Неточные совпадения
Константин Левин заглянул в
дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване. Брата не видно было.
У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его брат. Никто не услыхал его, и Константин, снимая калоши,
прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой
дверь. Затем схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив все, он притаился не дыша, прямо сейчас
у двери. Незваный гость был уже тоже
у дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда
дверь разделяла их, а он
прислушивался.
Кто-то неприметно стоял
у самого замка и точно так же, как он здесь снаружи,
прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тоже приложа ухо к
двери…
— Надо жить по закону природы и правды, — проговорила из-за
двери госпожа Дергачева.
Дверь была капельку приотворена, и видно было, что она стояла, держа ребенка
у груди, с прикрытой грудью, и горячо
прислушивалась.
Это было вечером; бабушка, сидя в кухне
у стола, шила деду рубаху и шептала что-то про себя. Когда хлопнула
дверь, она сказала,
прислушавшись...
Снаружи
у дверей дежурил, прислонясь к стене, лакей, а толстый, рослый, важный метрдотель,
у которого на всегда оттопыренном мизинце правой руки сверкал огромный брильянт, часто останавливался
у этих
дверей и внимательно
прислушивался одним ухом к тому, что делалось в кабинете.
Бегом через знакомые полутесные гулкие комнаты — почему-то прямо туда, в спальню. Уже
у дверей схватился за ручку и вдруг: «А если она там не одна?» Стал,
прислушался. Но слышал только: тукало около — не во мне, а где-то около меня — мое сердце.
Шатов стоял
у запертой своей
двери и
прислушивался на лестницу; вдруг отскочил.
— Мне — ничего!
у меня и легкие, и почки, и печенка, и селезенка — всё в исправности! Да, бишь! вот что! — обращается он к женщине в черном платье, которая приостановилась
у дверей, словно
прислушиваясь к барскому разговору, — что
у вас нынче к обеду готовлено?
Порфирий Владимирыч стоял
у двери кабинета и
прислушивался.
Наталья ушла, он одёрнул рубаху, огладил руками жилет и, стоя среди комнаты, стал
прислушиваться: вот по лестнице чётко стучат каблуки, отворилась
дверь, и вошла женщина в тёмной юбке, клетчатой шали, гладко причёсанная, высокая и стройная. Лоб и щёки
у неё были точно вылеплены из снега, брови нахмурены, между глаз сердитая складка, а под глазами тени утомления или печали. Смотреть в лицо ей — неловко, Кожемякин поклонился и, не поднимая глаз, стал двигать стул, нерешительно, почти виновато говоря...
После этого я немедленно запер каюту ключом и стал
у двери,
прислушиваясь.
Мать урода молчала,
прислушиваясь к словам людей, волосы ее быстро седели, морщины являлись на лице, она давно уже разучилась смеяться. Люди знали, что ночами она неподвижно стоит
у двери, смотрит в небо и точно ждет кого-то; они говорили друг другу...
У лавки менялы собралась большая толпа, в ней сновали полицейские, озабоченно покрикивая, тут же был и тот, бородатый, с которым разговаривал Илья. Он стоял
у двери, не пуская людей в лавку, смотрел на всех испуганными глазами и всё гладил рукой свою левую щёку, теперь ещё более красную, чем правая. Илья встал на виду
у него и
прислушивался к говору толпы. Рядом с ним стоял высокий чернобородый купец со строгим лицом и, нахмурив брови, слушал оживлённый рассказ седенького старичка в лисьей шубе.
Долинский пригласил было ночевать к ней m-me Бю-жар, но Даша в десять часов отпустила старуху, сказав, что ей надоела французская пустая болтовня. Долинский не противоречил. Он сел в кресло
у двери Дашиной комнаты и читал, беспрестанно поднимая голову от книги и
прислушиваясь к каждому движению больной.
Стоя
у дверей, он уха не отнимал и внимательнейшим образом
прислушивался к тому, что говорил Бегушеву доктор; но вряд ли, однако, что-нибудь понял из их беседы.
Но в эту минуту в прихожей раздался звонок, и уже пожилой, плешивый, наполовину седой адвокат вздрогнул так сильно, что Саше стало жалко его и неловко. И хотя был приемный час и по голосу прислуги слышно было, что это пришел клиент, Ш. на цыпочках подкрался к
двери и долго
прислушивался; потом, неискусно притворяясь, что ему понадобилась книга, постоял
у книжного богатого шкапа и медленно вернулся на свое место. И пальцы
у него дрожали сильнее.
В это время из кухонной
двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко
прислушалась и вернулась,
дверь осталась полуотворенной, и в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела
у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной тенью и сделало его еще лучше.
Он замолчал, стоя в углу
у двери и как будто
прислушиваясь к чему-то, потом решительно подошел ко мне, присел на край стола.
«Он ко мне идет», — быстро промелькнуло
у Вельчанинова, и вдруг, стремглав и точно так же на цыпочках, пробежал он в переднюю к
дверям и — затих перед ними, замер в ожидании, чуть-чуть наложив вздрагивавшую правую руку на заложенный им давеча дверной крюк и
прислушиваясь изо всей силы к шороху ожидаемых шагов на лестнице.
После чая и ужина Корней тотчас же ушел в горницу, где спал с Марфой и маленькой дочкой. Марфа оставалась в большой избе убирать посуду. Корней сидел один
у стола, облокотившись на руку, и ждал. Злоба на жену все больше и больше ворочалась в нем. Он достал со стены счеты, вынул из кармана записную книжку и, чтобы развлечь мысли, стал считать. Он считал, поглядывая на
дверь и
прислушиваясь к голосам в большой избе.
До зари не смыкала глаз Таня, сидя на корточках
у́
двери спальной горницы и
прислушиваясь ко вздохам и рыданьям дорогой своей «сударыни».
Через три часа после мщения я был
у дверей ее квартиры. Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до ее
дверей. Я стал
прислушиваться. Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала. Молчание длилось часа четыре. Четыре часа для влюбленного — четыре девятнадцатых столетия! Наконец она позвала горничную. Горничная прошла мимо меня. Я демонически взглянул на нее. Она уловила мой взгляд. Рассудок оставил ее. Я убил ее. Лучше умереть, чем жить без рассудка.
Он выбежал из гостиной. Лука Иванович остался
у окна,
прислушиваясь к тому, что произойдет в передней. Раздался звонок. Шумно растворились
двери, кто-то вскрикнул и засмеялся, — он узнал голос Юлии Федоровны.
К усугублению этого испуга, по коридору раздались легкие шаги, кто-то как будто крался. Он стал
прислушиваться. Шаги остановились
у его
дверей, кто-то дотронулся до ручки
двери, она тихо отворилась.
И когда Керасенко находился в таких размышлениях, ему вдруг показалось, что
у него в сенях за
дверью кто-то поцеловался. Он встрепенулся и стал
прислушиваться… слышит еще поцелуй и еще, и шепот, и опять поцелуй. И все как раз
у самой
у двери…
Стоя
у своей
двери, Меженецкий слушал шаги вахтера в коридоре и изредка, когда вахтер уходил в дальний конец, выглядывал в отверстие
двери. Вахтер все не уходил и все не засыпал. Меженецкий жадно
прислушивался к звукам его шагов и ожидал.