Неточные совпадения
«Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в предмете:
Твою
любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни
о чем я не жалею…
Ты
помнишь: в страшной тишине,
В ту ночь, как стала я твоею,
Меня любить ты клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь...
— Смущение? Я смутилась? — говорила она и поглядела в зеркало. — Я не смутилась, а вспомнила только, что мы условились не говорить
о любви. Прошу вас, cousin, — вдруг серьезно прибавила она, —
помнить уговор. Не будем, пожалуйста, говорить об этом.
А Дмитрий Федорович, которому Грушенька, улетая в новую жизнь, «велела» передать свой последний привет и заказала
помнить навеки часок ее
любви, был в эту минуту, ничего не ведая
о происшедшем с нею, тоже в страшном смятении и хлопотах.
Кто снес бы бич и посмеянье века,
Бессилье прав, тиранов притесненье,
Обиды гордого, забытую
любовь,
Презренных душ презрение к заслугам,
Когда бы мог нас подарить покоем
Одни удар…
О,
помяниМои грехи в твоей святой молитве!
Между сплетень
Такую речь сболтнула птица-баба, —
Что плавая в заливе Ленкоранском,
В Гилянских ли озерах, уж не
помню,
У пьяного оборвыша факира
И солнышка горячий разговор
Услышала
о том, что будто Солнце
Сбирается сгубить Снегурку; только
И ждет того, чтоб заронить ей в сердце
Лучом своим огонь
любви; тогда
Спасенья нет Снегурочке, Ярило
Сожжет ее, испепелит, растопит.
Живо
помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости,
любви, заботы и столько прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила
о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Катенька и я оставались за чайным столом, и не
помню, как Катенька навела разговор
о своем любимом предмете —
любви.
Вообще gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом,
помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на фортепьяно после их трапезы
любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно
о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому русскому попу.
Я очень
помню, как осторожно говорила бабушка
о душе, таинственном вместилище
любви, красоты, радости, я верил, что после смерти хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей бабушки, а он ласково встречает ее...
Солдатка Аксинья тоже повыла, узнав
о смерти «любимого мужа, с которым» она «пожила только один годочек». Она жалела и мужа и всю свою погубленную жизнь. И в своем вытье
поминала «и русые кудри Петра Михайловича, и его
любовь, и свое горькое житье с сиротой Ванькой» и горько упрекала «Петрушу за то, что он пожалел брата, а не пожалел ее горькую, по чужим людям скитальщицу».
О донна Анна!
Тебя одну и вижу я и
помню.
Всю жизнь мою до этого мгновенья,
Все, что я прожил, все, что ощущал,
Я все забыл! И как впадают в море,
В бездонное, все реки и ручьи,
Так, без следа, мои воспоминанья
В твоей
любви теперь поглощены!
Он потом рассказал ей слегка
о своей
любви в Москве к соседке, которую он, по его словам, до сих пор слишком хорошо
помнит, как будто бы видел ее вчера.
Убить ее, люди добрые, убить? Убить тебя, а? (Глядит ей в глаза, бросает палку, весь дрожит и едва держится на ногах. Вера Филипповна его поддерживает, Каркунов смотрит ей в глаза, потом прилегает к плечу.) За пятнадцать-то лет
любви, покоя, за все ее усердие убить хотел. Вот какой я добрый. А еще умирать собираюсь. Нет, я не убью ее, не убью и не свяжу… Пусть живет, как ей угодно; как бы она ни жила, что бы она ни делала, она от добра не отстанет и
о душе моей
помнить будет.
Тот, кто узнал
любовь,
помнит о смерти.
— Очень хорошо тут дурачили эту старую деву, сестру мужа, — сказал хозяин, — они ее уверяли, что Курдюмов влюблен в нее. Я тогда жил в Сокольниках и очень хорошо
помню, что
о ней кто-то сказал: «Это громовой отвод, или новое средство скрывать
любовь».
Критик Григорий Ландау читает свои афоризмы. И еще другой критик, которого зовут Луарсаб Николаевич.
Помню из читавших еще Константина Ландау из-за его категорического обо мне, потом, отзыва — Ахматовой. Ахматова: “Какая она?” — “
О, замечательная!” Ахматова, нетерпеливо: “Но можно в нее влюбиться??” — “Нельзя не влюбиться”. (Понимающие мою
любовь к Ахматовой — поймут.)
— А вы
помните, что вы говорили
о вашей
любви к людям? Ах, милый Вандергуд: я был бы плохим воином и политиком, если бы в мое образование не входило и искусство маленькой лжи. Мы играли оба, вот и все!
— Это роковое сходство, м-р Вандергуд.
Помните, что я в одну тяжелую минуту говорил вам
о крови? У ног моей Марии уже есть кровь… одного благородного юноши, память которого мы чтим с Марией. Не для одной Изиды необходимо покрывало: есть роковые лица, есть роковые сходства, которые смущают наш дух и ведут его к пропасти самоуничтожения. Я отец Марии, но я сам едва смею коснуться устами ее лба — какие же неодолимые преграды воздвигнет сама себе
любовь, когда осмелится поднять глаза на Марию?
— А что такая холодная
любовь,
о которой я говорю, не может наполнить жизни — это, конечно, верно. Говоря правду, со мною происходит то же, что с вами, только еще в большей мере. Вы вот сейчас, кажется, удивились, когда я сказал, что, слыша крики
о помощи, я, может быть, прошел бы мимо. А я чувствую себя даже на это способным.
Помните, вы тогда в больнице пошли ночью напоить бешеного мужика? Я неправду сказал, что не знал, гожусь ли я вам в помощники, — я просто боялся пойти.
С ним мы познакомились по"Библиотеке для чтения", куда он что-то приносил и, сколько
помню, печатался там. Он мне понравился как очень приятный собеседник, с юмором, с
любовью к литературе, с искренними протестами против тогдашних"порядков". Добродушно говорил он мне
о своей неудачной влюбленности в Ф.А.Снеткову, которой в труппе два соперника делали предложение, и она ни за одного из них не пошла: Самойлов и Бурдин.
И вместе с тем была у мамы как будто большая
любовь к жизни (у папы ее совсем не было) и способность видеть в будущем все лучшее (тоже не было у папы). И еще одну мелочь ярко
помню о маме: ела она удивительно вкусно. Когда мы скоромничали, а она ела постное, нам наше скоромное казалось невкусным, — с таким заражающим аппетитом она ела свои щи с грибами и черную кашу с коричневым хрустящим луком, поджаренным на постном масле.
Она живо
помнила, какое впечатление производил на нее в Варшаве, в доме Ладомирских, этот человек и сколько нравственной ломки пришлось ей произвести над собой, чтобы выйти победительницей в борьбе с нахлынувшим на нее к нему чувством, после подлого поступка с ней Владимира, тем чувством
любви, страсти, самое воспоминание
о котором она, казалось ей, похоронила навсегда в стенах Рязанского острога.
—
Помнишь ли утро, когда, одолеваемый мучениями
любви и жаждой узнать
о состоянии Луизы, ты шел, как сумасшедший, по дороге из Оверлака в Гельмет?
Виталина. Прежде всего и я должна, однако ж, сказать: не имею нужды, чтоб напоминали мне об исполнении моего слова. Когда для этого нужно было бы жертвовать своим имуществом, своим спокойствием, одним словом — собою, я не задумалась бы ни на минуту. Но в деле нашем есть третье лицо… дочь моя, не по рождению, — все равно! —
любовь сильнее кровных прав. Так
помните, сударь, дело идет
о судьбе дочери моей; вы говорите с ее матерью.
— Смотрите —
о прошлом ни полслова!.. Держите ухо востро. Сочините какую-нибудь жалостную историю насчет
любви и
помните, что вы круглая сирота… Поняли?
Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12-го года (
о которых он из слышанных слов составил себе смутное, поэтическое представление), его приключения в Москве, плен, Платон Каратаев (
о котором он слыхал от Пьера), его
любовь к Наташе (которую тоже особенною
любовью любил мальчик) и главное, его дружба к отцу, которого не
помнил Николинька, всё это делало из Пьера для него героя и святыню.
—
Помнишь, осенью была статейка в «Красном студенчестве»? Она теперь все у меня в голове. Как это там? «Дни наши насыщены не запахом ландышей и полевых цветов, а запахом йода… Кто расскажет людям
о нашей обыкновенной студенческой
любви, распинаемой на голгофе гинекологического кресла?»
Потом она
помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь
о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда-то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал...