Неточные совпадения
Больной удержал
в своей руке руку брата. Левин чувствовал, что он хочет что-то сделать с его рукой и
тянет ее куда-то. Левин отдавался замирая. Да, он притянул ее к своему рту и поцеловал. Левин затрясся от рыдания и, не
в силах ничего выговорить, вышел из
комнаты.
— Да что ж тебе? Ну, и ступай, если захотелось! — сказал хозяин и остановился: громко, по всей
комнате раздалось храпенье Платонова, а вслед за ним Ярб захрапел еще громче. Уже давно слышался отдаленный стук
в чугунные доски. Дело
потянуло за полночь. Костанжогло заметил, что
в самом деле пора на покой. Все разбрелись, пожелав спокойного сна друг другу, и не замедлили им воспользоваться.
Но особенно крепко захватил и
потянул меня к себе нахлебник Хорошее Дело. Он снимал
в задней половине дома
комнату рядом с кухней, длинную,
в два окна —
в сад и на двор.
Сливая
в толстые белые чашки разные жидкости, смотрит, как они дымятся, наполняют
комнату едким запахом, морщится, смотрит
в толстую книгу и мычит, покусывая красные губы, или тихонько
тянет сиповатым голосом...
Лука Назарыч, опомнившись, торопливо зашагал по плотине к господскому дому, а Терешка провожал его своим сумасшедшим хохотом. На небе показался молодой месяц; со стороны пруда
тянуло сыростью. Господский дом был ярко освещен, как и сарайная, где все окна были открыты настежь. Придя домой, Лука Назарыч отказался от ужина и заперся
в комнате Сидора Карпыча, которую кое-как успели прибрать для него.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и
тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала
в это время, потому что оставалась
в доме одна, с глазу на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился
в сарайную, а его
комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее
в слезах.
Они были вдвоем
в комнате Тамары. Женька с утра еще послала за коньяком и теперь медленно, точно лениво,
тянула рюмку за рюмкой, закусывая лимоном с кусочком сахара.
В первый раз это наблюдала Тамара и удивлялась, потому что всегда Женька была не охотница до вина и пила очень редко и то только по принуждению гостей.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из
комнаты. Его
потянуло не
в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться
в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть
в любой переулок, выйти на площадь, зайти
в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
Но проходила ночь, медленно и противно влачился день, наступал вечер, и его опять неудержимо
тянуло в этот чистый, светлый дом,
в уютные
комнаты, к этим спокойным и веселым людям и, главное, к сладостному обаянию женской красоты, ласки и кокетства.
Приходилось по-прежнему бесцельно бродить по
комнатам, прислушиваться к бою маятника и скучать, скучать без конца. Изредка она каталась
в санях, и это немного оживляло ее; но дорога была так изрыта ухабами, что беспрерывное нырянье
в значительной степени отравляло прогулку. Впрочем, она настолько уж опустилась, что ее и не
тянуло из дому. Все равно, везде одно и то же, и везде она одна.
И как меня вдруг
потянуло туда,
в задние низенькие
комнаты,
в эту провонялую, сырую атмосферу, на эти клеенчатые диваны, на всем пространстве которых, без всякого сомнения, ни одного непроплеванного места невозможно найти!
С одной стороны, моя
комната «очертела» мне до невозможности, как пункт какого-то предварительного заключения, и поэтому, естественно, меня
тянуло разделить свое одиночество с другим, подобным мне существом, — это инстинктивное тяготение к дружбе и общению — лучшая характеристика юности; а с другой, — я так же инстинктивно боялся потерять пока свое единственное право — сидеть одному
в четырех стенах.
Хорошо мне жилось, никуда меня даже не
тянуло отсюда, так хорошо! Да скоро эта светлая полоса моей жизни оборвалась, как всегда, совершенно неожиданно. Отдыхал я как-то после обеда
в своей
комнате, у окна, а наискось у своего окна стояла Женя, улыбаясь, и показывала мне мой подарок, перламутровый кошелек, а потом и крикнула...
Затем он упрекал ее мужа
в недальновидности: не покупает домов, которые продаются так выгодно. И теперь уж Юлии казалось, что
в жизни этого старика она — не единственная радость. Когда он принимал больных и потом уехал на практику, она ходила по всем
комнатам, не зная, что делать и о чем думать. Она уже отвыкла от родного города и родного дома; ее не
тянуло теперь ни на улицу, ни к знакомым, и при воспоминании о прежних подругах и о девичьей жизни не становилось грустно и не было жаль прошлого.
Мне минуло уже десять лет.
В комнате, во дворе и
в огороде сделалось тесно. Я уже ходил
в заводскую школу, где завелись свои школьные товарищи. Весной мы играли
в бабки и
в шарик, удили рыбу, летом ходили за ягодами, позднею осенью катались на коньках, когда «вставал» наш заводский пруд; зимой катались на санках, — вообще каждое время года приносило свои удовольствия. Но все это было не то. Меня
тянуло в лес, подальше, где поднимались зеленые горы.
— Я на одну минутку, — начал зоолог, снимая
в сенях калоши и уже жалея, что он уступил чувству и вошел сюда без приглашения. «Я как будто навязываюсь, — подумал он, — а это глупо». — Простите, что я беспокою вас, — сказал он, входя за Лаевским
в его
комнату, — но я сейчас уезжаю, и меня
потянуло к вам. Бог знает, увидимся ли когда еще.
Так торжественно прошла во мне эта сцена и так разволновала меня, что я хотел уже встать, чтобы отправиться
в свою
комнату,
потянуть шнурок стенного лифта и сесть мрачно вдвоем с бутылкой вина. Вдруг появился человек
в ливрее с галунами и что-то громко сказал. Движение
в зале изменилось. Гости потекли
в следующую залу, сверкающую голубым дымом, и, став опять любопытен, я тоже пошел среди легкого шума нарядной, оживленной толпы, изредка и не очень скандально сталкиваясь с соседями по шествию.
Катерина Львовна вдруг побледнела, собственный ребенок у нее впервые повернулся под сердцем, и
в груди у нее
потянуло холодом. Постояла она среди
комнаты и вышла, потирая стынущие руки.
Сколько напомнила мне эта
комната,
в которой теперь лежал покойник, волнами ходил дым ладана, тускло горели восковые свечи и
тянуло за душу похоронное пение!
Комната мамаши была заперта, и мне становилось жутко, и что-то
тянуло меня заглянуть
в эту холодную и пустую
комнату, когда я проходила спать мимо нее.
Погода эти дни была дурная, и большую часть времени мы проводили
в комнатах. Самые лучшие задушевные беседы происходили
в углу между фортепьяно и окошком. На черном окне близко отражался огонь свеч, по глянцевитому стеклу изредка ударяли и текли капли. По крыше стучало,
в луже шлепала вода под желобом, из окна
тянуло сыростью. И как-то еще светлее, теплее и радостнее казалось
в нашем углу.
Все вышли провожать Вельчанинова; дети привели Лизу, с которой играли
в саду. Они смотрели на нее теперь, казалось, еще с большим недоумением, чем давеча. Лиза задичилась совсем, когда Вельчанинов поцеловал ее при всех, прощаясь, и с жаром повторил обещание приехать завтра с отцом. До последней минуты она молчала и на него не смотрела, но тут вдруг схватила его за рукав и
потянула куда-то
в сторону, устремив на него умоляющий взгляд; ей хотелось что-то сказать ему. Он тотчас отвел ее
в другую
комнату.
Даже здесь,
в душной, пропитанной тяжелым запахом
комнате, чувствовалось, что там, за окном, стоит бодрый и холодный осенний день, сияет яркое, но негреющее солнце и
тянет крепким ароматом увядающего листа.
Она упала
в постель, и мелкие, истерические рыдания, мешающие дышать, от которых сводит руки и ноги, огласили спальню. Вспомнив, что через три-четыре
комнаты ночует гость, она спрятала голову под подушку, чтобы заглушить рыдания, но подушка свалилась на пол, и сама она едва не упала, когда нагнулась за ней;
потянула она к лицу одеяло, но руки не слушались и судорожно рвали всё, за что она хваталась.
Лампадка
в последний раз мигнула, затрещала и потухла. Кто-то, должно быть Мерик, вошел
в комнату и сел на скамью. Он
потянул из трубки, и на мгновение осветилась смуглая щека с черным пятнышком. От противного табачного дыма у фельдшера зачесалось
в горле.
Но наконец пружина
потянула и незримая подземная работа Кишенского совершилась:
в одну прекрасную ночь Висленева, Горданова и Ванскок посетили незваные гости. Сначала это, конечно, каждое из этих трех лиц узнало только само про себя, но на заре Ванскок, дрожа до зубного стука от смешанных чувств радости и тревоги, посетила Висленева и застала его сидящим посреди
комнаты, как Марий на развалинах Карфагена.
Комик молча прошелся по
комнате, тяжело опустился
в кресло и с шумом
потянул к себе со стола газету.
Спор разгорелся жестокий. Вмешались другие, и было столько мнений, сколько спорящих. Таня спорила резко, насмешливо, не брезгала софизмами и переиначиванием слов противника. Ее большие глаза с суровою враждою смотрели на Токарева и на всех, кто хоть сколько-нибудь высказывался за ненавистного ей Бернштейна. Было уж за полночь,
в комнате стоял душный табачный дым, а
в окна
тянуло свежею и глубокою тишиною спавшей ночи.
Слушатели были задумчивы…
В раскрытую форточку
тянуло гнилою сыростью,
в тесной
комнате пахло пивом и табаком, лица у всех были малокровные, истощенные долгим и нездоровым трудом, — а песня говорила о какой-то светлой, ясной жизни и о светлой любви среди природы.
За рекой поднималась дымка тумана. Оттуда
тянуло запахом поемных лугов. Ей дышалось легко-легко, и голова была возбуждена. И не на тот лад, как всегда, после сиденья
в комнате тети Марфы за лакомствами и наливками.
Как только Аксинья скрылась за дверью во внутренние
комнаты, Серафима пододвинулась к одному из зеркал,
потянула вуалетку, чтобы ее лицо ушло под тюль до рта, и вглядывалась
в свои глаза и щеки — не могут ли они ее выдать?
Палтусов
потянул в себя воздух этой
комнаты, и ему стало не то грустно, не то сладко на особый манер.
В комнате собрались все наши второкурсники и второкурсницы, кроме Ольги. У некоторых на лицах недоумение, у других любопытство, у третьих улыбки. Посреди «музыкальной» стоят Вася Рудольф и болгарка, причем он держится за один конец какой-то корзины, Султана же за другой, противоположный, и каждый
тянет ее к себе. Корзина наполнена пирожными. Бумага с нее сорвана, и вкусные ромовые бабы, пышки, мокко и картофелинки с ромовой начинкой соблазнительными рядами выглядывают оттуда.
На этом же самом диване он лежит теперь, обуреваемый страстью, и эта самая его любимая
комната кажется ему пустой и мрачной, а воображение рисует ему красненький домик
в тупике Сивцева Вражка и задорное лицо красавицы, с чудной фигурой,
в мужском одеянии. Он понимает, что его дух побежден, что наступает торжество тела, что это соблазн, что это погибель, но какая-то страшная, неопреодолимая сила
тянет его на этот соблазн, как мотылька на огонь, толкает его на эту погибель. И он пойдет.
Оставшись один, он не встал, а вскочил с дивана и почти бросился
в читальную
комнату. Его ужаснула возможность возвращения собеседницы.
В читальной он, однако ж, не остался. Его
потянуло в большую залу.
Не прошло и двух минут, как князь Василий,
в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел
в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул
комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и
потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.