Неточные совпадения
Их дочки Таню обнимают.
Младые грации Москвы
Сначала
молча озирают
Татьяну с ног до головы;
Ее находят что-то странной,
Провинциальной и жеманной,
И что-то бледной и худой,
А впрочем, очень недурной;
Потом, покорствуя
природе,
Дружатся с ней, к себе ведут,
Целуют, нежно руки жмут,
Взбивают кудри ей по моде
И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев.
— Красота — распутна. Это, должно быть, закон
природы. Она скупа на красоту и потому, создав ее, стремится использовать как можно шире. Вы что
молчите?
— Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею; идти тихо, задумчиво,
молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса; слушать, как сердце бьется и замирает; искать в
природе сочувствия… и незаметно выйти к речке, к полю… Река чуть плещет; колосья волнуются от ветерка, жара… сесть в лодку, жена правит, едва поднимает весло…
Она поглядела на него
молча, как будто поверяла слова его, сравнила с тем, что у него написано на лице, и улыбнулась; поверка оказалась удовлетворительною. На лице ее разлито было дыхание счастья, но мирного, которое, казалось, ничем не возмутишь. Видно, что у ней не было тяжело на сердце, а только хорошо, как в
природе в это тихое утро.
Часто погружались они в безмолвное удивление перед вечно новой и блещущей красотой
природы. Их чуткие души не могли привыкнуть к этой красоте: земля, небо, море — все будило их чувство, и они
молча сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без слов понимали друг друга.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот сам видишь, как может выйти вдруг сумбур
природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как дурак, тогда как не надо. Идем! Вон куда! До тех пор
молчи. Поцеловать тебя хочу!
Все
молчало; было что-то безнадежное, придавленное в этом глубоком молчании обессиленной
природы.
Должно сказать правду: не отличался ты излишним остроумием;
природа не одарила тебя ни памятью, ни прилежанием; в университете считался ты одним из самых плохих студентов; на лекциях ты спал, на экзаменах —
молчал торжественно; но у кого сияли радостью глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи товарища?
Молодой гвардеец, вовсе, кажется бы, от
природы не застенчивый,
молча раскланялся перед Марфиной и проговорил только...
В гимназии на уроках Передонов злословил своих сослуживцев, директора, родителей, учеников. Гимназисты слушали с недоумением. Иные, хамоватые по
природе, находились, что, подлаживаясь к Передонову, выражали ему свое сочувствие. Другие же сурово
молчали или, когда Передонов задевал их родителей, горячо вступались. На таких Передонов смотрел угрюмо и отходил от них, бормоча что-то.
Шмага. Пришли с таким приятным известием и
молчите до сих пор! Ну, хорошо, что я не умер от нетерпения, а то могло бы возникнуть уголовное дело. (Подходит к Незнамову.) Гриша! Брось философию-то, пойдем! Что нам
природа: леса, горы, луна? Ведь мы не дикие, мы люди цивилизованные.
Природа ее занимала, или просто
молчать ей хотелось, — глядя на нее, решить было трудно.
—
Молчи! — продолжал Лежнев. — Каждый остается тем, чем сделала его
природа, и больше требовать от него нельзя! Ты назвал себя Вечным Жидом… А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы под Богом ходим. Ты едешь, — продолжал Лежнев, видя, что Рудин брался за шапку. — Ты не останешься ночевать?
Я обнимал всю
природу и
молча, всей душой объяснялся ей в любви, в горячей любви человека, который немножко поэт… а она, в лице Шакро, расхохоталась надо мной за моё увлечение!
Он шел тихо и
молча, и в его лице, на которое я взглядывала изредка, выражалась та же важная не то печаль, не то радость, которые были и в
природе, и в моем сердце.
Я жить спешил в былые годы,
Искал волнений и тревог,
Законы мудрые
природыЯ безрассудно пренебрег.
Что ж вышло? Право смех и жалость!
Сковала душу мне усталость,
А сожаленье день и ночь
Твердит о прошлом. Чем помочь!
Назад не возвратят усилья.
Так в клетке молодой орел,
Глядя на горы и на дол,
Напрасно не подъемлет крылья —
Кровавой пищи не клюет,
Сидит,
молчит и смерти ждет.
Видя же, что в
природе ничего не делается и Юпитер
молчит, Ярб с яростью встает и говорит...
Дмитрий Вячеславович, который видел в доносе Князева на себя долю правды, чего не знал сам Гиршфельд, и обязанный тоже честным словом, да кроме того и скрытный по
природе,
молчал, но затаил против своего бывшего друга страшную злобу.
И
молчит, потупив глаза, точно ответа ждет. И снова говорит тихо-тихо, с той зловещей выразительностью бури, когда уже вся
природа в ее власти, а она медлит и царственно нежно покачивает в воздухе пушинку...