Неточные совпадения
А Туркины? Иван Петрович не постарел, нисколько не изменился и по-прежнему все острит и рассказывает анекдоты; Вера Иосифовна читает гостям свои романы по-прежнему охотно, с сердечной простотой. А Котик играет
на рояле каждый день, часа по четыре. Она заметно постарела, похварывает и каждую осень уезжает с матерью в Крым.
Провожая их
на вокзале, Иван Петрович, когда трогается
поезд, утирает слезы и кричит...
Мы имели отдельный вагон, прицепленный к концу
поезда. Нас никто не стеснял, и мы расположились как дома. День мы
провели в дружеской беседе, рассматривали карты и строили планы
на будущее.
В двенадцать часов Рациборский
проводил Ярошиньского
на петербургскую железную дорогу, постоял у барьера, пока тронулся
поезд, и, кивнув друг другу, иезуит-подчиненный расстался с иезуитом-начальником.
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский
поезд отправлялся ровно в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула
на него. Помню, что она перекрестила его, поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо было
проводить Алешу до самого экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел с лестницы.
А когда пришел Александрову срок уезжать из Краскова, то Миртов с сенбернаром
проводили его
на полустанок, и вслед уходящему
поезду Миртов кричал, размахивая платком...
— Да вот так же, вам всегда везет, и сейчас тоже! Вчера приехал ко мне мой бывший денщик, калмык, только что из полка отпущенный
на льготу! Прямо с
поезда, проездом в свой улус, прежде ко мне повидаться, к своему командиру… Я еду
на поезд — а он навстречу
на своем коне… Триста монет ему давали в Москве — не отдал! Ну, я велел ему дожидаться, — а вышло кстати… Вот он вас
проводит, а потом и мою лошадь приведет… Ну, как, довольны? — и хлопнул меня по плечу.
Мы просидели
на горке до первого
поезда, отходившего в Петербург в восемь часов утра. Любочка заметно успокоилась, — вернее, она до того устала, что не могла даже горевать. Я
проводил ее
на вокзал.
Трудный был этот год, год моей первой ученической работы.
На мне лежала обязанность вести хронику происшествий, — должен знать все, что случилось в городе и окрестностях, и не прозевать ни одного убийства, ни одного большого пожара или крушения
поезда. У меня везде были знакомства, свои люди, сообщавшие мне все, что случилось: сторожа
на вокзалах, писцы в полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни
на выставке я
проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
А когда он вернулся в гостиницу и спустя несколько времени осведомился о своих дамах, ему ответили, что они тотчас после его ухода велели
отвезти себя
на железную дорогу и отправились с почтовым
поездом неизвестно куда.
— Ермолова здесь. Я
отвел ей кресло, все хотят П. А. Никитина послушать. Собственно, я для нее больше и постарался пригласить Павлика. Он не любит выступать в Москве… Для нее только он и читает. В десять часов прямо из Кружка
на поезд, только для нее и остался, уж я упросил.
Старик хотел что-то ответить, но в это время
поезд тронулся, и старик, сняв картуз, начал креститься и читать шопотом молитву. Адвокат,
отведя в сторону глаза, учтиво дожидался. Окончив свою молитву и троекратное крещение, старик надел прямо и глубоко свой картуз, поправился
на месте и начал говорить...
На полу беседки под навесом лежало что-то прикрытое рогожей. И еще что-то, тоже прикрытое, лежало
на листе синей сахарной бумаги,
на скамейке,
на которой в летние дни садилась публика, ожидавшая
поезда. Однажды я видел здесь Урмановых. Они сидели рядом. Оба были веселы и красивы. Он, сняв шляпу,
проводил рукой по своим непокорным волосам, она что-то оживленно говорила ему.
Вечер я
провел над путеводителем по железным дорогам. Добраться до Горелова можно было таким образом: завтра выехать в два часа дня с московским почтовым
поездом, проехать тридцать верст по железной дороге, высадиться
на станции N, а от нее двадцать две версты проехать
на санях до Гореловской больницы.
— Ну да… что же тут особенного? Я так и делал: неделю строю мост — потом еду в Париж; там
проведу неделю — и опять
на Волгу. Все
на экстренных
поездах… По сто семидесяти верст в час!..
Она поехала
на лошадях, и он
провожал ее. Ехали целый день. Когда она садилась в вагон курьерского
поезда и когда пробил второй звонок, она говорила...
Не любили его студенты за то, что он был совершенно равнодушен к их жизни, не понимал ее радостей и похож был
на человека, который сидит
на вокзале в ожидании
поезда, курит, разговаривает, иногда даже как будто увлекается, а сам не
сводит глаз с часов.
Кто
на дороге ни встретится, всяк остановится, с любопытством посмотрит
на поезд и
проводит его глазами, поколь из виду не скроется.
И лишь только почувствовала себя
на твердо стоявшей без колебания (не как в
поезде и в электричке) скамейке,
завела глаза и уснула сразу, точно провалилась в какую-то темную пропасть в тот же миг.
— Да; это через час пойдет товарный
поезд, — отвечал ей кассир, — но, — добавил он, —
на этих
поездах пассажиров не
возят.
Высунувшись наружу и глядя назад, я видел, как она,
проводив глазами
поезд, прошлась по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила свои волосы и побежала в сад. Вокзал уж не загораживал запада, поле было открыто, но солнце уже село, и дым черными клубами стлался по зеленой бархатной озими. Было грустно и в весеннем воздухе, и
на темневшем небе, и в вагоне.
— Одна. — Она ответила голосом, как будто из другого мира. Глаза смотрели неподвижно, — огромные, темные, средь темных кругов. — Вы знаете, я заказала в Мукдене гроб и хотела сдать его
на поезд,
отвезти в Россию… Гроб не поспел, так
на поезд не приняли… Не приняли… Станцию уже бросали.
От военного начальника дороги пришла грозная телеграмма с требованием, чтоб почтовый
поезд шел точно по расписанию. Но телеграмма, конечно, ничего не изменила. До самой Самары мы ехали следом за воинским эшелоном, и только у Самары эшелон обманным образом
отвезли на боковую ветку, арестовали офицеров эшелона и очистили путь почтовому
поезду.
Степе, разумеется, нельзя было уйти. Так мы и пробыли все втроем. Он торопился
на последний
поезд. Я предложила
проводить его.
Гиршфельд закрыл лицо руками и горько заплакал, заплакал чуть ли не в первый раз в жизни. Слезы облегчили его. Он тряхнул головой, успокоился и, казалось, примирился с совершившимся фактом. Спрятав письмо и заметку в бумажник, он почти спокойно принялся за чтение остальной корреспонденции. Окончив это занятие, он позвонил и приказал лакею приготовить чемодан к курьерскому
поезду Николаевской железной дороги,
отвезти его
на вокзал и купить билет.
На другой день утром он уже был в Москве.
На другой день он отправился в путь. К отходу
поезда на вокзал приехала его
проводить Маргарита Дмитриевна. Это внимание совершенно успокоило все еще расстроенного Антона Михайловича.
Он же вёл
поезд,
на котором подполковник Спиридонов
провёз артиллерийские снаряды в Порт-Артур по линии железной дороги, занятой японцами.
— Нет, это будет неудобно, так как тебя там встретит княжна, да и вообще неловко. Я приеду
на другой день, с утренним
поездом, тебя же
провожу с тем, который приходит в Т. вечером.
Вечером ездили
на Брянский вокзал [Теперь Киевский вокзал.]
провожать наших ребят, командированных
на работу в деревне. Ждали отхода
поезда с час. Дурака валяли, лимонадом обливались, вообще было очень весело. Назад вместе шли пешком вдвоем. Перешли Дорогомиловский мост [Теперь Бородинский мост.], налево гранитная лестница с чугунными перилами — вверх,
на Варгунихину горку, к раскольничьей церкви.
Он ежедневно после обеда приезжал в город, где
проводил в клубе за карточным столом до поздней ночи, а так как в эти часы не было уже отходящих
поездов, то он большею частью возвращался домой
на своих лошадях, приезжавших за ним, или в фиакре. От станции Париж до Эрмитажа было не более пятнадцати верст по прекрасному версальскому шоссе.
Завернул это я
на днях
на Варшавский вокзал к скорому
поезду проводить одного приятеля, покидавшего «любезное отечество». До отхода
поезда оставалось более получаса: мы засели за один из буфетных столиков выпить прощальную бутылку.
— С Богом! — сказал Ефим, надев шляпу, — вытягивай! — Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей
на ходу вскочил
на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора
на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и
поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились
на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей,
провожая их.