Неточные совпадения
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне
христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не
понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
— Я ненавижу поповское православие, мой ум направлен на слияние всех наших общин — и сродных им — в одну. Я —
христианство не люблю, — вот что! Если б люди твоей… касты, что ли, могли
понять, что такое
христианство,
понять его воздействие на силу воли…
Глубина
христианства в том, чтобы принять и
понять изнутри всю жизнь как мистерию Голгофы и Воскресения.
Христианство сначала
понимало, что с тем понятием о браке, которое оно развивало, с тем понятием о бессмертии души, которое оно проповедовало, второй брак — вообще нелепость; но, делая постоянно уступки миру, церковь перехитрила и встретилась с неумолимой логикой жизни — с простым детским сердцем, практически восставшим против благочестивой нелепости считать подругу отца — своей матерью.
Добрые люди
поняли, что очистительное крещение плоти есть отходная
христианства; религия жизни шла на смену религии смерти, религия красоты — на смену религии бичевания и худобы от поста и молитвы.
Так и
понимают многие историки
христианства (И. Вейсс, Луози, Швейцер).
Я и
христианство понял и принял как эмансипацию.
Моя критика оккультизма, теософии и антропософии связана была с тем, что все эти течения космоцентричны и находятся во власти космического прельщения, я же видел истину в антропоцентризме и самое
христианство понимал как углубленный антропоцентризм.
Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам истории — бунту Лютера, бунту разума просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против истории и цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое
христианство я
понимаю как бунт против мира и его закона.
Хомяков говорит, что Запад не
понимает несовместимости государства и
христианства.
Но один Достоевский
понимал, что эта тема разрешена лишь в
христианстве.
Чего-то в
христианстве он до конца не мог
понять, но вина в этом лежит не на нем, не только на нем.
И до сих пор мир не
понимает, почему Христос не пришел в силе и славе, почему не явил Своей божественной мощи, почему так бессильна религия Христа в истории, почему
христианство получает удар за ударом и не удается, не устраивает этого мира.
И одно уже то, что
христианство не
поняло женщину, — что так великолепно развила Жорж Занд в одном из своих гениальных романов.
«А то учение, требующее слишком многого, неисполнимого, хуже, чем то, которое требует от людей возможного, соответственно их силам», — думают и утверждают ученые толкователи
христианства, повторяя при этом то, что давно уже утверждали и утверждают и не могли не утверждать о христианском учении те, которые, не
поняв его, распяли за то учителя, — евреи.
Чем шире распространялось
христианство и чем большую оно захватывало толпу неподготовленных людей, тем менее оно понималось, тем решительнее утверждалась непогрешимость понимания и тем менее становилась возможность
понять истинный смысл учения.
И как стоит одной пчеле раскрыть крылья, подняться и полететь и за ней другой, третьей, десятой, сотой, для того чтобы висевшая неподвижно кучка стала бы свободно летящим роем пчел, так точно стоит только одному человеку
понять жизнь так, как учит его
понимать ее
христианство, и начать жить так, и за ним сделать то же другому, третьему, сотому, для того чтобы разрушился тот заколдованный круг общественной жизни, из которого, казалось, не было выхода.
Стоит человеку
понять свою жизнь так, как учит
понимать ее
христианство, т. е.
понять то, что жизнь его принадлежит не ему, его личности, не семье или государству, а тому, кто послал его в жизнь,
понять то, что исполнять он должен поэтому не закон своей личности, семьи или государства, а ничем не ограниченный закон того, от кого он исшел, чтобы не только почувствовать себя совершенно свободным от всякой человеческой власти, но даже перестать видеть эту власть, как нечто могущее стеснять кого-либо.
G. D. Bartlett сказал между прочим: «Если я хоть сколько-нибудь
понимаю писание, — сказал он, — я утверждаю, что люди только играют с
христианством, если они игнорируют, т. е. умалчивают о вопросе войны.
Таких пониманий жизни мы знаем три: два уже пережитых человечеством, и третье, которое мы теперь переживаем в
христианстве. Пониманий таких три, и только три, не потому, что мы произвольно соединили различные жизнепонимания в эти три, а потому, что поступки всех людей имеют всегда в основе одно из этих трех жизнепониманий, потому что иначе, как только этими тремя способами, мы не можем
понимать жизнь.
Избитый и полумертвый, Иерухим наконец восчувствовал. Он
понял, что до сих пор блуждал во тьме, и потому изъявил желание немедленно принять
христианство. Тогда Прокоп простил его, выдал, по условию, тысячу рублей и даже пожелал быть его восприемником.
То, что они говорили о сечении и о
христианстве, я хорошо
понял, — но для меня совершенно было темно тогда, что такое значили слова: своего, его жеребенка, из которых я видел, что люди предполагали какую-то связь между мною и конюшим.
Это было поэтико-религиозное начало философии истории; оно очевидно лежало в
христианстве, но долго не
понимали его; не более, как век тому назад, человечество подумало и в самом деле стало спрашивать отчета в своей жизни, провидя, что оно недаром идет и что биография его имеет глубокий и единый всесвязывающий смысл.
Анна Дмитриевна. Не
понимаю одно: как ты миришь свое желание жениться на госпоже Протасовой с живым мужем, с твоими религиозными убеждениями, что развод противен
христианству?
Марья Ивановна. Я хочу
понимать, но не могу
понять. Я вижу, что твое
христианство сделало то, что ты возненавидел семью, меня. А для чего, не
понимаю.
Для того, чтобы
понимать истинное
христианство, надо прежде всего отказаться от ложного.
С первых же времен апостолы и первые христиане до такой степени не
понимают сущности учения Христа, что учат принимающих
христианство прежде всего верить в воскресение Христа, в чудесное действие крещения, в сошествие святого духа и т. п., но ничего или очень мало говорят о нравственном учении Христа, как это видно по всем речам апостолов, записанным в Деяниях.
И
понимая так превратно учение Христа, люди, не желающие ему следовать, делают одно из двух: или, признавая совершенство недостижимым (что совершенно справедливо), откидывают всё учение как неисполнимую мечту (это делается светскими людьми), или, что самое вредное и распространенное и делалось и делается большинством людей, считающих себя христианами, это — то, чтобы, признавая совершенство недостижимым, исправлять, то есть извращать, учение и вместо истинного христианского учения, состоящего в вечном стремлении к божескому совершенству, исполнять правила, называемые христианскими, но большей частью прямо противные
христианству.
Но они, познав Бога, не прославили Его как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих… заменили истину ложью и служили твари вместо Творца» (1:21-5).] (
понимая под ним «естественные» религии, т. е. все, кроме иудео-христианства), обе же задачи одновременно разрешаются в откровенной религии Ветхого и Нового Завета.
Поэтому
христианство никак нельзя, под предлогом «панхристизма», превращать в принципиальный и решительный имманентизм и антрополарию, фактически
понимая его как углубленное и очищенное язычество (хотя оно включает в себя и последнее, как подчиненную и частную истину, и даже раскрывает относительную его правду); но одинаково нельзя его
понимать и по типу ветхозаветного трансцендентизма, как религию закона, обязательного лишь своей трансцендентной санкцией [Реакционную реставрацию этого трансцендентизма мы имеем в Исламе, в этом главный его пафос, существенно антихристианский.
Однако именно этой своей стороной
христианство, будучи кафоличным, является в то же время внеобщественным или сверхобщественным (и, конечно, этого в нем совершенно не знает и не
понимает социологизм).
При этом не
понимают, что аскетическая борьба с чувственностью в
христианстве проистекает именно из любви к ноуменальной, софийной чувственности, или красоте духовной, и вражда с телом мотивируется здесь высшею любовью к телу, что яснее всего выражается в почитании св. мощей, как духоносного, просветленного тела.
— Да вы с критикой согласны? Ну а ее-то у него и нет. Какая же критика при односторонности взгляда? Это в некоторых теперешних светских журналах ведется подобная критика, так ведь guod licet bovi, non licet Jovi, что приличествует быку, то не приличествует Юпитеру. Нет, вы Ламене почитайте. Он хоть нашего брата пробирает,
христианство, а он лучше, последовательней Фейербаха
понимает.
Христианство — это-с ведь дело слишком серьезное и великое: его не повалить.
Ницше не знал и не
понимал настоящего
христианства.
Ницше
понял остроту вопроса, но совершенно не
понял отношение к нему
христианства.
Если допустить, что антирелигиозная пропаганда окончательно истребит следы
христианства в душах русских людей, если она уничтожит всякое религиозное чувство, то осуществление коммунизма сделается невозможным, ибо никто не пожелает нести жертвы, никто не будет уже
понимать жизни как служение сверхличной цели, и окончательно победит тип шкурника, думающего только о своих интересах.
Все, что Гекер говорит о
христианстве, свидетельствует о том, что он совсем не видит и не
понимает духовной и мистической стороны
христианства.
Гекер не
понимает, что если в Чернышевском были настоящие черты святости, черты подвижника, то получал он это от
христианства своего детства и юности.
— Я хочу
понимать, но не могу
понять. Я вижу, что твое
христианство сделало то, что ты возненавидел семью, меня. А для чего, — не
понимаю.
В отличие от греческого понимания духа
христианство понимает дух как имеющий историю.
Паскаль, у которого было гениальное чувство антиномичности религиозной жизни,
понимал, что все
христианство связано с этой двойственностью человеческой природы.
— Это очень печально, то, что вы говорите, свидетельница, и я глубоко сочувствую вам; но
поймите же, что нельзя так умалять сущность
христианства, сводя его к понятию греха и добродетели, хождению в церковь и обрядам. Сущность
христианства в мистической близости с богом…
— Придумал я, братцы, тему… — говорит он, хмелея. — Хочется мне изобразить какого-нибудь этакого Нерона… Ирода, или Клепентьяна, или какого-нибудь,
понимаете ли, подлеца в этаком роде… и противопоставить ему идею
христианства. С одной стороны Рим, с другой,
понимаете ли,
христианство… Мне хочется изобразить дух…
понимаете? дух!
Еще с ними же вместе в одном доме жила мать Фалалея, старая вдова, по имени Пуплия, которая посещала со своим мужем Византию и Рим и, подобно сыну, тоже приняла
христианство, но тоже нехорошо его
понимала.
Разрушает оно существующее устройство потому, что, если люди,
понимая то, что участие в насилии несовместимо с
христианством, не будут идти в солдаты, в сборщики податей, в судьи, в присяжные, в полицейские, во всякого рода начальники, то ясно, что не будет и тех насилий, от которых теперь страдают люди.
Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил
христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с
христианством, как я его
понимаю. И я исповедую это
христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.
Я этот народ коротко знаю и так его
понимаю, что ему днесь паче всего нужно
христианство.