Неточные совпадения
А между тем степь уже давно
приняла их всех в свои зеленые объятия, и высокая
трава, обступивши, скрыла их, и только козачьи черные шапки одни мелькали между ее колосьями.
Две коралловые серые скалы выступают далеко из берегов и висят над водой; на вершине одной из них видна кровля протестантской церкви, а рядом с ней тяжело залегли в густой
траве и кустах каменные массивные глыбы разных форм, цилиндры, полукруги, овалы; издалека
примешь их за здания — так велики они.
Я
принял было ее за морскую
траву, но она оказалась перепонкой какой-то улитки, прилипающей, посредством ее, к скалам.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл
траву; лошади паслись и щипали ее, как весной. На последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни
примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
Один водил, водил по грязи, наконец повел в перелесок, в густую
траву, по тропинке, совсем спрятавшейся среди кактусов и других кустов, и вывел на холм, к кладбищу, к тем огромным камням, которые мы видели с моря и
приняли сначала за город.
Не успели мы отойти от бивака на такое расстояние, с которого в тихую погоду слышен ружейный выстрел, как дождь сразу прекратился, выглянуло солнце, и тогда все кругом
приняло ликующий вид, только мутная вода в реке, прибитая к земле
трава и клочья тумана в горах указывали на недавнее ненастье.
Утром после бури еще моросил мелкий дождь. В полдень ветер разорвал туманную завесу, выглянуло солнце, и вдруг все ожило: земной мир сделался прекрасен. Камни, деревья,
трава, дорога
приняли праздничный вид; в кустах запели птицы; в воздухе появились насекомые, и даже шум воды, сбегающей пенистыми каскадами с гор, стал ликующим и веселым.
Случается, что селезень
приметит и отгадает ее намерение, кинется за ней в погоню в ту самую минуту, как она юркнет в
траву или камыш, настигнет, ухватит носом за шею, вытащит ее на воду и долго таскает и щиплет так, что перья летят.
Курочки не
принимают в этом никакого участия] Оплодотворенная курочка сейчас начинает заботиться о своем потомстве: в редколесье или мелком лесу выбирает место сухое, не низкое, разрывает небольшую ямочку, натаскивает ветоши, то есть прошлогодней сухой
травы, вьет круглое гнездо, устилает его дно мелкими перышками, нащипанными ею самою из собственной хлупи, и кладет первое яйцо.
Старуха сбегала в заднюю избу, порылась в сундуках и натащила разного старушечьего снадобья: и коренья, и
травы, и наговоренной соли, и еще какого-то мудреного зелья, завернутого в тряпочку. Родион Потапыч
принимал все с какой-то детской покорностью, точно удивился самому себе, что дошел до такого ничтожества.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в
траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из
травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково
приняли и говорят...
Пришла осень. Желтые листья падали с деревьев и усеяли берега; зелень полиняла; река
приняла свинцовый цвет; небо было постоянно серо; дул холодный ветер с мелким дождем. Берега реки опустели: не слышно было ни веселых песен, ни смеху, ни звонких голосов по берегам; лодки и барки перестали сновать взад и вперед. Ни одно насекомое не прожужжит в
траве, ни одна птичка не защебечет на дереве; только галки и вороны криком наводили уныние на душу; и рыба перестала клевать.
Жар так и окачивает сверху горячей волной; земля, покрытая коротенькой, опаленной
травою, пылает; нестерпимый свет, словно золотистою дымкой, задернул окрестность, так что с трудом можно различать
приметы.
Короткая летняя ночь, доживая свой последний час, пряталась в деревья и углы, в развалины бубновской усадьбы, ложилась в
траву, словно тьма её, бесшумно разрываясь, свёртывалась в клубки,
принимала формы амбара, дерева, крыши, очищая воздух розоватому свету, и просачивалась в грудь к человеку, холодно и тесно сжимая сердце.
(
Прим. автора.)] из березы, осины, рябины, калины, черемухи и чернотала, вся переплетенная зелеными гирляндами хмеля и обвешанная палевыми кистями его шишек; местами росла тучная высокая
трава с бесчисленным множеством цветов, над которыми возносили верхи свои душистая кашка, татарское мыло (боярская спесь), скорлазубец (царские кудри) и кошачья
трава (валериана).
(
Прим. автора.)] цветущие поляны дышали благовонием
трав и цветов, а леса из дуба, липы, ильмы, клену и всяких других пород чернолесья, разрежая воздух, сообщали ему живительную силу.
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь
приняла свой унылый июльский вид.
Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
На моей обязанности было тащить сделанную из лыка корзинку с рыбой, что было делом нелегким, — рыбы попало около десяти фунтов. Моему восторгу не было границ, и я жалел только об одном, что должен был сидеть на берегу и не мог
принимать участия в закидывании мережки и в ботанье. Дальше я помогал расстилать мережку на
траве, выбирать из нее речную тину и приставшую
траву. А когда мережка немного просохла, мы отправились дальше, вверх по Утке.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные речки
принимали в себя разные притоки. Самой большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо лесом. Да, это был настоящий чудный лес, с преобладанием сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух, влажная от ночной росы
трава, в которой путались ноги.
Фатевна
принимала самое деятельное участие в этой церемонии и вместе с Цыбулей ползала на коленях по мокрой
траве и обнюхивала каждую щель.
Правда, запах и вкус был настоящего мыла, потому, что маменька нам так говорили:"Этой проклятой
травы нельзя ни с чем держать, так и
принимает чужой запах.
Я странный богомолец.
По таборам хожу; обет я
принялБолящих чад безмездно врачевать.
Открыты мне
травы целебной силы,
А кем и как, то знаю я один.
И прямо рассеченной губой он упал на землю — и затих в порыве немого горя. Лицо его мягко и нежно щекотала молодая
трава; густой, успокаивающий запах подымался от сырой земли, и была в ней могучая сила и страстный призыв к жизни. Как вековечная мать, земля
принимала в свои объятия грешного сына и теплом, любовью и надеждой поила его страдающее сердце.
Где твои буйные крики, где твои бесстыдные песни, пьяный задор и наглая ругань?.. Тише воды, ниже
травы стал Никифор… Памятуя Настю,
принял он смиренье, возложил на себя кротость и стал другим человеком.
— А то как же? — ответила знахарка. — Без креста, без молитвы ступить нельзя!.. Когда
травы сбираешь, корни копаешь — от Господа дары
принимаешь… Он сам тут невидимо перед тобой стоит и ангелам велит помогать тебе… Велика тайна в том деле, красавица!.. Тут не суетное и ложное — доброе, полезное творится, — Богу во славу, Божьему народу во здравие, от лютых скорбей во спасение.
Это тотчас заметили и
приняли в счет, ибо Семен Иванович никак ни за что и никому не мог одолжить своего чайника на подержание, хотя бы то было на самое малое время; и тем более был несправедлив в этом деле, что сам почти совсем не пил чаю, а пил, когда была надобность, какой-то довольно приятный настой из полевых цветов и некоторых целебного свойства
трав, всегда в значительном количестве у него запасенный.
Поденок было так много, что если бы не теплая летняя ночь и не душный запах рано скошенной где-то сухой
травы, их можно было
принять за снег.
Весь день погода была пасмурная. Густой туман наподобие тяжелой скатерти повис над морем и закрывал вершины гор. Наиболее сильная конденсация пара происходит около мыса Туманного, отчего он и получил свое название. Мыс Золотой гораздо ниже его и состоит из эпидотизированного порфирита, который под влиянием атмосферных явлений
принимает желтую окраску. Осенью вершина мыса покрывается блестящей золотисто-желтой
травой. Вероятно, оба эти обстоятельства и дали повод окрестить его таким поэтическим названием.
Майор
принял все, не исключая
травы и бирюлек, которые он выровнял и устроил из этого приношения очень удобные стельки в свои протекшие сапоги.
Окруженное легкою мутью, показалось громадное багровое солнце. Широкие полосы света, еще холодные, купаясь в росистой
траве, потягиваясь и с веселым видом, как будто стараясь показать, что это не надоело им, стали ложиться по земле. Серебристая полынь, голубые цветы свинячей цибульки, желтая сурепа, васильки — всё это радостно запестрело,
принимая свет солнца за свою собственную улыбку.
Татьяна села и с любопытством оглядела внутренность избы. Внутренность эта уже потеряла свой загадочный характер. Никита выбросил все
травы и шкурки, и изба
приняла совершенно обыкновенный вид. Никита между тем поправил светец и подвинул его на столе поближе к сидевшей Татьяне.
Он подал Антиповне вынутый им из кармана холщовый мешочек с пучком сухих
трав. Та
приняла его с некоторой нерешительностью, но все-таки спросила...
— Бог весть, батюшка-князь. С чего приключилося: ежели с глазу, то легче, а ежели с порчи — не в пример тяжелей… А я смекаю, что с порчи, потому я ее с уголька спрыснула, святой водой окропила, и кабы с глазу, давно бы прошло, а тут нет, все пуще… Надо будет теперь ее эроей [
Травой от порчи. — (
Прим. автора)] обкурить, натереть, да и в нутро испить дать, может, и полегчает, Господь милостив! Ты-то себя не тревожь, князь-батюшка!