Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию
проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая
жизнь.
Потом
завел речь о прелестях уединенной
жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение в стенах монастыря.
Яшвин с фуражкой догнал его,
проводил его до дома, и через полчаса Вронский пришел в себя. Но воспоминание об этой скачке надолго осталось в его душе самым тяжелым и мучительным воспоминанием в его
жизни.
— Костя!
сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем. Ты только
сведи меня,
сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто счастье
жизни ее зависело от этого.
Была пятница, и в столовой часовщик Немец
заводил часы. Степан Аркадьич вспомнил свою шутку об этом аккуратном плешивом часовщике, что Немец «сам был заведен на всю
жизнь, чтобы
заводить часы», — и улыбнулся. Степан Аркадьич любил хорошую шутку. «А может быть, и образуется! Хорошо словечко: образуется, подумал он. Это надо рассказать».
Левин видел, что так и не найдет он связи
жизни этого человека с его мыслями. Очевидно, ему совершенно было всё равно, к чему приведет его рассуждение; ему нужен был только процесс рассуждения. И ему неприятно было, когда процесс рассуждения
заводил его в тупой переулок. Этого только он не любил и избегал, переводя разговор на что-нибудь приятно-веселое.
Левина уже не поражало теперь, как в первое время его
жизни в Москве, что для переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно было запрягать в тяжелую карету пару сильных лошадей,
провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
Львов, женатый на Натали, сестре Кити, всю свою
жизнь провел в столицах и за границей, где он и воспитывался и служил дипломатом.
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю
жизнь свою
провела приживалкой у богатых родственников; но то, что она жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
В женском вопросе он был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их права на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною
жизнью, и устроил
жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее
провести время.
Последнюю половину своей
жизни она
провела в Москве и тут на покое растолстела.
Ей-<ей>, дело не в этом имуществе, из-за которого спорят и режут друг друга люди, точно как можно
завести благоустройство в здешней
жизни, не помысливши о другой
жизни.
Однообразный и безумный,
Как вихорь
жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный;
Чета мелькает за четой.
К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул ее сажает,
Заводит речь о том, о сем;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке
жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай,
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару;
И запищит она (Бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой!..
Я был рожден для
жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц
заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная
жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
И выходит в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере [Фаланстеры — дворцы-общежития, о которых мечтал в своей утопии Ш. Фурье, французский социалист-утопист.]
свели! фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова,
жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище!
Вот, некогда, на знатном погребенье,
Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,
Покойника от
жизни скоротечной
В дом
провожала вечной
На упокой.
Паратов. Но достается оно мне не дешево; я должен проститься с моей свободой, с моей веселой
жизнью. Поэтому надо постараться как можно повеселее
провести последние дни.
Николай Петрович рассказывал разные случаи из своей, как он выражался, фермерской
жизни, толковал о предстоящих правительственных мерах, о комитетах, о депутатах, о необходимости
заводить машины и т.д. Павел Петрович медленно похаживал взад и вперед по столовой (он никогда не ужинал), изредка отхлебывая из рюмки, наполненной красным вином, и еще реже произнося какое-нибудь замечание или, скорее, восклицание, вроде «а! эге! гм!».
Этому отчасти способствовал порядок, который она
завела у себя в доме и в
жизни.
Провожая ее глазами, Самгин вспомнил обычную фразу: «Прочитана еще одна страница книги
жизни». Чувствовал он себя очень грустно — и пришлось упрекнуть себя...
Это умонастроение слежалось у Клима Ивановича Самгина довольно плотно, прочно, и он
свел задачу
жизни своей к воспитанию в себе качеств вождя, героя, человека, не зависимого от насилий действительности.
— Вот и мы здесь тоже думаем — врут! Любят это у нас — преувеличить правду. К примеру — гвоздари: жалуются на скудость
жизни, а между тем — зарабатывают больше плотников. А плотники — на них ссылаются, дескать — кузнецы лучше нас живут. Союзы тайные
заводят… Трудно, знаете, с рабочим народом. Надо бы за всякую работу единство цены установить…
Как таблица на каменной скрижали, была начертана открыто всем и каждому
жизнь старого Штольца, и под ней больше подразумевать было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее университет, книги и свет — все это
отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи; русская
жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину.
Но он был в затруднении, о чем думать: о письме ли старосты, о переезде ли на новую квартиру, приняться ли
сводить счеты? Он терялся в приливе житейских забот и все лежал, ворочаясь с боку на бок. По временам только слышались отрывистые восклицания: «Ах, Боже мой! Трогает
жизнь, везде достает».
Он вместо пяти получал уже от семи до десяти тысяч рублей ассигнациями дохода; тогда и
жизнь его приняла другие, более широкие размеры. Он нанял квартиру побольше, прибавил к своему штату еще повара и
завел было пару лошадей.
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на улице да
отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
Как зорко ни сторожило каждое мгновение его
жизни любящее око жены, но вечный покой, вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили машину
жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли
завести.
— Продолжай же дорисовывать мне идеал твоей
жизни… Ну, добрые приятели вокруг; что ж дальше? Как бы ты
проводил дни свои?
Он был в университете и решил, что сын его должен быть также там — нужды нет, что это будет не немецкий университет, нужды нет, что университет русский должен будет произвести переворот в
жизни его сына и далеко
отвести от той колеи, которую мысленно проложил отец в
жизни сына.
— Если все
свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, — куда как
жизнь будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных правил только и есть отрады…
Она прислушивалась к обещанным им благам, читала приносимые им книги, бросалась к старым авторитетам,
сводила их про себя на очную ставку — но не находила ни новой
жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Райский
провел уже несколько таких дней и ночей, и еще больше предстояло ему
провести их под этой кровлей, между огородом, цветником, старым, запущенным садом и рощей, между новым, полным
жизни, уютным домиком и старым, полинявшим, частию с обвалившейся штукатуркой домом, в полях, на берегах, над Волгой, между бабушкой и двумя девочками, между Леонтьем и Титом Никонычем.
— Если не мудрая, так мудреная! На нее откуда-то повеяло другим, не здешним духом!.. Да откуда же: узнаю ли я? Непроницаема, как ночь! Ужели ее молодая
жизнь успела уже омрачиться!.. — в страхе говорил Райский,
провожая ее глазами.
— Нет, не камнем! — горячо возразила она. — Любовь налагает долг, буду твердить я, как
жизнь налагает и другие долги: без них
жизни нет. Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью,
водить ее, кормить — за что? Ведь это невесело — но честный человек считает это долгом, и даже любит его!
Он какой-то артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю
жизнь проводит в том, что «поклоняется красоте», как он говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша.
Она еще неодушевлена, в глазах нет
жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические точки,
проведет два каких-то резких штриха, и вдруг голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто, в ней горят мысль, чувство, красота…
«Прошу покорно! — с изумлением говорил про себя Райский,
провожая ее глазами, — а я собирался развивать ее, тревожить ее ум и сердце новыми идеями о независимости, о любви, о другой, неведомой ей
жизни… А она уж эмансипирована! Да кто же это!..»
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась в готовой фантазии длинная перспектива этой
жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее
свел бы ее в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
Он приветствовал смелые шаги искусства, рукоплескал новым откровениям и открытиям, видоизменяющим, но не ломающим
жизнь, праздновал естественное, но не насильственное рождение новых ее требований, как праздновал весну с новой зеленью, не
провожая бесплодной и неблагодарной враждой отходящего порядка и отживающих начал, веря в их историческую неизбежность и неопровержимую, преемственную связь с «новой весенней зеленью», как бы она нова и ярко-зелена ни была.
Ему любо было пока возиться и с бабушкой: отдавать свою волю в ее опеку и с улыбкой смотреть и слушать, как она учила его уму-разуму, порядку, остерегала от пороков и соблазнов, старалась
свести его с его «цыганских» понятий о
жизни на свою крепкую, житейскую мудрость.
В первый раз в
жизни случилось мне
провести последний день старого года как-то иначе, непохоже ни на что прежнее. Я обедал в этот день у японских вельмож! Слушайте же, если вам не скучно, подробный рассказ обо всем, что я видел вчера. Не берусь одевать все вчерашние картины и сцены в их оригинальный и яркий колорит. Обещаю одно: верное, до добродушия, сказание о том, как мы
провели вчерашний день.
Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две
жизни,
отвели квартиру в двух мирах.
Так дождались мы масленицы и
провели ее довольно вяло, хотя Петр Александрович делал все, чтобы чем-нибудь напомнить этот веселый момент русской
жизни.
Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить в стране и хоть немного слить свою
жизнь с
жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно
проведешь параллель, которая и есть искомый результат путешествия.
12-го апреля, кучами
возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо в первый раз в
жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
«Всё это так, — говорил другой голос, — но, во-первых, ты не
проведешь же всей
жизни в Сибири.
«Не успеешь оглянуться, как втянешься опять в эту
жизнь», — подумал он, испытывая ту раздвоенность и сомнения, которые в нем вызывала необходимость заискивания в людях, которых он не уважал. Сообразив, куда прежде, куда после ехать, чтоб не возвращаться, Нехлюдов прежде всего направился в Сенат. Его
проводили в канцелярию, где он в великолепнейшем помещении увидал огромное количество чрезвычайно учтивых и чистых чиновников.