «Эх, эх!» Николай Всеволодович кинул в него, наконец, всею пачкой и,
продолжая хохотать, пустился по переулку на этот раз уже один.
«1-я, багренье, разделяющееся на малое и большое. Первое начинается около 20 или 18 числа декабря и не продолжается долее 25-го; второе начинают около 6 января и оканчивают в том же месяце. Багрят рыбу только от Уральска верст на 200 вниз; далее не
продолжают, потому что там производится осенняя
ловля.
— После обедни скандал здесь произошел, —
продолжал Никита Назарыч, прерывая свою речь залпами хохота. — Перебродские девчата… Нет, ей-богу, не выдержу… Перебродские дивчата
поймали здесь на площади ведьму… То есть, конечно, они ее ведьмой считают по своей мужицкой необразованности… Ну, и задали же они ей встряску!.. Хотели дегтем вымазать, да она вывернулась как-то, утекла…
— Вас зовут Филимон! — воскликнул генерал, сделав еще более круглые глаза и упирая мне в грудь своим указательным пальцем. — Ага! что-с, —
продолжал он,
изловив меня за пуговицу, — что? Вы думаете, что нам что-нибудь неизвестно? Нам все известно: прошу не запираться, а то будет хуже! Вас в вашем кружке зовут Филимоном! Слышите: не запираться, хуже будет!
— Потом, —
продолжал Карганов, — все-таки я его доколотил. Можете себе представить, год прошел, а вдруг опять Хаджи-Мурат со своими абреками появился, и сказал мне командир: «Ты его упустил, ты его и
лови, ты один его в лицо знаешь»… Ну и теперь я не пойму, как он тогда жив остался! Долго я его искал, особый отряд джигитов для него был назначен, одним таким отрядом командовал я, ну нашел. Вот за него тогда это и получил, — указал он на Георгия.
Рыба на крючки попадается ночью; их начинают ставить осенью, когда сделается холодно и пойдут морозы; эту
ловлю продолжают во всю зиму на таких реках, которые не мерзнут или покрываются тонким льдом.
Он
поймал; она бросила ему другую конфетку с громким смехом, потом третью, а он все
ловил и клал себе в рот, глядя на нее умоляющими глазами, и ей казалось, что в его лице, в чертах и в выражении много женского и детского. И когда она, запыхавшись, села на диван и
продолжала смотреть на него со смехом, он двумя пальцами дотронулся до ее щеки и проговорил как бы с досадой...
Басистов
продолжал благоговеть перед Рудиным и
ловить на лету каждое его слово.
— Нет, послушай, Настя! —
продолжало дитя, повернувшись на своей постельке лицом к Насте. — Мне снилось, будто на этом лугу много-много золотых жучков — хорошенькие такие, с усиками и с глазками. И будто мы с тобой стали этих жучков
ловить, а они всё прыгают. Знаешь, как кузнечики прыгают. Всё мы бегали с тобой и разбежались. Далеко друг от друга разбежались. Стала я тебя звать, а ты не слышишь: я испугалась и заплакала.
Быстро взглядывали,
ловили на лету какое-нибудь слово, более интересное, чем другие, — и снова
продолжали думать, с того же места, на каком остановилась мысли.
Весною, помню, я
ловил чижей, целым стадом садившихся на упомянутую липку. А так как рамы у нас были подъемные, то, повесив за окном клетку с чижом, я приподымал окно настолько, чтобы можно было просунуть тонкий прут с волосяною петлей на конце. Замечательно, что когда из трех чижей, усевшихся на клетку, один вслед за накинутою на шею петлею, трепеща, исчезал в отверстие окна, два других
продолжали сидеть на клетке.
— По крайней мере, —
продолжал встревоженным голосом Владимир Сергеич,
поймав его за руку, — вы уж сделайте одолжение, никому не говорите о том, что я вам сказал, я вас покорнейше прошу об этом.
Я
продолжал, изредка поглядывая на него, и видел, что он всё более разгорается. От него исходило что-то возбуждавшее и опьянявшее меня — какой-то горячий туман. И вот я дошел до того, как
поймали Стеньку.
— Ну, хорошо… да; я верю вам, — с улыбкой
продолжал Кистер, видя, с какой заботливой настойчивостью она
ловила его взгляд. — Ну, скажите же мне, что вас побудило назначить свидание Лучкову?
Спиридоньевна(
продолжая). Да, а тут как пошабашили, народ тоже подпил: девки да бабы помоложе, мало еще, кобылы экие, на полосе-то уходились, стали песни петь и в горелки играть. Глядь, и барин к ним пристал: прыгает, как козел, и все становится с твоей Лизаветой в паре и никак ладит, чтоб никто ее не
поймал. Дивовали, дивовали мы в те поры: «Чтой-то, мол, это, матоньки мои, барин-то уж очень больно Матренину Лизавету ласкает?»
— Вишь ты! — сказал сам себе Иван Яковлевич, взглянувши на нос, и потом перегнул голову на другую сторону и посмотрел на него сбоку. — Вона! эк его право, как подумаешь, —
продолжал он и долго смотрел на нос. Наконец легонько, с бережливостью, какую только можно себе вообразить, он приподнял два пальца, с тем чтобы
поймать его за кончик. Такова уж была система Ивана Яковлевича.
— Давно ли? —
продолжал Ярослав Ильич, подымая ноту все выше и выше. — И я не знал этого! Но я с вами сосед! Я теперь уже в здешней части. Я уже месяц как воротился из Рязанской губернии.
Поймал же вас, старинный и благороднейший друг! — И Ярослав Ильич рассмеялся добродушнейшим образом.
— Садись и слушай. Тебе все равно тоже нужно знать. Только, брат, прости: я буду
продолжать, а ты уж сам
лови связь… Так вот, я и говорю: именно лапа из другого мира.
Смолкли белицы… С усладой любовались они нежным голосом незнаемого певца и жадным слухом
ловили каждый звук унылой, но дышавшей страстностью песни. Василий Борисыч
продолжал...
— Я убил, —
продолжал Камышев, — вы
поймали секрет за хвост, — и ваше счастье. Редкому это удастся: больше половины наших читателей ругнет старика Урбенина и удивится моему следовательскому уму-разуму.
— И тех фармазонов по времени начальство
изловило, —
продолжала Дарья Сергевна. — И разослали их кого в Сибирь, кого в монастырь, в заточенье. Без малого теперь сто годов тому делу, и с той поры не слышно было в Миршéни про фармазонов, а теперь опять объявились — а вывезла тех фармазонов из Симбирской губернии Марья Ивановна и поселила на том самом месте, где в старину бывали тайные фармазонские сборища…
— Всмотритесь вы в его глаза, —
продолжал отец, — он все как будто что-то
ловит взором и к чему-то стремится…
Всё не замечая Волдырева, чиновник
поймал на губе муху, посмотрел на нее со вниманием и бросил. Помещик кашлянул и громко высморкался в свой клетчатый платок. Но и это не помогло. Его
продолжали не слышать. Минуты две длилось молчание. Волдырев вынул из кармана рублевую бумажку и положил ее перед чиновником на раскрытую книгу. Чиновник сморщил лоб, потянул к себе книгу с озабоченным лицом и закрыл ее.
— Вот что. — Я потерял дыхание,
поймал его и
продолжал. — Я долго думал и пришел к окончательному выводу, что мое настоящее призвание есть… морская стихия.
— Бог тебя знает, как об тебе понимать надо, —
продолжает приставать Птаха. — Мужик — не мужик, барин — не барин, а так, словно середка какая… Намеднись в пруде я решета мыл и
поймал такую вот, с палец, гадючку с зебрами и хвостом. Спервоначалу думал, что оно рыба, потом гляжу — чтоб ты издохла! — лапки есть. Не то она рыбина, не то гадюка, не то черт его разберет, что оно такое… Так вот и ты… Какого ты звания?
— Ильза, Ильза, где ты? — спрашивал жалобно слепец,
ловя в воздухе предмет, на который мог бы опереться. — Никто не слышит меня: я один в пустыне. Один?.. а Господь Бог мой?.. Он со мной и меня не покинет! —
продолжал Конрад и, преклонив голову на грудь, погрузился в моление.
«Жениться на ней он должен, —
продолжала работать его мысль, — но не любить ее… Нет! Подожди, птичка, мы
поймаем тебя на другую приманку, и дочь управляющего сослужит нам прекрасную службу. Завтра, во время пикника, мы побываем у управляющего, а с этого игра и начнется».
Он охотно стал выходить к гостям, и дядьке Степану не приходилось стеречь его и
ловить на дворе и в поле. Чтение и занятия он
продолжал с прежним рвением, изучая Плутарха, Корнелия Непота, деяния Александра Македонского, Цезаря, Ганнибала и других знаменитых полководцев древности.
— Что будешь делать! —
продолжал он, и чем ярче воскресало в нем прошлое, тем сильнее чувствовался в его речи еврейский акцент. — Родители наказали меня и отдали дедушке, старому еврею-фанатику, на исправление. Но я ночью ушел в Шклов. А когда в Шклове
ловил меня мой дядя, я пошел в Могилев; там пробыл два дня и с товарищем пошел в Стародуб.
— Да, —
продолжал Фебуфис, — я вас
поймал… я вас открыл, я теперь понимаю ваше поведение, и вот… вот…