Неточные совпадения
Знаете ли вы, как дороги нам эти „
чудеса“ и как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена, населяющие ее, и все великое и
прекрасное, совершенное ими?
Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он — бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему; к дереву, к небу, к человеку, к собаке, к милой, кроткой,
прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее
прекрасными ежедневными
чудесами.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных
чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои
прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
С той поры, с того времечка пошли у них разговоры, почитай целый день, во зеленом саду на гуляньях, во темных лесах на катаньях и во всех палатах высокиих. Только спросит молода дочь купецкая, красавица писаная: «Здесь ли ты, мой добрый, любимый господин?» Отвечает лесной зверь,
чудо морское: «Здесь, госпожа моя
прекрасная, твой верный раб, неизменный друг». И не пугается она его голоса дикого и страшного, и пойдут у них речи ласковые, что конца им нет.
Гении, заключенные то в колодезе, то в глиняном сосуде, люди, превращенные в животных, очарованные рыбы, черная собака, которую сечет
прекрасная Зобеида и потом со слезами обнимает и целует… сколько загадочных
чудес, при чтении которых дух занимался в груди!
Санин не мог довольно надивиться ей; его особенно поражало то, каким
чудом такое идеально-прекрасное лицо принимало вдруг такое комическое, иногда почти тривиальное выражение?
Своим умом, ловкостью и умелым обхождением Соломон так понравился придворным, что в скором времени устроился во дворце, а когда старший повар умер, то он заступил его место. Дальше говорил Соломон о том, как единственная дочь царя,
прекрасная пылкая девушка, влюбилась тайно в нового повара, как она открылась ему невольно в любви, как они однажды бежали вместе из дворца ночью, были настигнуты и приведены обратно, как осужден был Соломон на смерть и как
чудом удалось ему бежать из темницы.
То-то и есть, что я слепо верил тогда, что каким-то
чудом, каким-нибудь внешним обстоятельством все это вдруг раздвинется, расширится; вдруг представится горизонт соответственной деятельности, благотворной,
прекрасной, и, главное, совсем готовой (какой именно — я никогда не знал, но, главное — совсем готовой), и вот я выступлю вдруг на свет божий, чуть ли не на белом коне и не в лавровом венке.
Казалось, что такому напряжению радостно разъяренной силы ничто не может противостоять, она способна содеять
чудеса на земле, может покрыть всю землю в одну ночь
прекрасными дворцами и городами, как об этом говорят вещие сказки. Посмотрев минуту, две на труд людей, солнечный луч не одолел тяжкой толщи облаков и утонул среди них, как ребенок в море, а дождь превратился в ливень.
— Oui, madame, — подхватил Де-Грие, — et croyez, je suis si enchante!.. votre sante… c’est un miracle… vous voir ici… une surprise charmante… [Да, мадам… и поверьте, я так восхищен… ваше здоровье… это
чудо… видеть вас здесь…
прекрасный сюрприз… (фр.)]
Вот они делаются яснее, яснее,
прекраснее… и вдруг, неизвестно каким
чудом, из этих черт восстают перед вами и роза и соловей, со всей своей прелестью и обаянием.
Татьяна Ивановна просто совершала
чудеса: зная наклонности своего милашки иметь все в порядочном виде, она достала где-то подсвечники из накладного серебра и серебряную сахарницу; у Ферапонта Григорьича выпросила, на свое собственное имя, совершенно новенький судок для водки и у одной знакомой достала гирную и
прекрасную скатерть и дюжины полторы салфеток.
— Ах, в том-то и дело, что я всегда стараюсь себе представить и не моту. Это не деньги, не должность — ничего подобного. Это будет какое-то
чудо, после которого начнется совсем новая,
прекрасная жизнь… начнется и для вас, и для меня, и для всех… Понимаете, Сергей Фирсыч, я жду
чуда! Неужели этого с вами никогда не бывает?
Конечно, для нее тут была
прекрасная роль Корделии, и Семенова играла ее
чудо как хорошо; но главное в пиесе лицо — старик Леар, которого играл я.
Ночь, в самом деле,
чудо как хороша! Величавы и спокойны горы,
прекрасные в своем могучем великолепии. Кура то пропадает из виду, то появляется, — отливающая лунным серебром, пенистая, таинственная и седая, как волшебница кавказских сказаний. Военно-грузинская дорога осталась позади. Мы свернули в сторону и через полчаса будем на месте, — на новом месте, среди новых людей, к которым так неожиданно заблагорассудилось забросить меня капризнице судьбе.
Иловайская удивленно вглядывалась в потемки и видела только красное пятно на образе и мелькание печного света на лице Лихарева. Потемки, колокольный звон, рев метели, хромой мальчик, ропщущая Саша, несчастный Лихарев и его речи — всё это мешалось, вырастало в одно громадное впечатление, и мир божий казался ей фантастичным, полным
чудес и чарующих сил. Всё только что слышанное звучало в ее ушах, и жизнь человеческая представлялась ей
прекрасной, поэтической сказкой, в которой нет конца.
Когда же в немом восторге слеза умиления прольется из глаз, упадет на сердце и освятит его, когда душа зарвется из пленной оболочки своей и запросится в мир
чудес и света… тогда поймешь этот мир, несравненно более
прекрасный, нежели оставленный тобою.
Он верит теперь, он убежден, что Антон может делать
чудеса: это сказала ему
прекрасная женщина, к которой он ведет его.
Когда же в немом восторге слеза умиления прольется из глаз, упадет на сердце и осветит его, когда душа зарвется из пленной оболочки своей и запросится в мир
чудес и света… тогда поймешь этот мир, несравненно более
прекрасный, нежели оставленный тобой.
Если вы не читали в подлиннике этого апокрифа, то вы, конечно, читали
прекрасное стихотворение гр. Ал. Толстого («Грешница») или стояли в благородном самоуглублении перед картиной Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский и польский живописец академического направления, картина которого «Христос и грешница», выставленная в Петербурге на академической выставке 1873 г., вызвала большой интерес и споры в публике и критике.], который изобразил это священное
чудо в пластических образах.
Павел горько и печально улыбался. Он не умел поступать так, как Петров, и целовал этих женщин. Его губы касались их холодного тела, и было однажды, — и это страшно вспомнить, — он, со странным вызовом самому себе, целовал вялую руку, пахнувшую духами и пивом. Он целовал, точно казнил себя; он целовал, точно губы его могли произвести
чудо и превратить продажную женщину в чистую,
прекрасную, достойную великой любви, жаждою которой сгорало его сердце. А она сказала...