Неточные совпадения
Все это я выдумал, потому что решительно не
помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим
рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.
Они себя не
помнили от испуга, когда услышали, что он «сегодня сбежал», больной и, как видно из
рассказа, непременно в бреду!
Сколько я
помню, вчера, из этого
рассказа Заметова, мне половина дела выяснилась.
— На эту тему я читала
рассказ «Веревка», — сказала она. — Не
помню — чей? Кажется, автор — женщина, — задумчиво сказала она, снова отходя к окну, и спросила: — Чего же вы хотите?
— Милый, добрый Аркадий Макарович, поверьте, что я об вас… Про вас отец мой говорит всегда: «милый, добрый мальчик!» Поверьте, я буду
помнить всегда ваши
рассказы о бедном мальчике, оставленном в чужих людях, и об уединенных его мечтах… Я слишком понимаю, как сложилась душа ваша… Но теперь хоть мы и студенты, — прибавила она с просящей и стыдливой улыбкой, пожимая руку мою, — но нам нельзя уже более видеться как прежде и, и… верно, вы это понимаете?
Он не договорил и очень неприятно поморщился. Часу в седьмом он опять уехал; он все хлопотал. Я остался наконец один-одинехонек. Уже рассвело. Голова у меня слегка кружилась. Мне мерещился Версилов:
рассказ этой дамы выдвигал его совсем в другом свете. Чтоб удобнее обдумать, я прилег на постель Васина так, как был, одетый и в сапогах, на минутку, совсем без намерения спать — и вдруг заснул, даже не
помню, как и случилось. Я проспал почти четыре часа; никто-то не разбудил меня.
Хомяков спорил до четырех часов утра, начавши в девять; где К. Аксаков с мурмолкой в руке свирепствовал за Москву, на которую никто не нападал, и никогда не брал в руки бокала шампанского, чтобы не сотворить тайно моление и тост, который все знали; где Редкин выводил логически личного бога, ad majorem gloriam Hegel; [к вящей славе Гегеля (лат.).] где Грановский являлся с своей тихой, но твердой речью; где все
помнили Бакунина и Станкевича; где Чаадаев, тщательно одетый, с нежным, как из воску, лицом, сердил оторопевших аристократов и православных славян колкими замечаниями, всегда отлитыми в оригинальную форму и намеренно замороженными; где молодой старик А. И. Тургенев мило сплетничал обо всех знаменитостях Европы, от Шатобриана и Рекамье до Шеллинга и Рахели Варнгаген; где Боткин и Крюков пантеистически наслаждались
рассказами М. С. Щепкина и куда, наконец, иногда падал, как Конгривова ракета, Белинский, выжигая кругом все, что попадало.
Все это я узнал по позднейшим
рассказам, а самого Коляновского
помню вполне ясно только уже в последние дни его жизни. Однажды он почувствовал себя плохо, прибег к обычному средству, но оно не помогло. Тогда он сказал жене...
Приветствует тебя Матвей Муравьев, он
помнит твои
рассказы по возвращении из сибирской экспедиции. — Один он только тебя знает из здешних моих товарищей ялуторовских.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать; я наслышался и даже
помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и
рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
Эта первая кормежка случилась не в поле, а в какой-то русской деревушке, которую я очень мало
помню; но зато отец обещал мне на другой день кормежку на реке Деме, где хотел показать мне какую-то рыбную ловлю, о которой я знал только по его же
рассказам.
Она внимательно выслушала мой
рассказ, и
помню, как ее черные, сверкающие больным, лихорадочным блеском глаза пристально и неотступно следили за мной во все продолжение
рассказа. В комнате было уже темно.
В 1848 году путешествовали мы с известным адвокатом Евгением Легкомысленным (для чего я привлек к моему
рассказу адвоката Легкомысленного — этого я и теперь объяснить себе не могу; ежели для правдоподобия, то ведь в 1848 году и адвокатов, в нынешнем значении этого слова, не существовало!!) по Италии, и, как сейчас
помню, жили мы в Неаполе, волочились за миловидными неаполитанками, ели frutti di mare [дары моря (итал.)] и пили una fiasca di vino. [фляжку вина (итал.)]
А
помните ваши
рассказы о том, как Колумб открывал Америку и как все закричали: «Земля, земля!» Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и во сне кричала: «Земля, земля!» А
помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали?
В этом отношении адмиральша была преисполнена неотразимого предубеждения,
помня еще с детства
рассказ, как в их же роде один двоюродный брат женился на двоюродной сестре, и в первую же ночь брака они оба от неизвестной причины померли.
Это была личность, популярная по тракту, и кому часто доводилось ездить этими местами, тот непременно замечал и
помнил Кривоносого Силуяна, с его синими глазами, глубоким голосом и бесконечными
рассказами.
Помню, однажды, в одну длинную зимнюю ночь, я прослушал один
рассказ.
Помню, что тогда же я вдруг и нетерпеливо стал вникать во все подробности этих новых явлений, слушать разговоры и
рассказы на эту тему других арестантов, сам задавал им вопросы, добивался решений.
Только
помню его
рассказ о том, как он ужасно струсил, когда его приговорили к четырем тысячам за убийство начальника.
Рассказывал он много, я слушал его жадно, хорошо
помню все его
рассказы, — но не
помню ни одного веселого.
— Да, вообще… — бормотал он виновато. — Черт знает, что такое, если разобрать!..
Помнишь его
рассказ про «веревочку»? Собственно, благодаря ему мы и познакомились, а то, вероятно, никогда бы и не встретились. Да, странная вещь эта наша жизнь…
Помню, как он, бывало, влезал к нам в волчьей шубе, внося с собою целое облако холодного пара, и обыкновенно сейчас же опять заводил страшные
рассказы.
Вспоминался чай у Григорьева… и красноносый Казаков с его
рассказами, и строгое лицо резонера В.Т. Островского.
Помню до слова его спор за чаем с Казаковым, который восторгался Рыбаковым в роли Велизария.
Как ты гаркнул вчера, когда я увидал твою испуганную рожу, не
помня себя, бросился спасаться, а потом уж ничего не
помню!» Позднее, уже зимой, как-то в клубе в Симбирске, я в своем кружке рассказывал этот случай, а с нами был Александр Андреевич
Рассказов.
Дальнейшие подробности этого замечательного сновидения представляются мне довольно смутно.
Помню, что было следствие и был суд.
Помню, что Прокоп то и дело таскал из копилки деньги.
Помню, что сестрица Машенька и сестрица Дашенька, внимая
рассказам о безумных затратах Прокопа, вздыхали и облизывались. Наконец,
помню и залу суда.
Голован любил возвышенные мысли и знал Поппе, но не так, как обыкновенно знают писателя люди, прочитавшие его произведение. Нет; Голован, одобрив «Опыт о человеке», подаренный ему тем же Алексеем Петровичем Ермоловым, знал всю поэму наизусть. И я
помню, как он, бывало, слушает, стоя у притолки,
рассказ о каком-нибудь новом грустном происшествии и, вдруг воздохнув, отвечает...
Таковые «бедные обозы» в больших или меньших размерах становились широким станом при всех подобных сборищах, и я сам видал их и
помню в Коренной под Курском, а о том, о котором наступает повествование, слышал
рассказы от очевидцев и свидетелей тому, что сейчас будет описано.
— Вы
помните, вероятно, легендарные
рассказы о полярных странах средневековых путешественников.
Я говорил с ним о казанском театре и об его ученице Феклуше; он очень ее
помнил и подтвердил мне все ее
рассказы.
Мы
помним первое появление этого
рассказа.
Значительно более того, что я
помню из тогдашнего времени, как непосредственный свидетель событий, я слышал многое после от старших, которые долго не забывали ту голодовку и часто обращались к этому ужасному времени со своими воспоминаниями в
рассказах по тому или другому подходившему случаю.
— Вы
помните, где вы наметили вашим
рассказом о мальчике границу человеческого? Чтобы не произошло ошибки, я еще на несколько километров отодвинул ее вперед — этого хватит?
Сколько я
помню по
рассказам студентов того времени, и в Москве и в Петербурге до конца 50-х годов было то же отсутствие общего духа. В Москве еще в 60-е годы студенты выносили то, что им профессор Н.И.Крылов говорил „ты“ и язвил их на экзаменах своими семинарскими прибаутками до тех пор, пока нашелся один „восточный человек“ из армян, который крикнул ему...
Тогда я его после появления в редакции с
рассказом"Старьевщик"что-то мало
помню в Петербурге. Больше он у меня, если не ошибаюсь, не печатал ничего.
Хотя я и не мечтал еще тогда пойти со временем по чисто писательской дороге, однако, сколько
помню, я собирался уже тайно послать мой
рассказ в редакцию какого-то журнала, а может, и послал.
Был ли он"другом"великого романиста, в нашем русском (а не французском) смысле, — я не знаю и не проверял, но
помню только, что Тургенев в своих
рассказах и разговорах со мною никогда не упоминал имени Ж.Симона.
Он высказывался так обо мне в одной статье о беллетристике незадолго до своей смерти. Я
помню, что он еще в редакции"Библиотеки для чтения", когда печатался мой"В путь-дорогу", не раз сочувственно отзывался о моем"письме". В той же статье, о какой я сейчас упомянул, он считает меня в особенности выдающимся как"новеллист", то есть как автор повестей и
рассказов.
Из актеров членом комитета состоял И.Ф.Горбунов, часто исполнявший с эстрады свои
рассказы, а из художников
помню Микешина и архитекторов Щедрина и Правке, которого, уже стариком, нашел в Риме, где он поселился в конце 90-х годов.
В Дерпте, в нашей русской корпорации, мой юмористический
рассказ"Званые блины"произвел даже сенсацию; но доказательством, что я себя не
возомнил тогда же беллетристом, является то, что я целых три года не написал ни одной строки, и первый мой более серьезный опыт была комедия в 1858 году.
Многое множество из его грандиозных
рассказов я позабыл, но кое-что
помню, хотя теперь, к сожалению, никак не могу рассортировать, что слышал непосредственно от него самого и что от людей ему близких и им вдохновенных.
Некоторые старожилы
помнили его уже семидесятилетним стариком. По их
рассказам, лицо он имел выразительное; на нем ясно отражались и его ум и его железная воля; лоб у него был широкий; брови тонкие, сдвинутые к широкому носу; губы тонкие; темно-русые с сильною проседью волосы он носил под гребенку. Он умер 19 декабря 1799 года, 73 лет, и похоронен у престола заводской кладбищенской церкви. Над могилой его поставлен двухсаженный каменный столб, увенчанный шаром и крестом.
[Собранные мною по поводу предложенного
рассказа сведения подтвердили вполне его достоверность: никто из людей, знавших супругов Ботвиновских, не
помнит факта провода на кладбище тела умершей жены о. Евфима, а
помнят только факт совершенного над нею торжественного отпевания и предложенной затем изобильной поминальной трапезы (прим. Лескова).]
Помните вы
рассказ Чехова «Душечка»?
В то время, к которому относится наш
рассказ, в числе знатных иностранцев, проживавших в отеле и пользовавшихся особенным уважением бравого швейцара, были prince Oblonsky и princesse Pereleschin, как звали в Париже знакомых нам князя Сергея Сергеевича Облонского и Ирену Вацлавскую, помимо ее воли коловратностью судьбы, как, конечно,
помнит читатель, превратившуюся в Ирену Владимировну Перелешину.
— Вы не
помните ничего? — спросил нищий, весь обратившийся в слух при
рассказе Сабирова.
Мнить себя непризнанным великим писателем Виктор Сергеевич стал с того дня, как в одном из еженедельных, на первых же номерах прекратившемся, журнале был напечатан его маленький
рассказ: «Секрет».
— Дядя Ваня! — насмешливо сказала Зинаида Владимировна. — Он опять будет мучить нас
рассказами своих старых историй, которые я все давно знаю наизусть за то время, как он, бывало, гостил у нас в Москве… Если бы ты сделала одолжение, не пускала бы его ко мне, а сидела бы с ним сама. Я прихожу в нервное состояние, когда он начинает свои
рассказы: «Я
помню интересный случай, бывший со мною…» Или: «Когда я еще был кадетом…» Нет, это решительно невыносимо.
Заработав перепиской лекций и печатанием
рассказов в детских журналах, как теперь
помню, восемьдесят два рубля, я решил прокатиться на юг, в Таганрог и в Крым, и возвратиться оттуда прямо на север.
Помня обещание, данное редактору одного из еженедельных изданий — написать святочный
рассказ «пострашнее и поэффектнее», Павел Сергеич сел за свой письменный стол и в раздумье поднял глаза к потолку. В его голове бродило несколько подходящих тем. Потерев себе лоб и подумав, он остановился на одной из них, а именно на теме об убийстве, имевшем место лет десять тому назад в городе, где он родился и учился. Обмокнув перо, он вздохнул и начал писать.
По крайней мере, часть себя хочу оставить на родине. Пусть частью этой будет повесть моей жизни, начертанная в следующих строках.
Рассказ мой будет краток; не утомлю никого изображением своих страданий. Описывая их, желаю, чтобы мои соотечественники не проклинали хоть моей памяти. Я трудился для них много, так много сам любил их! Друзья!
помяните меня в своих молитвах…