Неточные совпадения
Даже начальство изъяснилось, что это был черт, а не человек: он отыскивал
в колесах, дышлах, [Дышло — толстая оглобля, прикрепляемая к середине передней оси повозки при парной упряжке.] лошадиных ушах и невесть
в каких
местах, куда бы никакому автору не
пришло в мысль забраться и куда позволяется забираться только
одним таможенным чиновникам.
Долго бессмысленно смотрел я
в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне
в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же
пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том
месте, где
один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
Чем дальше, тем ниже, беднее становились кресты, и меньше было их, наконец
пришли на
место, где почти совсем не было крестов и рядом
одна с другой было выковыряно
в земле четыре могилы.
— Что ему делается? сидит над книгами, воззрится
в одно место, и не оттащишь его! Супруга воззрится
в другое
место… он и не видит, что под носом делается. Вот теперь с Маркушкой подружился: будет прок! Уж он
приходил, жаловался, что тот книги, что ли, твои растаскал…
19 числа перетянулись на новое
место. Для буксировки двух судов,
в случае нужды,
пришло 180 лодок. Они вплоть стали к фрегату: гребцы, по обыкновению, голые; немногие были
в простых, грубых, синих полухалатах. Много маленьких девчонок (эти все одеты чинно), но женщины ни
одной. Мы из окон бросали им хлеб, деньги, роздали по чарке рому: они все хватали с жадностью. Их много налезло на пушки,
в порта. Крик, гам!
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и пошел прогуливаться и
пришел в такое глубокое
место,
в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша, о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у отца
в задний двор, когда он бегал по земле без сапожек и с панталончиками на
одной пуговке.
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне
пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить
в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды
в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения
в течение
одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был
в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на
место охромевшего коренника.
К рассвету он, по-видимому, устал. Тогда я забылся крепким сном.
В 9 часов я проснулся и спросил про кабанов. После нашего ухода кабаны все-таки
пришли на пашню и потравили остальную кукурузу начисто. Китаец был очень опечален. Мы взяли с собой только
одного кабана, а остальных бросили на
месте.
Для уборки рыбы природа позаботилась
прислать санитаров
в лице медведей, кабанов, лисиц, барсуков, енотовидных собак, ворон, сизоворонок, соек и т.д. Дохлой кетой питались преимущественно птицы, четвероногие же старались поймать живую рыбу. Вдоль реки они протоптали целые тропы.
В одном месте мы увидели медведя. Он сидел на галечниковой отмели и лапами старался схватить рыбу.
Но люди
в оркестре и
в хоре беспрестанно меняются:
одни уходят, другие становятся на их
место, — они уходят танцовать, они
приходят из танцующих.
И развязка не заставила себя ждать.
В темную ночь, когда на дворе бушевала вьюга, а
в девичьей все улеглось по
местам, Матренка
в одной рубашке, босиком, вышла на крыльцо и села. Снег хлестал ей
в лицо, стужа пронизывала все тело. Но она не шевелилась и бесстрашно глядела
в глаза развязке, которую сама придумала. Смерть
приходила не вдруг, и процесс ее не был мучителен. Скорее это был сон, который до тех пор убаюкивал виноватую, пока сердце ее не застыло.
Наконец старик умер, и время Николая Савельцева
пришло. Улита сейчас же послала гонца по
месту квартирования полка,
в одну из дальних замосковных губерний; но замечено было, что она наказала гонцу, проездом через Москву, немедленно
прислать в Щучью-Заводь ее старшего сына, которому было
в то время уже лет осьмнадцать.
Ей сделалось и обидно и стыдно за него, за то, что он ничего не понимает, что он мог обедать с своими банковскими, когда она здесь мучилась
одна, что и сейчас он
пришел в это страшное
место с праздничным хмелем
в голове.
На следующий день, сидя на том же
месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении.
В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять
пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни
один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Павел пробовал было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же
в комнате сидела, не сходя с
места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением
в лице; и,
в заключение всего,
пришла Анна Гавриловна и сказала моему герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он
один там у нас сидит и дожидается вас».
Живин
в такой
пришел экстаз, что, встав с своего
места, начал петь
одну известную студенческую переделку.
В одну из таких прогулок они разговорились о том, что вот оба они стареются и им
приходит время уступить свое
место другим, молодым деятелям.
— Зачем?.. На кой черт? Чтобы
в учителя
прислали; а там продержат двадцать пять лет
в одной шкуре, да и выгонят, — не годишься!.. Потому ты таблицу умножения знаешь, а мы на
место тебя
пришлем нового, молодого, который таблицы умножения не знает!
Меня влекло сюда,
в такой час, не
одно это… я
пришел сюда… (и он почтительно и с некоторою торжественностью приподнялся с своего
места) я
пришел сюда для того, чтоб стать вашим другом!
— Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что на будущей неделе, ну хоть
в пятницу,
приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть
в одном месте. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, —
в иную обитель
придешь, так даже сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому
месту подходить станем, то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и
придешь уж не
один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Пришла опять весна, пошли ручьи с гор, взглянуло и
в наши леса солнышко. Я, ваше благородие, больно это времечко люблю; кажется, и не нарадуешься: везде капель, везде вода — везде, выходит, шум;
в самом, то есть, пустом
месте словно кто-нибудь тебе соприсутствует, а не
один ты бредешь, как зимой, например.
Подписчик драгоценен еще и
в том смысле, что он приводит за собою объявителя. Никакая кухарка, ни
один дворник не пойдут объявлять о себе
в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И вот из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое
место — это еще вопрос; но газетчик свое дело сделал; он спустил кухаркину лепту
в общую пропасть, и затем ему и
в голову не
придет, что эта лепта составляет
один из элементов его благосостояния.
Деревня эта не проезжая, а глухая, и что потому только и приезжают сюда, что здесь пароход останавливается, и что когда пароход не
приходит, потому чуть-чуть непогода, так он ни за что не
придет, — то наберется народу за несколько дней, и уж тут все избы по деревне заняты, а хозяева только того и ждут; потому за каждый предмет
в три цены берут, и хозяин здешний гордый и надменный, потому что уж очень по здешнему
месту богат; у него невод
один тысячу рублей стоит.
Все, разумеется, изъявили на это согласие, и через неделю же Вибель
прислал откупщику мало что разрешение от Кавинина, но благодарность, что для своего милого удовольствия они избрали его садик,
в который Рамзаев не замедлил отправить всякого рода яства и пития с приказанием устроить на самом красивом
месте сада две платформы:
одну для танцующих, а другую для музыкантов и хора певцов, а также развесить по главным аллеям бумажные фонарики и шкалики из разноцветного стекла для иллюминации.
Так и случилось: посторонние посетители у нас не переводились во весь праздник; иной вечер
приходило больше, другой меньше, а
в последнее представление так ни
одного места на скамьях не оставалось незанятым.
Говорит, что был-де будто
один какой-то офицер, который, вступив на походе
в одну квартиру, заметил по соседству с собою замечательную красавицу и, пленясь ее видом, тотчас же, по своему полковому обычаю, позвал денщика и говорит: «Как бы, братец, мне с сею красавицей познакомиться?» А денщик помялся на
месте и, как ставил
в эту пору самовар, вдруг восклицает: «Дымом пахнет!» Офицер вскочил и бросился
в комнату к сей прелестнице, говоря: «Ай, сударыня, у вас дымом пахнет, и я
пришел вас с вашею красотой спасти от пламени пожара», и таким образом с нею познакомился, а денщика одарил и напоил водкой.
Про
одного говорили: «строгонек!»; про другого: «этот подтянет!»; про третьего: «всем был бы хорош, да жена у него анафема!»; про четвертого: «вы не смотрите, что он рот распахня ходит, а он бедовый!»; про пятого прямо рассказывали, как он, не обнаружив ни малейшего колебания,
пришел в какое-то присутственное
место и прямо сел на тот самый закон, который, так сказать, регулировал самое существование того
места.
(Прим. автора.)] наплясались, стоя и приседая на
одном месте в самых карикатурных положениях, то старший из родичей, пощелкавши языком, покачав головой и не смотря
в лицо спрашивающему, с важностию скажет
в ответ: «Пора не
пришел — еще баран тащи».
Ему вдруг с особенною ясностью
пришло в голову, что вот я, Дмитрий Оленин, такое особенное от всех существо, лежу теперь
один, Бог знает где,
в том
месте, где жил олень, старый олень, красивый, никогда может быть не видавший человека, и
в таком
месте,
в котором никогда никто из людей не сидел и того не думал.
По глазам вижу, что ничего не понял.
Одним словом, через двадцать минут
придем. Первое — шампанское поставить
в ледник и водку тож, а красное наоборот,
в теплое
место в кухню. Второе…
Одним словом, дорогой мажордом желтой расы, поручаю тебе квартиру и ответственность возлагаю на тебя. Граф! Алле ву зан [AIlez-vous en.-Пошли вон (фр.).]. Во-раки!.. (Выходит с Обольяниновым.)
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести
в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с
одного бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер! Того и смотри, провалится еще, окаянный,
в яму — и не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой,
придем на
место, я тебя! Все тогда припомню!
Литвинов попытался изгнать из головы образ Ирины; но это ему не удалось. Он именно потому и не вспоминал о своей невесте; он чувствовал: сегодня тот образ своего
места не уступит. Он положил, не тревожась более, ждать разгадки всей этой"странной истории"; разгадка эта не могла замедлиться, и Литвинов нисколько не сомневался
в том, что она будет самая безобидная и естественная. Так думал он, а между тем не
один образ Ирины не покидал его — все слова ее поочередно
приходили ему на память.
Как вы,
в самом деле, заставите меня верить, что
в течение какого-нибудь получаса
в одну комнату или
в одно место на площади
приходят один за другим десять человек, именно те, кого нужно, именно
в то время, как их тут нужно, встречают, кого им нужно, начинают ex abrupto разговор о том, что нужно, уходят и делают, что нужно, потом опять являются, когда их нужно.
— Такие это распостылые господа, — жаловался мне на днях
один половой, — всех гостей у нас распугали.
Придет, станет посеред комнаты, жует бутерброд и все
в одно место глядит… Ну, промежду гостей, известно, тревога: кто таков и по какой причине?
И
в одну минуту «передача» эта пробежала по всему фронту с быстротою и с незаметностью электрической искры, и ни
одна конфекта не была съедена. Как только начальство ушло и нас пустили порезвиться, мы все друг за другом, веревочкою,
пришли в известное
место, держа
в руках конфекты, и все бросили их туда, куда было указано.
Припомнились мне также некоторые подробности из деятельности"православного жида": как он за сутки до судоговорения залез
в секретное
место, предназначенное исключительно для присяжных заседателей (кажется, это было
в Ахалцихе Кутаисском), как сначала
пришел туда
один заседатель и через минуту вышел вон, изумленный, утешенный и убежденный, забыв даже, зачем отлучался из комнаты заседателей; как он вошел обратно
в эту комнату и мигнул; как, вслед за тем, все прочие заседатели по очереди направлялись, под конвоем,
в секретную, и все выходили оттуда изумленные, утешенные и убежденные…
Рыбаки, имеющие беспрестанные столкновения с водяными чертями, служащими по их департаменту, тотчас сообразили, что это ни более ни менее как
одна из тысячи проделок потешающегося над ними дьявола, ибо человеку не могло
прийти в голову попробовать переплыть Неву
в этом
месте.
Арефа даже зашатался на
месте. Это была его собственная расписка, выданная секретарю тобольской консистории, когда ему выдавали ставленническую грамоту. Долгу было двадцать рублей, и Арефа заплатил уже его два раза —
один раз через своего монастырского казначея, а
в другой
присылал деньги «с оказией». Дело было давнишнее, и он совсем позабыл про расписку, а тут она и выплыла. Это Гарусов выкупил ее через своих приставников у секретаря и теперь закабалил его, как и всех остальных.
Пришёл с войны
один из Морозовых, Захар, с георгиевским крестом на груди, с лысой,
в красных язвах, обгоревшей головою; ухо у него было оторвано, на
месте правой брови — красный рубец, под ним прятался какой-то раздавленный, мёртвый глаз, а другой глаз смотрел строго и внимательно. Он сейчас же сдружился с кочегаром Кротовым, и хромой ученик Серафима Утешителя запел, заиграл...
Река, имеющая
один фут глубины
в некоторых
местах, не потому считается мелкою, что есть реки гораздо глубже ее; она мелка без всяких сравнений, сама по себе, мелка потому, что неудобна для судоходства; канал, имеющий тридцать футов глубины, не мелок
в действительной жизни, потому что совершенно удобен для судоходства; никому не
приходит и
в голову называть его мелким, хотя всякому известно, что Па-де-Кале далеко превосходит его своею глубиною.
Дело шло о службе где-то
в палате
в губернии, о прокурорах и председателях, о кое-каких канцелярских интригах, о разврате души
одного из повытчиков, о ревизоре, о внезапной перемене начальства, о том, как господин Голядкин-второй пострадал совершенно безвинно; о престарелой тетушке его, Пелагее Семеновне; о том, как он, по разным интригам врагов своих,
места лишился и пешком
пришел в Петербург; о том, как он маялся и горе мыкал здесь,
в Петербурге, как бесплодно долгое время
места искал, прожился, исхарчился, жил чуть не на улице, ел черствый хлеб и запивал его слезами своими, спал на голом полу и, наконец, как кто-то из добрых людей взялся хлопотать о нем, рекомендовал и великодушно к новому
месту пристроил.
Оставалось
одно средство: идти и оставить на
месте свидания записку,
в которой уведомить Эльчанинова о случившемся и назначить ему
прийти туда
в понедельник.
Анна Павловна почти вбежала
в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто.
Приходите в понедельник на это
место, я буду непременно.
Одна только смерть может остановить меня. До свиданья».
Если б кто-нибудь видел Мочалова только
в этих двух пиесах, он счел бы его за
одного из первоклассных, великих артистов; между тем как этот же самый актер являлся во всех трагедиях без исключения, а
в драмах и комедиях с исключениями — весьма плохим актером; у него бывали одушевленные
места, но по большей части одушевление
приходило некстати, не к
месту,
одним словом: талант был заметен, но отсутствие всякого искусства, непонимание представляемого лица убивали его талант.
— Так, стало быть, это пустяки —
одни только надежды. Нет, Павел Васильич, на жизнь нельзя так смотреть: жизнь — серьезное дело; пословица говорится: «Не сули журавля
в небе, а дай синицу
в руки». Полноте, батюшка, приискивайте-ка здесь
место; терять время нечего, вы теперь человек женатый. Вот уж двенадцать часов. Честь имею вас поздравить с Новым годом. Малый! Дай шампанского! Вот видите, жизнь-то какова:
пришел Новый год, нужно бутылку шампанского, а это стоит двенадцать рублей. Вот жизнь-то какова!
Вечером у них был «пир нищих» — пир удивительный. Гости
пришли даже из Бельвиля, и все
один голоднее другого и
один другого оборваннее. Шерамур, приодетый Тантой
в какую-то куртку, был между ними настоящий король, и они с настоящею деликатностью нищих устроили ему королевское
место.
— Вот, вот, вот… я это самое и говорю. Астма или там, скажем, судьба — это все равно. Мне вот повезло, и я покатил s гору, а ты хоть и талантлив, и знаешь сцену, как никто, а тебе не поперло. Но это и не суть важно. Главное, что упали-то мы с тобой все равно
в одно место,
в одну и ту же отравленную мухоловку, и тут нам
пришел и сундук и крышка.
— Курьерша
одна моя знакомая, — начала она, утираючи слезы, — жила
в Лопатине доме, на Невском, и пристал к ней этот пленный турка Испулатка. Она за него меня и просит: «Домна Платоновна! определи, — говорит, — хоть ты его, черта, к какому-нибудь
месту!» — «Куда ж, — думаю, — турку определить? Кроме как куда-нибудь арапом, никуда его не определишь» — и нашла я ему арапскую должность. Нашла, и
прихожу, и говорю: «Так и так, — говорю, — иди и определяйся».
И занесло этого нашего Пимена к
одному немаловажному лицу, у которого была жена из наших
мест родом, такая была тоже словесница, и начиталась она про нас каких-то новых книг,
в которых неизвестно нам, что про нас писано, и вдруг, не знаю с чего-то, ей
пришло на ум, что она очень староверов любит.