Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты
привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
С тех пор, как Алексей Александрович выехал из дома с намерением не возвращаться в семью, и с тех пор, как он
был у адвоката и сказал хоть одному
человеку о своем намерении, с тех пор особенно, как он перевел это дело жизни в дело бумажное, он всё больше и больше
привыкал к своему намерению и видел теперь ясно возможность его исполнения.
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком —
был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто,
люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому
привыкли.
Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу; это чувство —
было зависть; я говорю смело «зависть», потому что
привык себе во всем признаваться; и вряд ли найдется молодой
человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого, ей равно незнакомого, вряд ли, говорю, найдется такой молодой
человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не
был этим поражен неприятно.
Это
был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями,
была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен
человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и
привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их
были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Раскольников не
привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к
людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда
людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни
было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
Огудалова. Да оно и хорошо в захолустье пожить, там и твой Карандышев мил покажется, пожалуй, первым
человеком в уезде
будет, вот помаленьку и
привыкнешь к нему.
Аркадий сообщил несколько петербургских новостей, но он ощущал небольшую неловкость, ту неловкость, которая обыкновенно овладевает молодым
человеком, когда он только что перестал
быть ребенком и возвратился в место, где
привыкли видеть и считать его ребенком.
Он издавна
привык думать, что идея — это форма организации фактов, результат механической деятельности разума, и уверен
был, что основное человеческое коренится в таинственном качестве, которое создает исключительно одаренных
людей, каноника Джонатана Свифта, лорда Байрона, князя Кропоткина и других этого рода.
«Жажда развлечений,
привыкли к событиям», — определил Самгин. Говорили негромко и ничего не оставляя в памяти Самгина; говорили больше о том, что дорожает мясо, масло и прекратился подвоз дров. Казалось, что весь город выжидающе притих.
Людей обдувал не сильный, но неприятно сыроватый ветер, в небе являлись голубые пятна, напоминая глаза, полуприкрытые мохнатыми ресницами. В общем
было как-то слепо и скучно.
Но вообще он
был доволен своим местом среди
людей, уже
привык вращаться в определенной атмосфере, вжился в нее, хорошо, — как ему казалось, — понимал все «системы фраз» и
был уверен, что уже не встретит в жизни своей еще одного Бориса Варавку, который заставит его играть унизительные роли.
Он вызывал впечатление крепкого, надежного
человека, который
привык и умеет делать все так же осторожно и уверенно, как он
ест.
У нее
была очень милая манера говорить о «добрых»
людях и «светлых» явлениях приглушенным голосом; как будто она рассказывала о маленьких тайнах, за которыми скрыта единая, великая, и в ней — объяснения всех небольших тайн. Иногда он слышал в ее рассказах нечто совпадавшее с поэзией буден старичка Козлова. Но все это
было несущественно и не мешало ему
привыкать к женщине с быстротой, даже изумлявшей его.
Смущал его Кумов,
человек, которого он
привык считать бездарным и более искренно блаженненьким, чем хитрый, честолюбивый Диомидов. Кумов заходил часто, но на вопросы: где он
был, что видел? — не мог толково рассказать ничего.
Он видел, что какие-то разношерстные
люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже
привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что
были случаи столкновений рабочих и солдат, но он не верил в это и солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Ее слова
были законом в семье, а к неожиданным поступкам Самгина все
привыкли; он часто удивлял своеобразием своих действий, но и в семье и среди знакомых пользовался репутацией счастливого
человека, которому все легко удается.
Может
быть, она
привыкла бы и к своему стыду, обтерпелась бы: к чему не
привыкает человек! если б ее дружба к Штольцу
была чужда всяких корыстолюбивых помыслов и желаний.
К нему все
привыкли в городе, и почти везде, кроме чопорных домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства. Бабушка не принимала его, только когда ждала «хороших гостей», то
есть людей поважнее в городе.
Эта качка напоминала мне пока наши похождения в Балтийском и Немецком морях — не больше. Не
привыкать уже
было засыпать под размахи койки взад и вперед, когда голова и ноги постепенно поднимаются и опускаются. Я кое-как заснул, и то с грехом пополам: но не один раз будил меня стук, топот
людей, суматоха с парусами.
— Они бегают оттого, что европейцы редко заходят сюда, и наши не
привыкли видеть их. Притом американцы,
бывши здесь, брали иногда с полей горох, бобы: если б один или несколько
человек сделали это, так оно бы ничего, а когда все…
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе
людей постоянной идеи и цели, какая должна
быть в мыслящей толпе, что они
едят, спят и больше ничего не делают, что
привыкли к этой жизни и любят ее.
В Англии
есть клубы; там вы видитесь с
людьми, с которыми
привыкли быть вместе, а здесь европейская жизнь так быстро перенеслась на чужую почву, что не успела пустить корней, и оттого, должно
быть, скучно.
— В этом-то и ошибка, что мы
привыкли думать, что прокуратура, судейские вообще — это какие-то новые либеральные
люди. Они и
были когда-то такими, но теперь это совершенно другое. Это чиновники, озабоченные только 20-м числом. Он получает жалованье, ему нужно побольше, и этим и ограничиваются все его принципы. Он кого хотите
будет обвинять, судить, приговаривать.
— Ну, и без этого обойдемся, — сказал офицер, поднося откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова. — Позволите? Ну, как угодно. Живешь в этой Сибири, так
человеку образованному рад-радешенек. Ведь наша служба, сами знаете, самая печальная. А когда
человек к другому
привык, так и тяжело. Ведь про нашего брата такое понятие, что конвойный офицер — значит грубый
человек, необразованный, а того не думают, что
человек может
быть совсем для другого рожден.
Лоскутов уезжал на прииски только на несколько дней. Работы зимой
были приостановлены, и у него
было много свободного времени. Привалов как-то незаметно
привык к обществу этого совершенно особенного
человека, который во всем так резко отличался от всех других
людей. Только иногда какое-нибудь неосторожное слово нарушало это мирное настроение Привалова, и он опять начинал переживать чувство предубеждения к своему сопернику.
Вечером стрелки разложили большие костры. У них
было веселое настроение, точно они возвратились домой.
Люди так
привыкли к походной жизни, что совершенно не замечали ее тягот.
Теперь необходимо сказать несколько слов о том, как
был организован вьючный обоз экспедиции. В отряде
было 12 лошадей. Очень важно, чтобы
люди изучили коней и чтобы лошади, в свою очередь,
привыкли к
людям. Заблаговременно надо познакомить стрелков с уходом за лошадью, познакомить с седловкой и с конским снаряжением, надо приучить лошадей к носке вьюков и т.д. Для этого команда собрана
была за 30 дней до похода.
Целые армии пехоты разгонялись, как стада овец, несколькими сотнями всадников; до той поры, когда явились на континент английские пехотинцы из гордых, самостоятельных мелких землевладельцев, у которых не
было этой боязни, которые
привыкли никому не уступать без боя; как только пришли во Францию эти
люди, у которых не
было предубеждения, что они должны бежать перед конницею, — конница, даже далеко превосходившая их числом,
была разбиваема ими при каждой встрече; знаешь, знаменитые поражения французских конных армий малочисленными английскими пехотинцами и при Кресси, и при Пуатье, и при Азенкуре.
Вы встретились с
людьми, которых не
привыкли встречать прежде, и не грех вам
было обмануться в них, судя по прежним вашим опытам.
Оба рано
привыкли пробивать себе дорогу своей грудью, не имея никакой поддержки; да и вообще, между ними
было много сходства, так что, если бы их встречать только порознь, то оба они казались бы
людьми одного характера.
— В таком случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил муку любопытства. Он помолчал. — У меня
был родственник дальний, он сидел с год в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я
человек военный, строгий,
привык; по семнадцатому году поступил в полк, у меня нрав горячий, но через минуту все прошло. Я вашего жандарма оставлю в покое, черт с ним совсем…
Голицын
был удивительный
человек, он долго не мог
привыкнуть к тому беспорядку, что когда профессор болен, то и лекции нет; он думал, что следующий по очереди должен
был его заменять, так что отцу Терновскому пришлось бы иной раз читать в клинике о женских болезнях, а акушеру Рихтеру — толковать бессеменное зачатие.
Не надобно забывать и то нравственное равнодушие, ту шаткость мнений, которые остались осадком от перемежающихся революций и реставраций.
Люди привыкли считать сегодня то за героизм и добродетель, за что завтра посылают в каторжную работу; лавровый венок и клеймо палача менялись несколько раз на одной и той же голове. Когда к этому
привыкли, нация шпионов
была готова.
— Нет, не то чтоб повальные, а так, мрут, как мухи; жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не
привык часов десять месить грязь да
есть сухари — опять чужие
люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Вот этот-то народный праздник, к которому крестьяне
привыкли веками, переставил
было губернатор, желая им потешить наследника, который должен
был приехать 19 мая; что за беда, кажется, если Николай-гость тремя днями раньше придет к хозяину? На это надобно
было согласие архиерея; по счастию, архиерей
был человек сговорчивый и не нашел ничего возразить против губернаторского намерения отпраздновать 23 мая 19-го.
— Действительно, тесновато, — всхлопотался он, — но я к этим номерам
привык, да и хозяин здешний хороший, справедливый
человек. Хочешь, я соседний номер велю отворить, тогда у нас
будут две комнаты, вместо одной.
К Ечкину старик понемногу
привык, даже больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким
людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть.
Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
Для Ермилыча
было много непонятного в этих странных речах, хотя он и
привык подчиняться авторитету суслонского писаря и верил ему просто из вежливости. Разве можно не поверить этакому-то
человеку, который всякий закон может рассудить?
Он рад
будет прогнать и погубить вас, но, зная, что с вами много хлопот, сам постарается избежать новых столкновений и сделается даже очень уступчив: во-первых, у него нет внутренних сил для равной борьбы начистоту, во-вторых, он вообще не
привык к какой бы то ни
было последовательной и продолжительной работе, а бороться с
человеком, который смело и неотступно пристает к вам, — это тоже работа немалая…
Мне это тем неприятнее, что я
привык тебя видеть поэтом не на бумаге, но и в делах твоих, в воззрениях на
людей, где никогда не слышен
был звук металла.
Однако философские открытия, которые я делал, чрезвычайно льстили моему самолюбию: я часто воображал себя великим
человеком, открывающим для блага всего человечества новые истины, и с гордым сознанием своего достоинства смотрел на остальных смертных; но, странно, приходя в столкновение с этими смертными, я робел перед каждым, и чем выше ставил себя в собственном мнении, тем менее
был способен с другими не только выказывать сознание собственного достоинства, но не мог даже
привыкнуть не стыдиться за каждое свое самое простое слово и движение.
Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние
люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что
были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним
привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов
было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так — о чем же разговаривать?
Рассказывая изложенное выше, я не раз задавался вопросом: как смотрели народные массы на опутывавшие их со всех сторон бедствия? — и должен сознаться, что пришел к убеждению, что и в их глазах это
были не более как „мелочи“, как искони установившийся обиход. В этом отношении они
были вполне солидарны со всеми кабальными
людьми, выросшими и состаревшимися под ярмом, как бы оно ни гнело их. Они
привыкли.
Он действительно бы
был героем, ежели бы из П. попал прямо на бастионы, а теперь еще много ему надо
было пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым
человеком в труде и опасности, каким мы
привыкли видеть русского офицера. Но энтузиазм уже трудно бы
было воскресить в нем.
С первого взгляда становилось явно, что этот красивый, несколько строгий, отлично воспитанный и превосходно вымытый молодой
человек привык повиноваться высшим и повелевать низшим и что за прилавком своего магазина он неизбежно должен
был внушать уважение самим покупателям!
Приехавшие дачники
были очень добрыми
людьми, а то, что они
были далеко от города, дышали хорошим воздухом, видели вокруг себя все зеленым, голубым и беззлобным, делало их еще добрее. Теплом входило в них солнце и выходило смехом и расположением ко всему живущему. Сперва они хотели прогнать напугавшую их собаку и даже застрелить ее из револьвера, если не уберется; но потом
привыкли к лаю по ночам и иногда по утрам вспоминали...
Как ни
привык Николай к возбуждаемому им в
людях ужасу, этот ужас
был ему всегда приятен, и он любил иногда поразить
людей, повергнутых в ужас, контрастом обращенных к ним ласковых слов. Так поступил он и теперь.
Хрипач имел вид
человека, который попал не в свое место, но ловко и мужественно скрывает это. От мадеры он отказался: он не
привык в этот час
пить вино. Разговаривал о городских новостях, о предстоящих переменах в составе окружного суда. Но слишком заметно
было, что он и Передонов вращаются в здешнем обществе в различных кругах.
— А я на что похож? Не-ет, началась расслойка
людям, и теперь у каждого должен
быть свой разбег. Вот я, в городе Вологде, в сумасшедшем доме служил, так доктор — умнейший господин! — сказывал мне: всё больше год от году сходит
людей с ума. Это значит — начали думать! Это с непривычки сходят с ума, — не
привыкши кульё на пристанях носить, обязательно надорвёшься и грыжу получишь, как вот я, — так и тут — надрывается душа с непривычки думать!
Скоро, увлечённый рассказами Марка, он забывал о них и о себе, напряжённо слушая, смеялся вместе со всеми, когда
было смешно, угрюмо вздыхал, слыша тяжкое и страшное, и виновато опускал голову, когда Марк сурово говорил о трусливом бессердечии
людей, о их лени, о позорном умении быстро ко всему
привыкать и о многих других холопьих свойствах русского
человека.