Неточные совпадения
В
глазах родных он не имел никакой
привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Он, с его
привычным ей лицом, но всегда страшными
глазами, шел, спотыкаясь по кочкам, и необыкновенно тихо, как ей казалось.
Увидав ее, он пошел к ней навстречу, сложив губы в
привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими усталыми
глазами.
«Побывав на сцене, она как будто стала проще», — подумал Самгин и начал говорить с нею в
привычном, небрежно шутливом тоне, но скоро заметил, что это не нравится ей; вопросительно взглянув на него раз-два, она сжалась, примолкла. Несколько свиданий убедили его, что держаться с нею так, как он держался раньше, уже нельзя, она не принимает его шуточек, протестует против его тона молчанием; подожмет губы, прикроет
глаза ресницами и — молчит. Это и задело самолюбие Самгина, и обеспокоило его, заставив подумать...
Привычная упрощенность отношения Самгина к женщинам вызвала такую сцену: он вернулся с Тосей из магазина, где покупали посуду; день был жаркий, полулежа на диване, Тося, закрыв
глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила...
С той минуты, как она полюбила, в
глазах и улыбке ее засветился тихий рай: он светился два года и светился еще теперь из ее умирающих
глаз. Похолодевшие губы шептали свое неизменное «люблю», рука повторяла
привычную ласку.
Наклонившись всем корпусом вперед, Катерина Ивановна бойко пропела первый куплет; «Моисей» впился
глазами, когда она
привычным жестом собрала юбки веером и принялась канканировать.
Ибо будь человек знающий и
привычный, вот как я, например, который эти деньги сам видел зараньше и, может, их сам же в тот пакет ввертывал и собственными
глазами смотрел, как его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы стати, если примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакет распечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно, что деньги эти в том пакете беспременно лежат-с?
Я просыпался весь в поту, с бьющимся сердцем. В комнате слышалось дыхание, но
привычные звуки как будто заслонялись чем-то вдвинувшимся с того света, чужим и странным. В соседней спальне стучит маятник, потрескивает нагоревшая свеча. Старая нянька вскрикивает и бормочет во сне. Она тоже чужая и страшная… Ветер шевелит ставню, точно кто-то живой дергает ее снаружи. Позвякивает стекло… Кто-то дышит и невидимо ходит и глядит невидящими
глазами… Кто-то, слепо страдающий и грозящий жутким слепым страданием.
Бродяга скорчил такую рожу, что Ермилыч невольно фыркнул и сейчас же испугался, закрыв пасть ладонью. Писарь сурово скосил на него
глаза и как-то вдруг зарычал, так что отдельных слов нельзя было разобрать. Это был настоящий поток
привычной стереотипной ругани.
Он не мог освободиться от
привычного чувства собственности и смотрел кругом
глазами хозяина, вернувшегося домой из далекого путешествия.
Неоконченных, брошенных изб или забитых наглухо окон я не видел вовсе, и тесовая крыша здесь такое же заурядное и
привычное для
глаз явление, как на севере солома и корье.
Издалека мелькает и сквозит на почерневшей земле какая-то неопределенная белизна: в лесу, в чаще кустов, в полях и даже в степи, где иногда ложатся беляки, — и по какому-то, тоже неопределенному, чутью издалека узнает
привычный зоркий
глаз охотника, что эта белизна — заяц, хотя бывают иногда и самые смешные ошибки.
Платонов как раз вернулся на работу вовремя. Босячня, почесываясь, позевывая, разминая свои
привычные вывихи, становилась по местам. Заворотный издали своими зоркими
глазами увидал Платонова и закричал на весь порт...
Ей было сладко видеть, что его голубые
глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она не могла забыть о его молодости и о том, что он говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой
привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Несчастные слонялись возле места
привычного труда и голодными
глазами заглядывали внутрь; останавливались на площадях — и по целым часам проделывали те движения, какие в определенное время дня были уже потребностью их организма: пилили и стругали воздух, невидимыми молотами побрякивали, бухали в невидимые болванки.
Ромашов и на них глядел теми же преданными
глазами, но никто из свиты не обернулся на подпоручика: все эти парады, встречи с музыкой, эти волнения маленьких пехотных офицеров были для них
привычным, давно наскучившим делом.
— Александров! — вызвал его своим бесцветным голосом полковник, у которого и
глаза и перо, казалось, уже готовились поставить
привычную единицу, — потрудитесь начертить двойной траверс и указать все его размеры.
Вся семья, по какому-то инстинкту брезгливости, сторонилась от него, хотя мама всегда одергивала Алешу, когда он начинал в
глаза Мажанову имитировать его любимые,
привычные словечки: «так сказать», «дело в том, что», «принципиально» и еще «с точки зрения».
Сам Иван Дорофеев, мужик лет около сорока, курчавый и с умными
глазами, в красной рубахе и в сильно смазанных дегтем сапогах, спал на лавке и первый услыхал своим
привычным ухом, что кто-то подъехал к его дому и постучал в окно, должно быть, кнутовищем.
— Ну, я в эти дела не мешаюсь, — ответил сурово молчаливый жилец и опять повернулся к своим бумагам. Но между
глазами и бумагой ему почудилось испуганное лицо миловидной девушки, растерявшейся и беспомощной, и он опять с неудовольствием повернулся, подымая
привычным движением свои очки на лоб.
Передонов стал на
привычное свое место. Певчие отсюда все были ему видны. Щуря
глаза, он смотрел на них и думал, что они стоят беспорядочно и что он подтянул бы их, если бы он был инспектором гимназии. Вот смуглый Крамаренко, маленький, тоненький, вертлявый, все оборачивается то туда, то сюда, шепчет что-то, улыбается, — и никто-то его не уймет. Точно никому и дела нет.
Саша нагнулся, призакрыл
глаза и понюхал. Людмила засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по губам и удержала руку на его рте. Саша зарделся и поцеловал ее теплую, благоухающую ладонь нежным прикосновением дрогнувших губ. Людмила вздохнула, разнеженное выражение пробежало по ее миловидному лицу и опять заменилось
привычным выражением счастливой веселости. Она сказала...
— Теперь, — шептал юноша, — когда люди вынесли на площади, на улицы
привычные муки свои и всю тяжесть, — теперь, конечно, у всех другие
глаза будут! Главное — узнать друг друга, сознаться в том, что такая жизнь никому не сладка. Будет уж притворяться — «мне, слава богу, хорошо!» Стыдиться нечего, надо сказать, что всем плохо, всё плохо…
И мигнул боцману. Ну, сразу за здраю-желаю полсотни горячих всыпали. Дело
привычное, я и
глазом не моргнул, отмолчался. Понравилось Фофану. Встаю, обеими руками, согнувшись, подтягиваю штаны, а он мне...
Несмотря на то, что мы давно знакомы с художником по нашему рассказу, здесь будет нелишним сказать еще пару слов о его теплой личности. Илье Макаровичу Журавке было лет около тридцати пяти; он был белокур, с горбатым тонким носом, очень выпуклыми близорукими
глазами, довольно окладистой бородкой и таким курьезным ротиком, что мало
привычный к нему человек, глядя на собранные губки Ильи Макаровича, все ожидал, что он вот-вот сейчас свистнет.
Паркер был лакей, — я видел такую одежду, как у него, на картинах. Седой, остриженный, слегка лысый, плотный человек этот в белых чулках, синем фраке и открытом жилете носил круглые очки, слегка прищуривая
глаза, когда смотрел поверх стекол. Умные морщинистые черты бодрой старухи, аккуратный подбородок и мелькающее сквозь
привычную работу лица внутреннее спокойствие заставили меня думать, не есть ли старик главный управляющий дома, о чем я его и спросил. Он ответил...
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это — человек, перешибленный пополам. Надежда закралась в нее, потом тотчас умирала. Она еще раз всплакнула и ушла темной тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую субботу беззвучно появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы,
глаза запали и окружились тенями. Сосредоточенная дума оттянула углы ее губ книзу. Она
привычным жестом разматывала платок, затем мы уходили втроем в палату. Осматривали ее.
Само собою разумеется, что чем больше поставлено капканов, тем больше попадет зайцев; но должно признаться, что это работа хлопотливая и медленная, так что в короткий зимний день трудно поставить более пятнадцати капканов. Жестокие оренбургские бураны так иногда заносят их, что
привычный и заметливый
глаз хозяина не вдруг найдет место, где были поставлены его снасти; иногда охотник даже теряет их и находит уже весной, да и то не всегда.
А Челкаш торжествовал. Его
привычные к потрясениям нервы уже успокоились. У него сладострастно вздрагивали усы и в
глазах разгорался огонек. Он чувствовал себя великолепно, посвистывал сквозь зубы, глубоко вдыхал влажный воздух моря, оглядывался кругом и добродушно улыбался, когда его
глаза останавливались на Гавриле.
Шатров без всяких церемоний называл его в
глаза «великим Николевым», и он принимал такие слова как должную и
привычную дань, все равно, как будто называли его Николаем Петровичем.
Ласково и кокетливо сверкнув
глазами из-под тонких смелых бровей, Генриетта сбросила свой бурнус на руку Арбузову, быстрым женским
привычным движением поправила волосы и, взявшись с мужем за руки, грациозно выбежала на арену.
Тут маменька, увидевши, что уже это не шутка, поскорее снарядили бабусю с большим запасом всякой провизии и отправили ко мне, чтобы кормила меня, берегла, как
глаза, и везде по походах не отставала от меня. Так куда! командирство и слышать не захотели. Его благородие, господин капитан, приказал бабусю со всем добром из селения выгнать; а о том и не подумал, что я даже исчах без
привычной домашней пищи! Но это еще не то большое несчастье, о котором хочу рассказать.
Болезни все больше старые, неизлечимые, запущенные, на которые летом во время горячей работы никто не обращает внимания: катарры, гнойники, трахома, воспаление ушей и
глаз, кариоз зубной полости,
привычные вывихи.
И тогда лицо фельдшера представляется ему таким донельзя знакомым и неприятным, точно оно перестает быть чужим человеческим лицом, а становится чем-то вроде
привычного пятна на обоях, примелькавшейся фотографической карточки с выколотыми
глазами или давнишней царапины на столе, по которым скользишь взором, уже не замечая их, но все-таки бессознательно раздражаясь.
Игумен стоял в облачении у стены, выпростав короткие пухлые ручки из-под ризы над толстым телом и животом, и, растирая галун ризы, улыбаясь, говорил что-то с военным в генеральском свитском мундире с вензелями и аксельбантами, которые сейчас рассмотрел отец Сергий своим
привычным военным
глазом.
Бродяга глядел своим обычным взглядом. Выражение горечи опять спряталось куда-то в глубь его спокойных, задумчивых
глаз, и в движениях явилась
привычная уверенность авторитетного старосты.
Без костюма и грима Цирельман оказался невысоким, коренастым человеком, с бритым, старым и желтым, точно изжеванным, актерским лицом и курчавыми волосами, на которых седина лежала сверху, как будто они были припудрены.
Глаза под взъерошенными, неровными бровями были почти без ресниц и носили суровый, беспокойный и печальный оттенок, присущий взгляду
привычных пьяниц.
Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало биться от минутного ужаса… Тогда, закрыв
глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла руки над головой и, поборов
привычным усилием свою слабость, крикнула, точно в цирке...
И вот благородное, чистое и прекрасное человеческое тело обращено в приманку для совершенно определенных целей; запретное, недоступное
глазу человека другого пола, оно открывается перед ним только в специальные моменты, усиливая сладострастие этих моментов и придавая ему остроту, и именно для сладострастников-то
привычная нагота и была бы большим ударом [На «классической вальпургиевой ночи» Мефистофель чувствует себя совершенно чужим.
Несмотря на то, что
глаза были закрыты, лицо госпожи выражало усталость, раздраженье и
привычное страданье.
Глубоко серьезными
глазами ребенка смотрит Толстой на жизнь. И, как в ребенке, в нем так же совершенно нет юмора. Рисуемое им часто убийственно смешно, но чувство смешного достигается чрезвычайно своеобразным приемом: как будто внимательный, все подмечающий ребенок смотрит на явление, описывает его, не ведаясь с условностями, просто так, как оно есть, — и с явления сваливаются эти
привычные, гипнотизировавшие нас условности, и оно предстает во всей своей голой, смешной нелепице.
В
глазах сытость, скука…Губы сложены в покорную и в то же время насмешливую улыбку, которая сделалась
привычной…
Был он с живыми, умно-смеющимися
глазами, с равномерною, пухлою полнотою, какою полнеют люди, сразу прекратившие
привычную физическую работу. Бритый, и только под носом рыжел маленький, смешной треугольничек волос. Катю покоробило, что вошел он, не сняв фуражки.
Он уставился одним
глазом на кучу денег. Другой
глаз Зайца невозможно косил, почему он и получил свое прозвище. Дядя Тимоха
привычной рукой стал перебрасывать монеты.
Глаза то и дело наполнялись слезами, когда он смотрел на за несколько лет
привычную для него обстановку дома человека, которого он, по завещанию матери, называл отцом.
Не прошло десяти-пятнадцати минут, как в кабинет смелой,
привычной походкой вошла одетая в бальное платье красивая, хотя сильно ремонтированная женщина с большими наивными темно-синими
глазами, с пепельными волосами, мелкие завитки которых спускались на лоб.
«Неужели эта рука, это лицо, эти
глаза, всё это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это всё будет вечно мое,
привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
Голова Наташи
привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но
глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо.
Печально было смотреть на эту
привычную действительность, когда перед
глазами носился еще облик рыцаря и поэта, в ушах еще звучали наивно благородные излияния чистой, непродажной и верной любви.