Неточные совпадения
— Имел даже
честь и счастие встретить вашу сестру, — образованная и прелестная особа.
Признаюсь, я пожалел, что мы тогда с вами до того разгорячились. Казус! А что я вас тогда,
по поводу вашего обморока, некоторым взглядом окинул, — то потом оно самым блистательным образом объяснилось! Изуверство и фанатизм! Понимаю ваше негодование. Может быть,
по поводу прибывшего семейства квартиру переменяете?
А меж тем у нас,
признаюсь вам
по истинной совести,
почти кушать нечего.
Он не докончил и захныкал над моей головой.
Признаюсь,
почти заплакал и я;
по крайней мере искренно и с удовольствием обнял моего чудака. Мы очень поцеловались.
И Алеша с увлечением, видимо сам только что теперь внезапно попав на идею, припомнил, как в последнем свидании с Митей, вечером, у дерева,
по дороге к монастырю, Митя, ударяя себя в грудь, «в верхнюю часть груди», несколько раз повторил ему, что у него есть средство восстановить свою
честь, что средство это здесь, вот тут, на его груди… «Я подумал тогда, что он, ударяя себя в грудь, говорил о своем сердце, — продолжал Алеша, — о том, что в сердце своем мог бы отыскать силы, чтобы выйти из одного какого-то ужасного позора, который предстоял ему и о котором он даже мне не смел
признаться.
Должно
признаться, что все утиные породы, без исключения,
по временам пахнут рыбой: это происходит от изобилия мелкой рыбешки в тех водах, на которых живут утки; рыбешкой этою они принуждены питаться иногда
по недостатку другого корма, но мясо кряквы
почти никогда не отзывается рыбой.
— А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как она мила, какая умненькая; по-французски как говорит; и по-русски понимает — меня тетенькой назвала. И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все
почти дети в ее годы дичатся, — совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч, что ужас. Глаза, брови… ну вы, как есть — вы. Я маленьких таких детей не очень люблю,
признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
У Николая Силыча в каждом
почти классе было
по одному такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, —
признаваться ему прямо, чего они не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие
по углам и на коленях, пошевелиться не смели, чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими,
по его выражению, преизбыточествует народ российский.
Она, впрочем, мне
почти что
призналась в этом сама, говоря, что не могла утерпеть, чтоб не поделиться с ним такою радостью, но что Николай Сергеич стал,
по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего не сказал, «все молчал, даже на вопросы мои не отвечал», и вдруг после обеда собрался и был таков.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он
почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми
признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что,
по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
По тринадцатому году отдали Порфирку в земский суд, не столько для письма, сколько на побегушки приказным за водкой в ближайший кабак слетать. В этом
почти единственно состояли все его занятия, и,
признаться сказать не красна была его жизнь в эту пору: кто за волоса оттреплет, кто в спину колотушек надает; да бьют-то всё с маху, не изловчась, в такое место, пожалуй, угодит, что дух вон. А жалованья за все эти тиранства получал он всего полтора рубля в треть бумажками.
И я вот,
по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел
честь представляться в качестве русского путешественника, и,
признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
Я поколения старого и,
признаюсь, еще стою за
честь, но ведь только
по привычке.
— Поймите мою мысль. Прежде, когда письма запечатывались простым сургучом, когда конверты не заклеивались
по швам — это, конечно, было легко. Достаточно было тоненькой деревянной спички, чтоб навертеть на нее письмо и вынуть его из конверта. Но теперь, когда конверт представляет массу,
почти непроницаемую… каким образом поступить? Я неоднократно пробовал употреблять в дело слюну, но,
признаюсь, усилия мои ни разу не были увенчаны успехом. Получатели писем догадывались и роптали.
— Я к вам
по делу, — начал он чрезвычайно независимо, хотя, впрочем, вежливо, — и не скрою, что к вам послом или, лучше сказать, посредником от генерала. Очень плохо зная русский язык, я ничего
почти вчера не понял; но генерал мне подробно объяснил, и
признаюсь…
Blanche, которая под конец была уже
почти откровенна со мной (
по крайней мере кое в чем не врала мне),
призналась, что
по крайней мере на меня не падут долги, которые она принуждена была сделать: «я тебе не давала подписывать счетов и векселей, — говорила она мне, — потому что жалела тебя; а другая бы непременно это сделала и уходила бы тебя в тюрьму.
Белая, как снег, борода и тонкие,
почти воздушные волосы такого же серебристого цвета рассыпались картинно
по груди и
по складкам его черной рясы и падали до самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда; но более всего изумительно было для меня услышать из уст его такие слова и мысли об искусстве, которые,
признаюсь, я долго буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же.
К стыду своему, Иосаф должен был
признаться самому себе, что он ни одного
почти стихотворения и не читывал, кроме тех, которые задавались ему в гимназии
по риторике Кошанского.
— Не сладко, ребятушки, на старости лет говорить мне так, а скажу истину-правду, надо вам её знать, понимаю я; скажу,
признаюсь — верую в господа вседержителя мира сего, но — лика божия не зрю пред собой, нет, не зрю! И ежели спросить бы — рцы ми, человече, како веруеши? — что
по чистому сердцу отвечу? — Не вем! И многие тысячи так-то ответят, коли
по чести сердца захотят отвечать. Вы подумайте над этим, это надо понять!
— Люда, — говорю я после скучнейшего урока, из которого я запомнила лишь восклицание Франциска I, побежденного Карлом V: «Все потеряно, кроме
чести!» (Хорошая фраза!
Признаться, она пришлась мне
по вкусу). — Люда! Попроси папу, чтобы он позволил мне покататься на Алмазе.
— Все это,
признаюсь, очень остроумно, — воскликнул он с гневом, вскочив с кресла, — и делает
честь вашей находчивости, но мне хотелось бы, чтобы мы играли соответствующие роли. Позвольте спросить вас,
по какому праву вы уехали одна оттуда, куда приехали в сопровождении вашего мужа?
— Как же это можно, — говорят, — так рассуждать? Разве это не грех такого случая лишиться? Вы тут все по-новому — сомневаетесь, а мы просто верим и,
признаться, затем только больше сюда и ехали, чтобы его спросить. Молиться-то мы и дома могли бы, потому у нас и у самих есть святыня: во Мценске — Николай-угодник, а в Орле в женском монастыре — божия матерь прославилась, а нам провидящего старца-то о судьбе спросить дорого —
чту он нам скажет?