Неточные совпадения
Человеческая
природа — ничто, взятая сама по себе, самоутверждающаяся, но она божественна, могущественна в единении с
Божеством.
Еретический рационализм признает Христа или только Богом, или только человеком, но не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения
природы божеской с
природой человеческой; он признает в Христе одну лишь волю и не постигает совершенного соединения в Христе двух воль, претворения воли человеческой в волю Бога; он готов признать Троичность
Божества, но так, чтобы не нарушить закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время о разном говорят.
Мне слышится уж глас
природы,
Начальный глас, глас
божества.
На его вопрос, сделанный им мне по этому предмету довольно ловко, я откровенно ему сказал, что я пантеист [Пантеист — последователь религиозно-философского учения, отождествляющего бога с
природой, рассматривающего
божество как совокупность законов
природы.] и что ничем больше этого быть не могу.
Человек, по затемненной своей
природе, чувствует то же, что и они, но в нем еще таится светлый луч рая, — он стремится мало что двигаться физически, но и духовно, то есть освобождать в себе этот духовный райский луч, и удовлетворяется лишь тогда, когда, побуждаемый этим райским лучом, придет хоть и в неполное, но приблизительное соприкосновение с величайшей радостью, с величайшей истиною и величайшим могуществом
божества.
И вот звучный дифирамб, благоговейная молитва, восторженный гимн
божеству исходит из младенческих уст, представляя себе все чудесным и таинственным, связывая все явления
природы с высшими неведомыми силами; человек любит в это время слушать фантастические рассказы, вносящие элемент чудесного во все, им видимое, одушевляющие для него всю
природу, возводящие все частные явления к невидимому, но вечно живому и неизменному началу —
божества.
Но насколько он из него выходит и делает предметом размышления что-либо из вещей божественных (των μετά θεόν), рассекается это единение, которое превыше разумения, и в коем, находясь в соединении с Богом, по сопричастности
Божеству, он и сам становится Богом и слагает с себя естественный закон своей собственной
природы».].
В божественной
природе должны раскрыться полярности, ад и небо, в которых
Божество присутствует или как гнев, Grimmgott [Букв.: «гнев божий» (нем.).
Совершенная свобода сливается и с совершенной необходимостью, и в этом слиянии погашается и само это различие, так что Абсолютное трансцендентно и свободе и необходимости [Поэтому различение в самом
Божестве «
природы» (т. е. необходимости?) и свободы, лежащее в основе построения кн.
Однако язычество здесь, как и в других отношениях, обладало религиозным ясновидением, способностью различать естественные иконы
Божества в
природе и человеке.
И вся
природа имеет тот же образ, поскольку и она есть человек; откровений
Божества полно все творение в софийности своей.
Существенным признаком, установляющим
природу религии, является объективный характер этого поклонения, связанный с чувством трансцендентности
божества.
Соответственно мировоззрению Беме правильнее говорить о рождении, а не о сотворении
природы Богом: «Из воли, которою
Божество заключает себя в троичность, от вечности рождается и основа
природы, ибо здесь нет повеления (Fürsatz), но рождение; вечное рождение и есть повеление, именно Бог хочет рождать Бога и открываться через
природу» [IV, 501, § 42.].
Gottheit есть первооснова (Wesen) или
природа (Natur)
Божества.
Беме «запутывает само
Божество в своеобразный природный процесс», и
природа для Беме есть Бог не только в том смысле, что она по своему положительному бытийственному содержанию коренится в Боге, но и в том смысле, что она есть необходимое орудие Его самораскрытия или внутренней диалектики, «чрез нее Он живет», без этого «сам Бог не знает, что Он есть» [Аврора, 344, § 17.].
Она соответствует поэтому определенному моменту в самораскрытии
Божества, именно стоит посредине между
Божеством, определившимся в своем триединстве, in ternario sancto, и миром, несотворенным и сотворенным,
природой небесной и земной.
Вера в теократическую помазанность власти в язычестве связывалась с общим его религиозным натурализмом: как в живых ликах
природы оно видело иконы
Божества, так и в естественной иконе власти усматривало уже явное присутствие силы
Божества, тем совершая благочестивое идолопоклонство.
Он различает четыре вида
природы, которые объемлют в себе и
Божество и тварь:
природа «не творящая и несотворенная» или
Божество вне творения, «
природа творящая и несотворенная» или
Божество в творении, затем
природа «сотворенная творящая», как совокупность творческих идей или
природа идеальная, и, наконец,
природа «не творящая и сотворенная» или мир.
Наряду с откровением об ипостасности
Божества в политеизме содержится еще и откровение о софийности
природы и человека.
Из приведенного следует, что, собственно говоря, для Эриугены нет творения или мира, как внебожественного (относительно) бытия, ибо
природа сотворенная есть только ступень в самораскрытии
Божества или его модус.
§ 27. Если ты хочешь знать, где обитает Бог, устрани тварь и
природу, тогда Бог есть все… Если же ты скажешь: я не могу устранить от себя тварь и
природу, ибо, если бы это произошло, я обратился бы в ничто, поэтому я должен представлять себе
Божество обратно, то слушай: Бог сказал Моисею: ты не должен делать подобия Божия…»
У этого энтузиаста
природы, как только этот энтузиазм ведет его в сторону пантеизма, к отождествлению мировой души с
Божеством, мир с своею множественностью теряет свою самобытность, получая значение акциденций единой неподвижной субстанции [Дж.
«После первой и блаженной
природы (
Божества) никто — не из людей только, но даже и из премирных сил, и самих, говорю, Херувимов и Серафимов — никогда не познал Бога, если кому не открыл Он сам» (1–2). «Из относящегося к учению о Боге и воплощении как не все неизреченно, так и не все может быть выражено речью; и не все недоступно познанию, и не все доступно ему» (3).
То был первообраз человека, выразитель его высших и сильнейших возбуждений, как воодушевленный мечтатель, приведенный в восторг близостью бога, как разделяющий его страдания товарищ, в котором отражаются муки
божества, как вещатель мудрости, исходящей из самых глубин
природы.
Ясно, что дело тут не в том или ином понимании жизни и
божества, а в чем-то гораздо более существенном и изначальном, — в невероятном обнищании человеческой
природы и, что еще страшнее, в спокойном примирении человека со своим убожеством.
В той узкой области переживаний, которую захватывал первоначальный дифирамб хора сатиров, настроение глубокой пассивности было вполне естественным. Что такое, по Ницше, были эти сатиры? Гении
природы, приведенные в восторг близостью бога, разделяющие его страдания товарищи, в которых отражаются муки
божества. «Хор, — говорит Ницше, — созерцает в видении господина и учителя Диониса, он видит, как бог страждет и возвеличивается, и поэтому сам не принимает участия в действии».
В космосе более отображается
Божество, чем в истории, но в космосе, к которому прорывается человек через объективированную
природу и объективированное время.
Особенно ясно, что «
природа» у Льва Толстого, которая божественна, не есть
природа беспощадной борьбы за существование и взаимного истребления, преобладания сильного над слабым, механической необходимости и пр., это преображенная
природа, это само
Божество.
Духовная же жизнь совсем не противоположна жизни душевной и телесной и совсем не отрицает ее, а означает вступление их в иной план бытия, приобретение ими высшей качественности, движение к высотам, к тому, что есть сверх-жизнь, сверх-природа, сверх-бытие, сверх-Божество.
Для христианского общения, для церковного сознания истины о Троичности
Божества и о богочеловеческой
природе Христа не менее общеобязательны, чем истины математики, чем законы физики.
Через Сына Человеческого
природа причастна
природе Божественной, и в
Божестве пребывает лик человеческий.
«По собственным моим силам я столь же слеп, как и всякий другой человек, и столь же немощен, но в духе Божьем видит врожденный дух мой сквозь все, однако же не постоянно, а тогда лишь, когда дух Любви Божьей прорывается через мой дух, и тогда становится животная
природа и
Божество единым Существом, единым разумением и светом единым.
Но человек богоподобен не только потому, что он способен привести в молчание свою
природу и освободить место для
Божества.
Мне слышится уж глас
природы,
Начальный глас, глас
божества;
Трясутся вечна мрака своды,
Се миг рожденью вещества.
Се медленно и в стройном чине
Грядет зиждитель наедине —
Рекл… яркий свет пустил свой луч,
И ложный плена скиптр поправши,
Сгущенную мглу разогнавши,
Блестящий день родил из туч.