Неточные совпадения
— Вот я записал, например, —
продолжал будущий русский композитор, проворно вынимая из бокового кармана
свою записную книжку, — русскую
песню — это пели настоящие мужики и бабы.
— Помолись, родимый, за меня! помолись, миленький! — говорит молодая бабенка, опуская
свою копеечку в чашку слепенького старика, сидящего на корточках; но он, не обращая на это внимания,
продолжает тоскливо тянуть
свою песню...
Весть о ревизоре мигом разносится по острогу. По двору бродят люди и нетерпеливо передают друг другу известие. Другие нарочно молчат, сохраняя
свое хладнокровие, и тем, видимо, стараются придать себе больше важности. Третьи остаются равнодушными. На казарменных крылечках рассаживаются арестанты с балалайками. Иные
продолжают болтать. Другие затягивают
песни, но вообще все в этот вечер в чрезвычайно возбужденном состоянии.
Но Лукашка,
продолжая петь, дернул ее сильно за руку и вырвал из хоровода на середину. Оленин, успев только проговорить: «приходи же к Устеньке», отошел к
своему товарищу.
Песня кончилась. Лукашка обтер губы, Марьянка тоже, и они поцеловались. «Нет, paз пяток», говорил Лукашка. Говор, смех, беготня заменили плавное движенье и плавные звуки. Лукашка, который казался уже сильно выпивши, стал оделять девок закусками.
Наши путешественники, миновав Балахну, от которой отчина боярина Кручины находилась верстах в двадцати,
продолжали ехать, наблюдая глубокое молчание. Соскучив не получать ответов на
свои вопросы, Алексей, по обыкновению, принялся насвистывать
песню и понукать Серко, который начинал уже приостанавливаться. Проведя часа два в сем занятии, он потерял наконец терпение и решился снова заговорить с
своим господином.
Не замечая охоты в
своем господине
продолжать разговор, он принялся насвистывать
песню.
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души
своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! —
продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он
продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна
своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах… кричат, поют
песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
— Поехали мы с ней, таким делом, уж на четвертый день поутру, —
продолжал Петр, подперши голову обеими руками и заметно увлеченный
своими воспоминаниями, — на дорогу, известно, похмелились маненько; только Федоска моя не
песни поет, а сидит пригорюнившись.
Литература деятельно
продолжает свои обличения,
свои вызовы на все хорошее и благородное; она по-прежнему твердит обществу о честной и полезной деятельности, она все поет ту же
песню...
Заслыша звуки гармоники, в кабак повалила и та кучка народа, что галдела пред крылечком. Солдатка приветливо ухмылялась, чуя хорошую выручку. Путники меж тем, не обращая внимания на новых слушателей,
продолжали свое дело. Свитка переменил
песню и заиграл новую. Шишкин с той же молодецкой ухваткой, выразительно подмигивая нескольким молодицам да девкам, ухарски подхватил ее...
В
свою очередь и полисмен, по счастью, не догадался, каким оскорблениям подверглась в его лице власть, но, увидав, что матрос
продолжает петь
песни, заговорил решительнее и серьезнее и взял матроса за руку…
Где-то за церковью запели великолепную печальную
песню. Нельзя было разобрать слов и слышались одни только голоса: два тенора и бас. Оттого, что все прислушались, во дворе стало тихо-тихо… Два голоса вдруг оборвали
песню раскатистым смехом, а третий, тенор,
продолжал петь и взял такую высокую ноту, что все невольно посмотрели вверх, как будто голос в высоте
своей достигал самого неба. Варвара вышла из дому и, заслонив глаза рукою, как от солнца, поглядела на церковь.
В самом деле, маленькие пастухи обоего пола, топорщась в кружок около разложенных огней, едва светящихся в тумане, беззаботно перекликались по рощам
песнями своими, как ночные соловьи; в одном месте пели стих, в другом
продолжали другой, так далее, и вдруг в разных местах соединяли голоса
свои в один дружный хорный припев: «Лиго!
И двадцать молодцов, исполняя свято приказ
своего господина, под лад
песни бросали гостя вверх, как мячик, и принимали его бережно на руки, будто на пуховики. Между тем Артемий Петрович шепнул под шумок одному из
своих слуг, чтобы стерегли вход в кабинет, отослали домой сани приехавших гостей и запрягли три удалых тройки с собственной его конюшни; потом, возвратясь к мнимому Перокину,
продолжал начатый с ним разговор.