Неточные совпадения
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга,
прижал их
к своему сердцу. Он едва стоял на
ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что
к тумбе прислонился, прячась, как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот руками,
прижимая к нему шапку, двигая черной валяной
ногой, коротенький человек, в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
Самгину бросилось в глаза, как плотно и крепко
прижал Витте
к земле длинные и широкие ступни своих тяжелых
ног.
Кольцеобразное, сероватое месиво вскипало все яростнее; люди совершенно утратили человекоподобные формы, даже головы были почти неразличимы на этом облачном кольце, и казалось, что вихревое движение то приподнимает его в воздух,
к мутненькому свету, то
прижимает к темной массе под
ногами людей.
Повар,
прижав голову
к левому плечу и высунув язык, не гнулся,
ноги его были плотно сжаты; казалось, что у него одна
нога, она стучала по ступеням твердо, как
нога живого, и ею он упирался, не желая спуститься вниз.
Оба молча посмотрели в окно, как женщина прошла по двору, как ветер
прижал юбку
к ногам ее и воинственно поднял перо на шляпе. Она нагнулась, оправляя юбку, точно кланяясь ветру.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под
ног и скрылась, а перед глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало
прижимать к пушке, оттуда потянуло
к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко
прижав костлявые руки
к груди и медленно переваливаясь с
ноги на
ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
— Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность
прижать вас
к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрем! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами… Я не смею пасть
к вашим
ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того, но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.
Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать,
прижимая нос
к самой земле; как, по мере того как она подбирается
к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку
ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Он схватил ее и, подняв как ребенка, отнес в свои кресла, посадил ее, а сам упал перед ней на колена. Он целовал ее руки,
ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее, свою дочь, свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее,
прижала голову ее
к своей груди и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть слова.
Между тем виновник этой суматохи, ни на секунду не прекращая своего визга, с разбегу повалился животом на каменный пол, быстро перекатился на спину и с сильным ожесточением принялся дрыгать руками и
ногами во все стороны. Взрослые засуетились вокруг него. Старый лакей во фраке
прижимал с умоляющим видом обе руки
к накрахмаленной рубашке, тряс своими длинными бакенбардами и говорил жалобно...
Она вскочила на
ноги, бросилась в кухню, накинула на плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла по улице. Был май, ночь была свежа, пыль улицы холодно приставала
к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь,
прижала сына
к телу и, гонимая страхом, шла по улице, шла, тихонько баюкая...
Санин никогда еще не бывал в комнате Джеммы. Все обаяние любви, весь ее огонь, и восторг, и сладкий ужас — так и вспыхнули в нем, так и ворвались в его душу, как только он переступил заветный порог… Он кинул вокруг умиленный взор, пал
к ногам милой девушки и
прижал лицо свое
к ее стану…
Это чувство возбуждали во мне их
ноги и грязные руки с обгрызенными ногтями, и один отпущенный на пятом пальце длинный ноготь у Оперова, и розовые рубашки, и нагрудники, и ругательства, которые они ласкательно обращали друг
к другу, и грязная комната, и привычка Зухина беспрестанно немножко сморкаться,
прижав одну ноздрю пальцем, и в особенности их манера говорить, употреблять и интонировать некоторые слова.
Н.П. Пашенный, продолжая сидеть, ловким взмахом вольтижера положил свою
ногу, в малиновых рейтузах и сапогах со шпорами, сверх руки С.И. Соколова,
прижавши ее
к столу, и, хлопая по колену, сказал...
Началась возня. Людмила сразу же увидела, что Саша сильнее. Силою не взять, так она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибла Сашу под
ногу, — он упал, да и Людмилу увлек за собою. Впрочем, Людмила ловко извернулась и
прижала его
к полу. Саша отчаянно кричал...
Людмила стала коленями ему на живот и руками
прижала его
к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на
ноги. Он был красен и раздосадован.
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело
прижимая его
к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за
ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Тяжело дыша, красная, в наскоро накинутом платке, одной рукою она отирала лицо и,
прижав другую ко груди, неразборчиво говорила, просила о чём-то. Он метнулся
к ней, застёгивая ворот рубахи, отскочил, накинул пиджак, бросился в угол и торопливо бормотал, не попадая
ногами в брюки...
Она села у двери в
ногах койки и
прижала руку
к повязке.
Прислонясь спиной
к стволу клёна, Лунёв смотрел на могилу убитого им человека. Он
прижал свою фуражку затылком
к дереву, и она поднялась у него со лба. Брови его нахмурились, верхняя губа вздрагивала, обнажая зубы. Руки он засунул в карманы пиджака, а
ногами упёрся в землю.
Мертвец с открытыми неподвижными глазами приводит в невольный трепет; но, по крайней мере, на бесчувственном лице его начертано какое-то спокойствие смерти: он не страдает более; а оживленный труп, который упал
к ногам моим, дышал, чувствовал и,
прижимая к груди своей умирающего с голода ребенка, прошептал охриплым голосом и по-русски: «Кусок хлеба!.. ему!..» Я схватился за карман: в нем не было ни крошки!
Пусть для других невидимы следы его детских
ног, но Саша их чувствует под своей подошвой, нежно
прижимает их
к земле и новый, теперешний свой ставит след.
Истомин встал,
прижал ногою колена тенора
к подоконнику и, взяв сигару в зубы, показал ему два большие пальца своих рук.
Как быстро упал с поднебесья внезапный крик пролетавшей журавлиной стаи, так быстро, услыхав этот кряк, Истомин выпрыгнул из таратайки, стал на
ноги и,
прижав к груди руки, затрясся от внутреннего зноба.
Что-то налетело на нее, закружило ее, сбило с
ног и повалило в грязь, и я подниму ее из этой грязи,
прижму к сердцу и успокою около него эту исстрадавшуюся жизнь.
В темноте ложи он беззвучно опустился
к ее
ногам и
прижал к губам край ее платья. И царица почувствовала, что он плачет от восторга, стыда и желания. Опустив руку на его курчавую жесткую голову, царица произнесла...
Меня и рулевого сменили с вахты, я залез под брезент и уснул, но вскоре — так показалось мне — меня разбудил топот
ног и крики. Высунув голову из-под брезента, я увидел, что трое матросов,
прижав рулевого
к стенке «конторки», разноголосно кричат...
Скрестив руки, вцепившись пальцами в плечи себе, он стоял спокойно,
прижимая ногою к палубе какой-то узел, смотрел на всех по очереди и хрипло уговаривал...
Странно и забавно было видеть, с каким увлечением и ловкостью действовал умный старик, пробиваясь сквозь толпу матросов-речников, отражая их кулаки, сбивая с
ног толчками плеча. Дрались беззлобно, весело, ради удальства, от избытка сил; темная куча тел сбилась у ворот,
прижав к ним фабричных; потрескивали доски, раздавались задорные крики...
Павел не знал ни одного обычного в то время приема молодых людей: он не умел ни закладывать за жилет грациозно руку, ни придерживать живописно этою рукою шляпу, слегка
прижав ее
к боку, ни выступить умеренно вперед левою
ногою, а тем более не в состоянии был ни насмешливо улыбаться, ни равнодушно смотреть; выражение лица его было чересчур грустно и отчасти даже сердито.
— А умеешь, то и ладно! — молвил он и в одно мгновение вскинул меня на одно плечо, а брата — на другое, велел нам взяться друг с другом руками за его затылком, а сам покрыл нас своею свиткою,
прижал к себе наши колена и понес нас, скоро и широко шагая по грязи, которая быстро растворялась и чавкала под его твердо ступавшими
ногами, обутыми в большие лапти.
Палочка теперь ему была очень нужна, потому что во время суматохи, происшедшей на садке, отменно выезжанная щеголиха тоже не сохранила бесстрашия — она метнулась в сторону и больно
прижала к дереву
ногу своего всадника.
13) Анастасия, обвенчавшись с Юрием, через несколько минут
прижимает руку его
к своему сердцу и говорит: чувствуешь ли, как бьется мое сердце? Оно живет тобою и пр…И действие и слова не в характере того времени. Анастасия могла взять руку Юрия и поцеловать. Также, прощаясь с ним у ворот Хотьковского монастыря, по нашему мнению, следовало бы ей поклониться в
ноги своему спасителю, супругу и господину.
На секунду встает в воображении Меркулова колодец, густая темнота ночи, мелкий дождик, журчанье воды, бегущей из желоба, и шлепанье по грязи чьих-то невидимых
ног. О! Как там теперь холодно, неприятно и жутко… Все тело, все существо Меркулова проникается блаженной животной радостью. Он крепко
прижимает локти
к телу, съеживается, уходит поглубже головой в подушку и шепчет самому себе...
Вавило играет песню: отчаянно взмахивает головой, на высоких, скорбных нотах —
прижимает руки
к сердцу, тоскливо смотрит в небо и безнадежно разводит руками, все его движения ладно сливаются со словами песни. Лицо у него ежеминутно меняется: оно и грустно и нахмурено, то сурово, то мягко, и бледнеет и загорается румянцем. Он поет всем телом и, точно пьянея от песни, качается на
ногах.
Он ввёл её в предбанник, затворил
ногою дверь, и обняв её,
прижал к себе, крепко прижимаясь в то же время щекою
к её груди.
«А мы смотрели. Лежала Радда,
прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза ее были в голубом небе, а у
ног ее раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его пали кудри, и не видно было его лица.
Семен кончил. Задохнувшийся горбун
прижимал к уродливой груди костлявые длинные пальцы и улыбался; внизу собрался народ и тянул головы кверху; и, победоносно вскинув рыжую бороду, звонарь обернулся
к Меркулову. Тот стоял на своих длинных негнущихся
ногах боком
к колоколам — в позе непреклонного и гордого протеста — и смотрел поверх Семеновой головы.
— Про лошадь узнать было труднее. Калека так же, как и ты, из двадцати лошадей сейчас же указал на лошадь. Да я не для того приводил вас обоих в конюшню, чтобы видеть, узнаете ли вы лошадь, а для того, чтобы видеть — кого из вас двоих узнает лошадь. Когда ты подошел
к ней, она обернула голову, потянулась
к тебе; а когда калека тронул ее, она
прижала уши и подняла
ногу. По этому я узнал, что ты настоящий хозяин лошади.
Катерина Астафьевна ничего не могла проговорить и только манила его
к себе ближе и ближе, и когда майор придвинулся
к ней и стал на колесо тележки
ногой, она обняла левою рукой его голову, а правою схватила его руку,
прижала ее
к своим запекшимся губам и вдруг погнулась и упала совсем на его сторону.
Прижав подбородком скрипку и с выражением страстного внимания прислушиваясь
к своим звукам, он судорожно передвигал
ногами.
Фридрих Адольфович со всех
ног бросился
к Митьке, выхватил у него несчастную птичку и со стоном
прижал ее
к своей груди. А Митька между тем рассказывал, широко размахивая руками и тараща свои и без того вытаращенные глаза...
Альберт в это время, не обращая ни на кого внимания,
прижав скрипку
к плечу, медленно ходил вдоль фортепьяно и настраивал ее. Губы его сложились в бесстрастное выражение, глаз не было видно; но узкая костлявая спина, длинная белая шея, кривые
ноги и косматая черная голова представляли чудное, но почему-то вовсе не смешное зрелище. Настроив скрипку, он бойко взял аккорд и, вскинув голову, обратился
к пьянисту, приготовившемуся аккомпанировать.
Они
прижали к земле
ноги и голову овцы, молодой бурят разрезал ножом живой овце верхнюю часть брюха и запустил руку в разрез.
О. Василий остановился и топнул
ногой. Обеспокоенно закудахтала и насторожилась испуганная курица, сзывая цыплят. Один из них был далеко и быстро побежал на зов, но по дороге его схватили и подняли большие, костлявые и горячие руки. Улыбаясь, о. Василий подышал на желтенького цыпленка горячим и влажным дыханием, мягко сложил руки, как гнездо, бережно
прижал к груди и снова заходил по длинной дорожке.
Она не ответила, вздохнула протяжно и, повернувшись, быстро и коротко взглянула на него. Потом спустила
ноги и села рядом, еще раз взглянула и прядями волос своих вытерла ему лицо, глаза. Еще раз вздохнула и мягким простым движением положила голову на плечо, а он также просто обнял ее и тихонько
прижал к себе. И то, что пальцы его прикасались
к ее голому плечу, теперь не смущало его; и так долго сидели они и молчали, и неподвижно смотрели перед собою их потемневшие, сразу окружившиеся глаза. Вздыхали.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась
нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками.
Прижимая руку
к груди, другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала...
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел
к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер влез на лошадь, схватился за гриву,
прижал каблуки вывернутых
ног к животу лошади, и чувствуя, что очки его спадàют и что он не в силах отнять рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.