Неточные совпадения
Главное, я наконец постиг этого человека, и даже мне было отчасти жаль и как бы досадно, что все это оказалось так просто: этого человека я всегда ставил в сердце моем на чрезвычайную высоту, в
облака, и непременно одевал его судьбу во что-то таинственное, так что естественно до сих
пор желал, чтобы ларчик открывался похитрее.
…Когда мы выезжали из Золотых ворот вдвоем, без чужих, солнце, до тех
пор закрытое
облаками, ослепительно осветило нас последними ярко-красными лучами, да так торжественно и радостно, что мы сказали в одно слово: «Вот наши провожатые!» Я помню ее улыбку при этих словах и пожатье руки.
Так промаялись мы еще целые сутки, и только к вечеру третьего дня ветер начал понемногу стихать. Тяжелые тучи еще продолжали свое настойчивое движение, но
порой сквозь них пробивались багровые лучи заката. В темных
облаках, в ослепительной белизне свежевыпавшего снега и в багрово-золотистом сиянии вечерней зари чувствовалось приближение хорошей погоды.
— Гм… значит, и я уж сделался в ваших глазах подозрительным… Скоренько! Нет, коли так, то рассказывайте. Поймите, что ведь до сих
пор вы ничего еще не сказали, кроме того, что дождь — от
облаков.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно слушать эту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их
облаком равнодушия и утомленного ожидания. Старший судья не двигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков
порою исчезали, расплываясь по лицу.
Ромашов лег на спину. Белые, легкие
облака стояли неподвижно, и над ними быстро катился круглый месяц. Пусто, громадно и холодно было наверху, и казалось, что все пространство от земли до неба наполнено вечным ужасом и вечной тоской. «Там — Бог!» — подумал Ромашов, и вдруг, с наивным
порывом скорби, обиды и жалости к самому себе, он заговорил страстным и горьким шепотом...
И вот она едет и жадно вглядывается в даль и ищет: где же эти таинственные «усадьбы» и парки, где эта обетованная земля, на которой воочию предстанет перед ней мечта ее жизни… Поля, колокольчики,
порой засинеет лесок,
облака двигаются бесшумно, с какой-то важной думой, а отец, вздрагивая, спрашивает...
Соблазны власти и всего того, что она дает, и богатства, почестей, роскошной жизни, представляются достойной целью деятельности людей только до тех
пор, пока она не достигнута, но тотчас, как скоро человек достигает их, обличают свою пустоту и теряют понемногу свою притягательную силу, как
облака, которые имеют форму и красоту только издали: стоит только вступить в них чтобы исчезло всё то, что казалось в них прекрасным.
Разорванные в нескольких местах
порывами ветра, они точно обрушились, но остановленные посреди падения, мигом превратились в груды фантастических развалин, которые продолжали двигаться, меняя с каждою секундой свой цвет, величину и очертание: то падали они друг на дружку, смешивались, растягивались тяжелыми закругленными массами и принимали вид исполинских темно-синих чудовищ, плавающих по разъяренному морю; то росли, вздымались, как горные хребты, и медленно потом расходились, открывая глубокие долины и пропасти, на дне которых проносились клочки других
облаков; то снова все это смешивалось в один неопределенный хаос, полный страшного движения…
…Потом дни были наполнены суетой похорон, переездом Раисы на квартиру Доримедонта. Евсей без дум метался, точно маленькая птица, в
облаке тёмного страха, И лишь
порою в нём, как синий болотный огонёк, вспыхивала робкая мысль...
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное
облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик
порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
И Екатерина на троне!.. Уже на бессмертном мраморе Истории изображен сей незабвенный день для России: удерживаю
порыв моего сердца описать его величие… Красота в образе воинственной Паллады!.. Вокруг блестящие ряды Героев; пламя усердия в груди их!.. Перед Нею священный ужас и Гений России!.. Опираясь на Мужество. Богиня шествует — и Слава, гремя в
облаках трубою, опускает на главу Ее венок лавровый!..
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих
порВсё небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные природы,
Когда, как дым синея,
облакаПод вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
Солнце село.
Облака над морем потемнели, море тоже стало темным, повеяло прохладой. Кое-где уж вспыхивали звезды, гул работы в бухте прекратился, лишь
порой оттуда тихие, как вздохи, доносились возгласы людей. И когда на нас дул ветер, он приносил с собой меланхоличный звук шороха волн о берег.
Бурмистров вздрагивал от холода. Часто повторяемый вопрос — что делать? — был близок ему и держал его в углу, как собаку на цепи. Эти зажиточные люди были не любимы им, он знал, что и они не любят его, но сегодня в его груди чувства плыли подобно
облакам, сливаясь в неясную свинцовую массу.
Порою в ней вспыхивал какой-то синий болотный огонек и тотчас угасал.
Между станом и вратами Московскими возвышался холм; туда обращался взор Мирослава, как скоро
порыв ветра рассевал
облака пыли: там стояла обыкновенно вместе с матерью прелестная Ксения, уже страстная, чувствительная супруга…
В то время здесь было большое движение; проходили длинные обозы с товарами, и бывали тут разные случаи, вроде того, например, как лет 30 назад обозчики, рассердившись, затеяли драку и убили проезжего купца, и в полуверсте от двора до сих
пор еще стоит погнувшийся крест; проезжали почтовые тройки со звонками и тяжелые барские дормезы, с ревом и в
облаках пыли проходили гурты рогатого скота.
Вот переезд и темный домик, где живет сторож. Шлагбаум поднят, и около намело целые горы, и, как ведьмы на шабаше, кружатся
облака снега. Тут линию пересекает старая, когда-то большая дорога, которую до сих
пор еще зовут трактом. Направо, недалеко от переезда, у самой дороги, стоит трактир Терехова, бывший постоялый двор. Тут по ночам всегда брезжит огонек.
Да, много лет и много горьких мук
С тех
пор отяготело надо мною;
Но первого восторга чудный звук
В груди не умирает, — и
порою,
Сквозь
облако забот, когда недуг
Мой слабый ум томит неугомонно,
Ее глаза мне светят благосклонно.
Так в час ночной, когда гроза шумит
И бродят
облака, — звезда горит
В дали эфирной, не боясь их злости,
И шлет свои лучи на землю в гости.
Эти двуличные, печальные и смешные дела быстро забывались нами в торопливой работе, всё более широко разгоравшейся с каждым днём. И всё ярче пламенели вокруг нас леса в пёстрых красках урядливой осени. Уже дня по два и по три кряду над округой неподвижно стояли серые, скупые
облака, точно смёрзлись они над землёю ледяным сводом, холодно думая — не
пора ли одеть её в белые одежды снега?
Уходит.
Порыв ветра взметает его широкую одежду.
Облако желтой пыли застилает площадь, дворец и Короля. Видно, как из клубов пыли выскакивают маленькие красные Слухи. Они прыгают и рассыпаются во все стороны. Кажется, что ветер свистит, когда они заливаются смехом. Сию же минуту в толпе гуляющих раздаются тревожные голоса.
Уходящие тучи, в которых
порою все еще судорожно вздрагивали зеленовато-белые и лиловые молнии, красовались теми разнообразно-суровыми и красивыми тонами, которыми всегда бывают окрашены разорванные
облака удаляющейся сильной грозы.
Порой она показывалась на мгновение, и тогда казалось, будто
облако стоит на месте, а месяц бежит сквозь него в другом направлении.
В воздухе, засвежевшем под частыми, уже осенними
облаками, носился плодовый запах, как бывало на Варварской площади, в Москве, или теперь на Болоте, о ту же
пору дня.
Багровая заря взошла на небо и бросила свой красноватый отблеск на землю. Настало раннее утро. Погода была переменчива.
Порою ветер разгонял
облака и показывалось солнышко, то опять оно заволакивалось тучами, черным саваном висевшими над Новгородом.
С каким восторгом я встречал
Час утра летнею
порою,
Когда над сонною землёю
Восток безоблачный пылал
И золотистыми волнами,
Под дуновеньем ветерка,
Над полосатыми полями
Паров вставали
облака!
Багровая заря взошла на небо и бросила свой красноватый отблеск на землю. Настало раннее утро. Погода была переменчива.
Порой ветер разгонял
облака и показывалось солнышко, то опять оно заволакивалось тучами, черным саваном повисшими над Новгородом.
Небо очистилось и лишь
порой луну застилали
облака.
С тех
пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались
облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.
Степа, выглянувши теперь из
облаков, совсем точно преобразился. Он вовсе не такой, каким был до сих
пор со мною. Сдержанность его исчезла. «Лекция кончилась!» Он произвел свой опыт и сделался просто моим приятелем. И странно: не из ложной гордости, но по внутреннему побуждению я не пристаю уже к нему с вопросами. Мне пока видно, за что следует прежде всего взяться. И самому Степе будет приятнее знать, что я иду не на помочах, а сама.
В тую
пору одинокий кавказский черт по-за тучею пролетал, по сторонам поглядывал. Скука его взяла, прямо к сердцу так и подкатывается. Экая, думает, ведьме под хвост, жисть! Грешников энтих как собак нерезаных, никто сопротивления не оказывает, хочь на проволоку их сотнями нижи. Опять же, кругом никакого удовольствия: Терек ревет, будто верблюд голодный, гор наворочено до самого неба, а зачем — неизвестно…
Облака в рог лезут, сырость да серость, — из одного вылетишь, ныряй в другое…
Чистил как-то Левонтий около парадной избы двустволку, засвистал солдатский походный марш своего королевства… Услыхал королевич, по лицу словно
облако прошло, задумался. Клюнуло, стало быть, — вспомнил. Царица к ему с теплыми словами, плечом греет, глазами кипятит, а он ей досадный знак сделал, не мешай, мол, слушать… С той
поры Левонтия и близко к крыльцу не подпускали. Определили его за две версты в караульное помещение, дежурным бабам постные щи варить. Свисти, соловей, сколько хочешь…
— Ах, знаешь? Когда ты в кабинете говорил, я смотрела на тебя, — заговорила Наташа, видимо стараясь отогнать набежавшее
облако. — Ну две капли воды ты на него похож, на мальчика. (Она так называла сына.) Ах,
пора к нему итти… Пришло… А жалко уходить.