Неточные совпадения
Есть места вовсе бесплодные: с них,
по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки. Подъезжая к
реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся на берега
Волги: передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Его зовут волжским куликом, очевидно, потому, что он водится во множестве около
реки Волги; впрочем, и
по песчаным берегам других немалых
рек кулика-сороки бывает много.
Говорят, будто бы пискари оттого так быстро прыснули в разные стороны, что испугались щуки, которая в это время заплыла в Кашинку из
Волги; но спрошенная
по сему предмету щука представила к следствию одобрительное свидетельство от полиции, из которого видно, что она неоднократно и прежде появлялась в
реке Кашинке, и всегда с наилучшими намерениями.
Словно сетью застилал он перед нашими глазами и даль, в которую
Волга катила свои волны, и плоские берега
реки, на которых,
по местам, чернели сиротливые, точно оголенные избушки.
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние,
по небу плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к
Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за
реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через
Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою
реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно,
по тяжкой необходимости, а не
по пламенной любви к движению, к жизни.
Хотя он и не советует мне гулять
по ночам, но все же иногда я выхожу огородами на берег
Волги и сижу там, под ветлами, глядя сквозь прозрачную завесу ночи вниз, за
реку, в луга.
А услыхавшие про это сразу догадались, что Голован это сделал неспроста, а что он таким образом, изболясь за людей, бросил язве шмат своего тела на тот конец, чтобы он прошел жертвицей
по всем русским
рекам из малого Орлика в Оку, из Оки в
Волгу,
по всей Руси великой до широкого Каспия, и тем Голован за всех отстрадал, а сам он от этого не умрет, потому что у него в руках аптекарев живой камень и он человек «несмертельный».
Ой, во кустах, по-над
Волгой, над
рекой,
Вора-молодца смертный час его настиг.
Как прижал вор руки к пораненной груди, —
Стал на колени — богу молится.
— Господи! Приими ты злую душеньку мою,
Злую, окаянную, невольничью!
Было бы мне, молодцу, в монахи идти, —
Сделался, мальчонко, разбойником!
На луговой стороне
Волги, там, где впадает в нее прозрачная
река Свияга и где, как известно
по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование!
по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
В настоящее время, то есть весною, в Казани происходило обыкновенное ежегодное и оригинальное гулянье, и вот
по какому поводу: как только выступит из берегов
Волга и затопит на несколько верст (иногда более десяти) свою луговую сторону, она сливается с озером Кабаном, лежащим от нее, кажется, верстах в трех, и, пополнив его неподвижные воды, устремит их в канал, или проток, называемый Булак (мелкий, тинистый и вонючий летом), который, проходя сквозь всю нижнюю часть Казани, соединяется с
рекой Казанкой.
Волга же, разливаясь всегда позднее всех меньших
рек, снова заставляет переполненные воды Кабана, опять
по Булаку, устремляться в Казанку.
Нельзя и старину за все похвалить: безурядицы много было: разбойник тогда
по губернии стал ходить
по имени Иван Фаддеич, и разбойник сильнеющий; может быть, более трехсот человек шайка его была, словно в неприятельских землях разъезды делал и грабил
по Волге и другим судоходным
рекам.
В казачьи времена атаманы да есаулы в нашу родну реченьку зимовать заходили, тут они и дуван дуванили, нажитое на
Волге добро, значит, делили… теперь и званья нашей
реки не стало: завалило ее, голубушку, каршами, занесло замоинами [Замоина — лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча, — то же самое, но поверх песка.], пошли
по ней мели да перекаты…
Когда же пришли ко брегу, Волга-река расступалася, как широкие врата растворялася, принимала в свое лоно людей благочестных, и шедшую за крестным ходом церковь, и
по воздусям ходящую святую икону преподобного Варлаама.
Глаз не сводя, смотрит он в даль
по Волге, глядит, как из-за бледно-желтой, заметавшей чуть не половину
реки косы легко и свободно выплывают один за другим низóвые пароходы, увлекая за собой долгие, легкие, уемистые баржи.
Каменский лес вблизи
Волги на левой стороне ее, ниже Макарьева, называется так
по селу Каменке, находящемуся на Рознежской заводи
реки Волги.
— В старых книгах не то говорится, — довольно громко промолвил он. — Князя Георгия в том бою на
реке Сити убили… Как же ему, мертвому, было вниз
по Волге бежать?
Теперь
по Волге то и дело «бегают» пароходы, и потому бурлак спокойно себе тянет бечеву Жегулями и спокойно плывет мимо их расшива и беляна, а еще не далее как лет двадцать назад Жегули, это классическое место волжских разбоев, были далеко не безопасны. Вдруг, бывало, над гладью
реки раздастся зычно молодецкое сарын на кичку! — и судохозяин вместе с батраками, в ужасе, ничком падает на палубу и лежит неподвижно, пока в его суденышке шарят, хозяйничают да шалят вольные ребята.
По Волге,
по Оке,
по Суре и
по мéньшим
рекам живет народ совсем другой, чем вдали от них, — ростом выше, станом стройней, из себя красивей, силою крепче, умом богаче соседей — издавнá обрусевшей мордвы, что теперь совсем почти позабыла и древнюю веру, и родной язык, и преданья своей старины.
От устья Оки до Саратова и дальше вниз правая сторона
Волги «Горами» зовется. Начинаются горы еще над Окой, выше Мурома, тянутся до Нижнего, а потом вниз
по Волге. И чем дальше, тем выше они. Редко горы перемежаются — там только, где с правого бока
река в
Волгу пала. А таких
рек немного.
И поплыл тут белый царь
по Волге реке, поплыл государь
по Воложке на камешке, в левой руке держит ведро русской земли, а правой кидает ту землю
по берегу…
Едет белый царь
по Волге реке, плывет государь
по Во́ложке на камешке.
И вспомнилось ему, как он еще мальчуганом гостил с отцом в промысловом селе «Заводное», вверх
по Волге в соседней губернии, на луговом берегу, и как он забирался на колокольню одной из двух церквей и
по целым часам глядел на барскую усадьбу с парком, который спускался вниз к самой
реке.
— Вряд ли, сударь!.. По-нашему, не может… Вот хоть бы нашу сторону взять… Сторона гужевая: от
Волги четыреста, от Оки двести верст,
реки, пристани далеко — надо все гужом. Вот в запрошлый год и уродились у нас хлеба вдоволь, а промысла на ту пору позамялись… Мужик волком и взвыл, для того, что ему хлебом одним не прожить… Крестьянско житье тоже деньгу просит. Спаси, господи, и помилуй православных от недорода, да избавь, царю небесный, и от того, чтобы много-то хлеба родилось.
Рыжий глинистый обрыв, баржа,
река, чужие, недобрые люди, голод, холод, болезни — быть может, всего этого нет на самом деле. Вероятно, всё это только снится, — думал татарин. Он чувствовал, что спит, и слышал свой храп… Конечно, он дома, в Симбирской губернии, и стоит ему только назвать жену
по имени, как она откликнется; а в соседней комнате мать… Однако, какие бывают страшные сны! К чему они? Татарин улыбнулся и открыл глаза. Какая это
река?
Волга?
Во время Донского был у них христос Аверьян, убитый татарами, во времена Ивана Грозного были в Москве, в Киржаче и на
реке Андоме христос Иван Емельянов и богородица Марья Якимовна, при Никоне странствовал
по нынешним Костромской и Владимирской губерниям господь саваоф Данила Филиппович, который около Костромы побросал в
Волгу и старые и новые книги, говоря, что не в грамоте и не в книгах, а в слове и духе спасение…
Донес Николай Фомич: так и так, «ездил в город Мухин «
по делу о водопроводе», делал нивелировку, грунт нашел слабый, подземными ключами размываемый,
рекою Волгой подмываемый, совсем ни на что неспособный; потому деньги за сондировку и нивелировку, полтораста рублей, в уплату рабочим из моей собственности удержанные, покорнейше прошу возвратить откуда следует, а для благосостояния города Мухина и для безопасного и безостановочного следования
по большой дороге казенных транспортов и арестантов, а равно проезжающих
по казенной и частной надобностям, необходимо мухинскую гору предварительно укрепить и потом уже устроить водопровод для снабжения жителей водою».