Неточные совпадения
Городничий. Полно вам,
право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг,
право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков
на чай.
Служивого задергало.
Опершись
на Устиньюшку,
Он поднял ногу левую
И стал ее раскачивать,
Как гирю
на весу;
Проделал то же с
правою,
Ругнулся: «
Жизнь проклятая!» —
И вдруг
на обе стал.
В одной письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют
право на безусловное блаженство в загробной
жизни, по тому одному, что они градоначальники; в другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать
на свое поведение особенное внимание, так как в загробной
жизни они против всякого другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.
Упав
на колени пред постелью, он держал пред губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала
на его поцелуи. А между тем там, в ногах постели, в ловких руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась
жизнь человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же
правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
В женском вопросе он был
на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их
права на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною
жизнью, и устроил
жизнь своей жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время.
— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтоб равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете
право на имя благородного человека и рискуете
жизнью.
— Нет, брат, ты не ругай меня фетюком, — отвечал зять, — я ей
жизнью обязан. Такая,
право, добрая, милая, такие ласки оказывает… до слез разбирает; спросит, что видел
на ярмарке, нужно всё рассказать, такая,
право, милая.
Сказавши это, старик вышел. Чичиков задумался. Значенье
жизни опять показалось немаловажным. «Муразов
прав, — сказал он, — пора
на другую дорогу!» Сказавши это, он вышел из тюрьмы. Часовой потащил за ним шкатулку, другой — чемодан белья. Селифан и Петрушка обрадовались, как бог знает чему, освобожденью барина.
— Иной раз,
право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги
на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую
жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь
на диету, — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя
на всех, —
право и эдак все.
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием
жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы
на пути как препятствие, то Ньютон имел бы
право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
Запущенный под облака,
Бумажный Змей, приметя свысока
В долине мотылька,
«Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;
Признайся, что тебе завидно
Смотреть
на мой высокий столь полёт». —
«Завидно?
Право, нет!
Напрасно о себе ты много так мечтаешь!
Хоть высоко, но ты
на привязи летаешь.
Такая
жизнь, мой свет,
От счастия весьма далёко;
А я, хоть, правда, невысоко,
Зато лечу,
Куда хочу;
Да я же так, как ты, в забаву для другого,
Пустого,
Век целый не трещу».
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к
жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме
права на свободу слова, мысли. Нет, нужны идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию мышления».
А минутами ему казалось, что он чем-то руководит, что-то направляет в
жизни огромного города, ведь каждый человек имеет
право вообразить себя одной из тех личностей, бытие которых окрашивает эпохи.
На собраниях у Прейса, все более многолюдных и тревожных, он солидно говорил...
«Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже прожил половину срока
жизни, имею
право на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл
жизни?.. Смешно в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня
жизнь — театр, я — зритель.
На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что
прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это — человек для себя…
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня
на шесть лет и все еще…
Право же, мне кажется, что в этой борьбе с правительством у таких людей, как Мария, главную роль играет их желание отомстить за испорченную
жизнь…
— Тимофей Степанович —
прав! — решительно заявляла она. —
Жизнь оказалась сложнее, чем думали. Многое, принятое нами
на веру, необходимо пересмотреть.
— Коренной сибиряк более примитивен, более серьезно и успешно занят делом самоутверждения в
жизни. Толстовцы и всякие кающиеся и вообще болтуны там — не водятся. Там понимают, что ежели основной закон бытия — борьба, так всякое я имеет
право на бесстыдство и жестокость.
«В этом есть доля истины — слишком много пошлых мелочей вносят они в
жизнь. С меня довольно одной комнаты. Я — сыт сам собою и не нуждаюсь в людях, в приемах, в болтовне о книгах, театре. И я достаточно много видел всякой бессмыслицы, у меня есть
право не обращать внимания
на нее. Уеду в провинцию…»
«Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею
право на удобное место в
жизни…» — соображал Самгин и чувствовал себя обновленным, окрепшим, независимым.
Тогда-то она обливала слезами свое прошедшее и не могла смыть. Она отрезвлялась от мечты и еще тщательнее спасалась за стеной непроницаемости, молчания и того дружеского равнодушия, которое терзало Штольца. Потом, забывшись, увлекалась опять бескорыстно присутствием друга, была очаровательна, любезна, доверчива, пока опять незаконная мечта о счастье,
на которое она утратила
права, не напомнит ей, что будущее для нее потеряно, что розовые мечты уже назади, что опал цвет
жизни.
Есть еще сибариты, которым необходимы такие дополнения в
жизни: им скучно без лишнего
на свете. Кто подаст куда-то запропастившуюся табакерку или поднимет упавший
на пол платок? Кому можно пожаловаться
на головную боль с
правом на участие, рассказать дурной сон и потребовать истолкования? Кто почитает книжку
на сон грядущий и поможет заснуть? А иногда такой пролетарий посылается в ближайший город за покупкой, поможет по хозяйству — не самим же мыкаться!
«Такой умок выработала себе, между прочим, в долгом угнетении, обессилевшая и рассеянная целая еврейская нация, тайком пробиравшаяся сквозь человеческую толпу, хитростью отстаивавшая свою
жизнь, имущество и свои
права на существование».
Например, если б бабушка
на полгода или
на год отослала ее с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца, не воротила бы себе
права на любовь этой матери — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или, по крайней мере, забвение, если правда, что «время все стирает с
жизни», как утверждает Райский.
Между тем, отрицая в человеке человека — с душой, с
правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе
жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу.
— Я не проповедую коммунизма, кузина, будьте покойны. Я только отвечаю
на ваш вопрос: «что делать», и хочу доказать, что никто не имеет
права не знать
жизни.
Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо. Научить «что делать» — я тоже не могу, не умею. Другие научат. Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет, я не знаю — но не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
— Ты сегодня особенно меток
на замечания, — сказал он. — Ну да, я был счастлив, да и мог ли я быть несчастлив с такой тоской? Нет свободнее и счастливее русского европейского скитальца из нашей тысячи. Это я,
право, не смеясь говорю, и тут много серьезного. Да я за тоску мою не взял бы никакого другого счастья. В этом смысле я всегда был счастлив, мой милый, всю
жизнь мою. И от счастья полюбил тогда твою маму в первый раз в моей
жизни.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов был и
прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже
жизнь свою… несмотря
на то что с ним расстается навеки…
—
Право, не знаю, как вам ответить
на это, мой милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая
жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
Самые
правые русские славянофилы и самые левые русские народники (к ним за редкими исключениями нужно причислить по душевному складу и русских социал-демократов, непохожих
на своих западных товарищей) одинаково восстают против «отвлеченной мысли» и требуют мысли нравственной и спасающей, имеющей существенное практическое применение к
жизни.
Но декларация
прав человека и гражданина
на практике, в демократических революциях, в массовых общественных движениях очень мало проводилась в
жизнь и вытеснялась утилитарно-общественными интересами.
Сектантская психология и в религиозной
жизни есть уклон и ведет к самоутверждению и самопогруженности, а в
жизни политической она не имеет никаких
прав на существование, так как всегда является сотворением себе кумира из относительных вещей мира, подменой Абсолютного Бога относительным миром.
А главное, он сам не любил свои ноги, почему-то всю
жизнь находил свои большие пальцы
на обеих ногах уродливыми, особенно один грубый, плоский, как-то загнувшийся вниз ноготь
на правой ноге, и вот теперь все они увидят.
Подробнее
на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла главная для него беда, и хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь
право взять их, надо было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую
жизнь я не хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Похоже было
на то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном
праве; очевидно, видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их, пожалуй, и до сих пор, но мало-помалу с обеднением после веселой
жизни в молодости и недавней отмены крепостного
права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его за уживчивый складный характер, да еще и ввиду того, что все же порядочный человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя за стол, хотя, конечно,
на скромное место.
Первое, что я сделал, — поблагодарил гольда за то, что он вовремя столкнул меня с плота. Дерсу смутился и стал говорить, что так и надо было, потому что если бы он соскочил, а я остался
на плоту, то погиб бы наверное, а теперь мы все опять вместе. Он был
прав, но тем не менее он рисковал
жизнью ради того, чтобы не рисковал ею я.
Он редко играл роль в домашней
жизни. Но Марья Алексевна была строгая хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление дочери о предложении, она назначила мужу ту почетную роль, какая по
праву принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись
на диване, как
на торжественнейшем месте, и послали Матрену просить барышню пожаловать к ним.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах,
на которые перенес его Владимир;
правая рука его висела до полу, голова опущена была
на грудь, не было уж и признака
жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный
на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили
на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Странная, оригинальная развалина другого века, окруженная выродившимся поколением
на бесплодной и низкой почве петербургской придворной
жизни. Она чувствовала себя выше его и была
права. Если она делила сатурналии Екатерины и оргии Георга IV, то она же делила опасность заговорщиков при Павле.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских
прав, бросали богатство, общественное положение и ехали
на целую
жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие
права ехать, удалялись от двора, многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
Твоею дружбой не согрета,
Вдали шла долго
жизнь моя.
И слов последнего привета
Из уст твоих не слышал я.
Размолвкой нашей недовольный,
Ты, может, глубоко скорбел;
Обиды горькой, но невольной
Тебе простить я не успел.
Никто из нас не мог быть злобен,
Никто, тая строптивый нрав,
Был повиниться не способен,
Но каждый думал, что он
прав.
И ехал я
на примиренье,
Я жаждал искренно сказать
Тебе сердечное прощенье
И от тебя его принять…
Но было поздно…
Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков, и настойчиво требовали восстановления попранного
права на участие в
жизни.
— Нет! — закричал он, — я не продам так дешево себя. Не левая рука, а
правая атаман. Висит у меня
на стене турецкий пистолет; еще ни разу во всю
жизнь не изменял он мне. Слезай с стены, старый товарищ! покажи другу услугу! — Данило протянул руку.
Наконец я подошел к воротам пансиона и остановился… Остановился лишь затем, чтобы продлить ощущение особого наслаждения и гордости, переполнявшей все мое существо. Подобно Фаусту, я мог сказать этой минуте: «Остановись, ты прекрасна!» Я оглядывался
на свою короткую еще
жизнь и чувствовал, что вот я уже как вырос и какое, можно сказать, занимаю в этом свете положение: прошел один через две улицы и площадь, и весь мир признает мое
право на эту самостоятельность…
— Поговорим, папа, серьезно… Я смотрю
на брак как
на дело довольно скучное, а для мужчины и совсем тошное. Ведь брак для мужчины — это лишение всех особенных
прав, и твои принцы постоянно бунтуют, отравляют
жизнь и себе и жене. Для чего мне муж-герой? Мне нужен тот нормальный средний человек, который терпеливо понесет свое семейное иго. У себя дома ведь нет ни героев, ни гениев, ни особенных людей, и в этом, по-моему, секрет того крошечного, угловатого эгоизма, который мы называем семейным счастьем.
Он проповедовал свободу личности и ее
право на полноту
жизни, он требовал, чтобы личность возвысилась над социальной средой, над традициями прошлого.
Борец за личность Писарев отрицал творческую полноту личности, полноту ее духовной и даже душевной
жизни, отрицал
право на творчество в философии, в искусстве, в высшей духовной культуре.
История русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное
право, которое было самой страшной язвой русской
жизни, гонения
на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Дело в том, что хотя с лишением всех
прав состояния поражаются супружеские
права осужденного и он уже не существует для семьи, как бы умер, но тем не менее все-таки его брачные
права в ссылке определяются не обстоятельствами, вытекающими из его дальнейшей
жизни, а волею супруга не осужденного, оставшегося
на родине.
У меня нет точных цифр относительно урожаев, а показаниям самих корсаковцев верить нельзя, но по некоторым признакам, как, например, большое количество скота, внешняя обстановка
жизни и то, что здешние крестьяне не торопятся уезжать
на материк, хотя давно уже имеют
на это
право, следует заключить, что урожаи здесь не только кормят, но и дают некоторый избыток, располагающий поселенца к оседлой
жизни.