Неточные совпадения
Она оставляла жизнь без сожаления, не боялась смерти и
приняла ее как благо. Часто это говорят, но как редко действительно бывает! Наталья Савишна могла не бояться смерти, потому что она умирала
с непоколебимою верою и исполнив закон Евангелия. Вся жизнь ее была чистая, бескорыстная
любовь и самоотвержение.
Вероятно,
с летами она успела бы помириться
с своим положением и отвыкла бы от надежд на будущее, как делают все старые девы, и погрузилась бы в холодную апатию или стала бы заниматься добрыми делами; но вдруг незаконная мечта ее
приняла более грозный образ, когда из нескольких вырвавшихся у Штольца слов она ясно увидела, что потеряла в нем друга и приобрела страстного поклонника. Дружба утонула в
любви.
Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее
с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь
с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия,
любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не
принимала бы ее в свою
любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе права на
любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает
с жизни», как утверждает Райский.
Эта
любовь на смертном одре жгла его, как раскаленное железо; каждую ласку
принимал он
с рыданием, как сорванный
с могилы цветок.
В робости сердца моего мыслю, однако же, что самое сознание сей невозможности послужило бы им наконец и к облегчению, ибо,
приняв любовь праведных
с невозможностью воздать за нее, в покорности сей и в действии смирения сего, обрящут наконец как бы некий образ той деятельной
любви, которою пренебрегли на земле, и как бы некое действие,
с нею сходное…
На этой вере друг в друга, на этой общей
любви имеем право и мы поклониться их гробам и бросить нашу горсть земли на их покойников
с святым желанием, чтоб на могилах их, на могилах наших расцвела сильно и широко молодая Русь!». [«Колокол», 15 января 1861. (
Прим. А. И. Герцена.)]
Новые друзья
приняли нас горячо, гораздо лучше, чем два года тому назад. В их главе стоял Грановский — ему принадлежит главное место этого пятилетия. Огарев был почти все время в чужих краях. Грановский заменял его нам, и лучшими минутами того времени мы обязаны ему. Великая сила
любви лежала в этой личности. Со многими я был согласнее в мнениях, но
с ним я был ближе — там где-то, в глубине души.
У них и у нас запало
с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они
принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование
любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая
любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она учила рабов
с благодарностью
принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
Два противоположные чувства борются в ней:
с одной стороны, укоренившаяся
любовь к дочери,
с другой — утомление, исподволь подготовлявшееся, благодаря вечным заботам об дочери и той строптивости,
с которою последняя
принимала эти заботы.
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой живот, маленькая лысая голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся
любовью к ближним. Когда он сидел в кресле, сложив пухлые руки на животе, вращая большими пальцами, и
с тихой улыбкой глядел на собеседника, — его можно было бы
принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной
любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не
примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться
с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
…Ничего нет мудреного, что Мария Николаевна повезет Аннушку к Дороховой, которая, сделавшись директрисой института в Нижнем,
с необыкновенной
любовью просит, чтобы я ей прислал ее для воспитания, —
принимает ее как дочь к себе и говорит, что это для нее благо, что этим я возвращу ей то, что она потеряла, лишившись единственной своей дочери. [Сохранилась группа писем Дороховой за 1855 г. к Пущину; все — о его дочери Аннушке, о воспитании ее.]
С назначением Энгельгардта в директоры школьный наш быт
принял иной характер: он
с любовью принялся за дело.
— Бог его знает. Был в Петербурге, говорят, а теперь совсем пропал. Приезжал
с нею как-то в Москву, да Илья Артамонович их на глаза не
приняли. Совестно, знаете, против своих, что
с французинкой, — и не
приняли. Крепкий народ и опять дикий в рассуждении
любви, — дикий, суровый нрав у стариков.
— Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться бы хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей
любви, ни твоих жертв не
принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом
с ней можно уважать Гловацкую?
Она давно уже
приметила, что я смотрю
с бесконечной
любовью на ее бесценную Наташу; что у меня дух занимается и темнеет в глазах, когда я
с ней заговариваю, и что и Наташа тоже как-то яснее, чем прежде, на меня поглядывает.
Я ложусь спать, но и во сне меня преследует мальчуган, и вместе
с тем какой-то тайный голос говорит мне:"Слабоумный и праздный человек! ты праздность и вялость своего сердца
принял за
любовь к человеку, и
с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
Целый месяц после свадьбы они ездили
с визитами и
принимали у себя, в своем гнездышке. Потом уехали в усадьбу к ней, и там началась настоящая poeme d'amour. [поэма
любви (франц.)] Но даже в деревне, среди изъявлений
любви, они успевали повеселиться; ездили по соседям, приглашали к себе, устраивали охоты, пикники, кавалькады. Словом сказать, не видали, как пролетело время и настала минута возвратиться из деревенского гнездышка в петербургское.
Сколько ни досадно было Крапчику выслушать такой ответ дочери, но он скрыл это и вообще за последнее время стал заметно пасовать перед Катрин, и не столько по
любви и снисходительности к своему отпрыску, сколько потому, что отпрыск этот начал обнаруживать характер вряд ли не посердитей и не поупрямей папенькина, и при этом еще Крапчик не мог не
принимать в расчет, что значительная часть состояния, на которое он, живя дурно
с женою, не успел у нее выцарапать духовной, принадлежала Катрин, а не ему.
Пусть он даже вовсе не думал тогда о заблудившихся путниках, как, может быть, не думает теперь сторож маяка о признательности женщины, сидящей на борту парохода и глядящей на вспышки далекого белого огня, — но как радостно сблизить в мыслях две души, из которых одна оставила за собою бережный, нежный и бескорыстный след, а другая
принимает этот дар
с бесконечной
любовью и преклонением.
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева
с трепетом
любвиПосмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.
Испытав всю безграничность, всё увлечение, всё могущество материнской
любви,
с которою, конечно, никакое другое чувство равняться не может, Софья Николавна сама смотрела на свое настоящее положение
с уважением; она
приняла за святой долг сохранением душевного спокойствия сохранить здоровье носимого ею младенца и упрочить тем его существование, — существование, в котором заключались все ее надежды, вся будущность, вся жизнь.
Командир полка, в котором служил Тимашев, добрейший и любезнейший из людей, любимый всеми без исключения, генерал-майор Мансуров, прославившийся потом
с Суворовым на Альпийских горах при переправе через Чертов мост, сам недавно женившийся по
любви, знал приключения своего капитана, сочувствовал им и
принял влюбленных под свое покровительство.
Зная и прежде, что у нее вся надежда на свекра, она тогда же
приняла твердое намерение непременно снискать его
любовь; но теперь она сама его полюбила, и расчет ума соединился
с сердечным влечением.
Он
принял Куролесова
с радушием, прямо и откровенно высказал свои прежние сомнения и обещал ему, если он всегда будет так хорошо себя вести, — родственную
любовь и дружбу.
Он вспоминал длинные московские разговоры, в которых сам
принимал участие еще так недавно, — разговоры о том, что без
любви жить можно, что страстная
любовь есть психоз, что, наконец, нет никакой
любви, а есть только физическое влечение полов — и все в таком роде; он вспоминал и думал
с грустью, что если бы теперь его спросили, что такое
любовь, то он не нашелся бы, что ответить.
— Что же делать, коли узла не развяжешь? А я… Так вам обоим скажу: будь у меня денег тысяча, — я бы вам! Нате!
Примите, сделайте милость, ради вашей
любви… Потому — я чувствую — дело ваше
с душой, дело чистое, а на всё прочее — плевать!
Тарас Маякин говорил так медленно и тягуче, точно ему самому было неприятно и скучно говорить. А
Любовь, нахмурив брови и вытянувшись по направлению к нему, слушала речь его
с жадным вниманием в глазах, готовая все
принять и впитать в душу свою.
Во всей этой беседе г-жа Петицкая, как мы видим, не
принимала никакого участия и сидела даже вдали от прочих, погруженная в свои собственные невеселые мысли: возвращаясь в Москву, она вряд ли не питала весьма сильной надежды встретить Николя Оглоблина, снова завлечь и женить на себе; но теперь, значит, надежды ее совершенно рушились, а между тем продолжать жить приживалкою, как ни добра была к ней княгиня, у г-жи Петицкой недоставало никакого терпения, во-первых, потому, что г-жа Петицкая жаждала еще
любви, но устроить для себя что-нибудь в этом роде, живя
с княгинею в одном доме, она видела, что нет никакой возможности, в силу того, что княгиня оказалась до такой степени в этом отношении пуристкою, что при ней неловко даже было просто пококетничать
с мужчиной.
Прими с улыбкою, мой друг,
Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
И вдохновенный свой досуг.
Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда
любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал — друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили,
Я в мирной пристани богов благословил.
— Сблизились… — начала она
с маленькой гримаской. — Он мне сделал признание в
любви… стал
принимать во мне большое участие…
С Янсутским я тогда уже рассорилась и жила в номерах.
Дон Жуан,
Не оскорбляй меня таким сомненьем.
Когда б я не уверена была
В себе самой, когда б я колебалась,
Я бы твоей
любви не
приняла,
Мне собственная гордость помешала б
Собой располагать. Нет, я твоя!
С сознанием твоя и без раздела!
Он корону
примет.
К престолу Карлус призван всей землей —
Он отказаться от него не может.
Приветствую отныне королем
Его я свейским, Карлусом Девятым!
И если брат наш Карлус
с нами хочет
Пребыть в
любви — пусть продолжает он
Вести войну
с Литвою неуклонно,
Ливонию ж
с Эстонией признает
Землею русской. Мы ему на том
Наш вечный мир и дружбу обещаем!
С своей стороны, Кистер
принимал ее неловкость, ее тревогу за очевидные признаки
любви, и чем более он за нее боялся, тем менее решался говорить о Лучкове; а Маша упорно молчала о нем.
С особенным радушием и сердечным участием
принял его Пушкин, который вообще отличался искренней
любовью к литераторам и уважением ко всякому таланту.
После этого смотра прошлому в душе Орловой родилось странное чувство к мужу, — она всё так же любила его, как и раньше, — слепой
любовью самки, но ей стало казаться, как будто Григорий — должник её. Порой она, говоря
с ним,
принимала тон покровительственный, ибо он часто возбуждал в ней жалость своими беспокойными речами. Но всё-таки иногда её охватывало сомнение в возможности тихой и мирной жизни
с мужем, хотя она верила, что Григорий остепенится и погаснет в нём его тоска.
Он потерял и сон и аппетит,
Молчал весь день и бредил в ночь, бывало,
По коридору бродит и грустит,
И ждет, чтоб платье мимо прожужжало,
Чтоб ясный взор мелькнул… Суровый вид
Приняв, он иногда улыбкой хладной
Ответствовал на взор ее отрадный…
Любовь же неизбежна, как судьба,
А
с сердцем страх невыгодна борьба!
Итак, мой Саша кончил
с ним возиться
И положил
с Маврушей объясниться.
Она удерживает тебя на приятной и выгодной для тебя должности ее горничной и из
любви к тебе
принимает в свою службу Платона Алексеича Клементьева,
с которым ты сейчас поедешь венчаться.
Явился он ровно за неделю до исчезновения Семена Ивановича, вместе
с Ремневым-товарищем, приживал малое время в углах, рассказал, что страдает за правду, что прежде служил по уездам, что наехал на них ревизор, что пошатнули как-то за правду его и компанию, что явился он в Петербург и пал в ножки к Порфирию Григорьевичу, что поместили его, по ходатайству, в одну канцелярию, но что, по жесточайшему гонению судьбы, упразднили его и отсюда, затем что уничтожилась сама канцелярия, получив изменение; а в преобразовавшийся новый штат чиновников его не
приняли, сколько по прямой неспособности к служебному делу, столько и по причине способности к одному другому, совершенно постороннему делу, — вместе же со всем этим за
любовь к правде и, наконец, по козням врагов.
— И вот если тогда мы, окоченелые, холодные, голодные, со смирением и
любовью примем слова эти и скажем себе, что он прав и что, видно, бог внушил ему такое обращение
с нами, тогда только, тогда мы познаем радость совершенную».
Только
принимай всякий труд и всякую обиду
с любовью к тому, кто накладывает труд и делает обиду, и всякий труд и всякая обида превращаются в радость. И радость эта совершенная, потому что всякая другая радость может быть уничтожена, эта же радость ничем не может быть уничтожена, потому что она всегда в нашей власти.
Многого в них я не могу ни
принять, ни разделить, но в то же время ощущал всю неразрывность Вашей связи
с Россией, а следовательно,
с моей верой и
любовью…» (ОР РГБ.
Адам же мог и не
принять предложенного Евой плода, не поддаться соблазну, но сделать попытку спасти Еву силою
любви своей, тем более что недостаточность его бдительности допустила разговор ее
с змеем.
Из
любви к названой дочке
приняла Дарья Сергевна на себя и хозяйство по дому Марка Данилыча,
принимала его гостей, сама
с Дуней изредка к ним ездила, но черного платья и черного платка не сняла.
Этот неловкий вопрос бросил некоторый свет на то, что сделано
с бедной Ларой. Александра Ивановна поспешила ответить, что она об этом не думала, но что, вероятно, если б оказалось, что ее бог наказал человеком, который,
принявши от нее
любовь, еще готов
принять и даже потребовать ее отречения от
любви к нему для его счастия, то она бы… пропала.
Но подивитесь же, какая
с самим
с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как
с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой
любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от того будто, что немножко лишнее на нутро
принял), но как бы там ни было, творя сей седален на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только
с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не
с правой стороны на левую, а
с левой на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.
Сны и
приметы составляли единственное, что еще могло возбуждать его к размышлениям. И на этот раз он
с особенною
любовью погрузился в решение вопросов: к чему гудит самовар, какую печаль пророчит печь? Сон на первых же порах оказался в руку: когда Зотов выполоскал чайник и захотел заварить чай, то у него в коробочке не нашлось ни одной чаинки.
На это Корделия говорит: «О, я наверное знаю, что твоя дочь
с любовью примет тебя».
«Женщина же, как Адамова девственность, из Адамовой природы и существа была теперь преображена или образована в женщину или самку, в которой все же сохранилась святая, хотя и утратившая Бога, девственность как тинктура
любви и света, но сохранилась потускневшей и как бы мертвой; ибо ныне вместо нее в ней внешняя мать как четырехэлементная
любовь стала родительницею природы, которая должна была
принять в себя Адамово, т. е. мужское семя» [Там же,
с. 327.].