Неточные совпадения
Он
помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться», и как Николай поспешно отвечал, как
о деле, в котором не может быть никакого сомнения: «И давно пора, Константин Дмитрич».
И он удивлялся, как она, эта поэтическая, прелестная Кити, могла в первые же не только недели, в первые
дни семейной жизни думать,
помнить и хлопотать
о скатертях,
о мебели,
о тюфяках для приезжих,
о подносе,
о поваре, обеде и т. п.
Он неясно
помнил, как очутился в доме Лютова, где пили кофе, сумасшедше плясали, пели, а потом он ушел спать, но не успел еще раздеться, явилась Дуняша с коньяком и зельтерской, потом он
раздевал ее, обжигая пальцы
о раскаленное, тающее тело.
Наполненное шумом газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами
о том, что царица тайно хлопочет
о мире с немцами, время шло стремительно,
дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо
помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло в нем.
— Кстати,
о девочках, — болтал Тагильский, сняв шляпу, обмахивая ею лицо свое. — На
днях я был в компании с товарищем прокурора — Кучиным, Кичиным?
Помните керосиновый скандал с девицей Ветровой, — сожгла себя в тюрьме, — скандал, из которого пытались сделать историю? Этому Кичину приписывалось неосторожное обращение с Ветровой, но, кажется, это чепуха, он — не ветреник.
Он не забыл
о том чувстве, с которым обнимал ноги Лидии, но
помнил это как сновидение. Не много
дней прошло с того момента, но он уже не один раз спрашивал себя: что заставило его встать на колени именно пред нею? И этот вопрос будил в нем сомнения в действительной силе чувства, которым он так возгордился несколько
дней тому назад.
— A propos
о деревне, — прибавил он, — в будущем месяце
дело ваше кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не
помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Помни, Илья, мы не дети и не шутим:
дело идет
о целой жизни!
Оно было в самом
деле бескорыстно, потому что она ставила свечку в церкви,
поминала Обломова за здравие затем только, чтоб он выздоровел, и он никогда не узнал об этом. Сидела она у изголовья его ночью и уходила с зарей, и потом не было разговора
о том.
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко.
Помнишь,
о древней Руси ты писал!.. А то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня:
дело ли это искусства!.. Это газетная литература!
Все равно: я хочу только сказать вам несколько слов
о Гонконге, и то единственно по обещанию говорить
о каждом месте, в котором побываем, а собственно
о Гонконге сказать нечего, или если уже говорить как следует, то надо написать целый торговый или политический трактат, а это не мое
дело:
помните уговор — что писать!
Но довольно Ликейских островов и
о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а
о нравах жителей, об обычаях,
о произведениях, об истории — прочтите у Бичи, у Бельчера.
Помните условие: я пишу только письма к вам
о том, что вижу сам и что переживаю изо
дня в
день.
— Хорошо, я сделаю, узнаю, — сказал Нехлюдов, всё более и более удивляясь ее развязности. — Но мне
о своем
деле хотелось поговорить с вами. Вы
помните, что я вам говорил тот раз? — сказал он.
Он выставит его только, может быть, завтра или даже через несколько
дней, приискав момент, в который сам же крикнет нам: «Видите, я сам отрицал Смердякова больше, чем вы, вы сами это
помните, но теперь и я убедился: это он убил, и как же не он!» А пока он впадает с нами в мрачное и раздражительное отрицание, нетерпение и гнев подсказывают ему, однако, самое неумелое и неправдоподобное объяснение
о том, как он глядел отцу в окно и как он почтительно отошел от окна.
Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела
дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если
помните, монета в 75 к...
Завтра я буду счастлив! У счастья нет завтрашнего
дня; у него нет и вчерашнего; оно не
помнит прошедшего, не думает
о будущем; у него есть настоящее — и то не
день — а мгновенье.
Что было и как было, я не умею сказать; испуганные люди забились в углы, никто ничего не знал
о происходившем, ни Сенатор, ни мой отец никогда при мне не говорили об этой сцене. Шум мало-помалу утих, и
раздел имения был сделан, тогда или в другой
день — не
помню.
Помня знаменитое изречение Талейрана, я не старался особенно блеснуть усердием и занимался
делами, насколько было нужно, чтоб не получить замечания или не попасть в беду. Но в моем отделении было два рода
дел, на которые я не считал себя вправе смотреть так поверхностно, это были
дела о раскольниках и злоупотреблении помещичьей власти.
—
Помни всю жизнь, — говорила маленькой девочке, когда они приехали домой, компаньонка, —
помни, что княгиня — твоя благодетельница, и молись
о продолжении ее
дней. Что была бы ты без нее?
На другой
день я получил от нее записку, несколько испуганную, старавшуюся бросить какую-то дымку на вчерашнее; она писала
о страшном нервном состоянии, в котором она была, когда я взошел,
о том, что она едва
помнит, что было, извинялась — но легкий вуаль этих слов не мог уж скрыть страсть, ярко просвечивавшуюся между строк.
— Я
о́ ту пору мал ребенок был,
дела этого не видел, не
помню;
помнить себя я начал от француза, в двенадцатом году, мне как раз двенадцать лет минуло.
—
Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватил вдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с самого мгновения, когда он давеча в первый раз поглядел на портрет Настасьи Филипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо
помню, что еще давеча
о том подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князь мне сам признался.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу…
День и ночь думаю
о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не
помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
— Ужо Аглаиду увидим, — говорила Таисья. —
Помнишь, поди, как баушку Василису хоронили? Она наша, ключевлянка. На могилке отца Спиридония
о Петров
день анбашскую головщицу Капитолину под голик загнала.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и
дело умирают, знал, что все умрут, знал, что в сражениях солдаты погибают тысячами, очень живо
помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (
о кораблекрушениях я много читал).
Эта первая кормежка случилась не в поле, а в какой-то русской деревушке, которую я очень мало
помню; но зато отец обещал мне на другой
день кормежку на реке Деме, где хотел показать мне какую-то рыбную ловлю,
о которой я знал только по его же рассказам.
Я даже
помню, как он судился по
делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался, говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не было».
Вот —
о Дне Единогласия, об этом великом
дне. Я всегда любил его — с детских лет. Мне кажется, для нас — это нечто вроде того, что для древних была их «Пасха».
Помню, накануне, бывало, составишь себе такой часовой календарик — с торжеством вычеркиваешь по одному часу: одним часом ближе, на один час меньше ждать… Будь я уверен, что никто не увидит, — честное слово, я бы и нынче всюду носил с собой такой календарик и следил по нему, сколько еще осталось до завтра, когда я увижу — хоть издали…
Я не
помню теперь ни одного слова из того, что мы сказали тогда друг другу;
помню только, что я робела, мешалась, досадовала на себя и с нетерпением ожидала окончания разговора, хотя сама всеми силами желала его, целый
день мечтала
о нем и сочиняла мои вопросы и ответы…
Как стал себя
помнить, как грамоте обучился, только
о святом
деле и помышление в уме было.
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать
о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на
дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня,
помнишь?
Рассмотреть в подробности этих алчущих наживы, вечно хватающих и все-таки живущих со
дня на
день людей; определить резон, на основании которого они находят возможным существовать, а затем, в этой бесшабашной массе, отыскать, если возможно, и человека, который имеет понятие
о «собственных средствах», который
помнит свой вчерашний
день и знает наверное, что у него будет и завтрашний
день.
Не
помню, как и что следовало одно за другим, но
помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы;
помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался;
помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в
день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту;
помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал
о том, что этого вовсе не нужно было делать;
помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян;
помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но
помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
— А мне помнится, на лисьей. — Взрыв хохота в зале: многие
помнили дело о какой-то комбинации с шубой.
На другой
день она встретилась со своим другом как ни в чем не бывало;
о случившемся никогда не
поминала.
— Это — переложенное в поэму апокрифическое предание
о разбойнике, который попросил
деву Марию, шедшую в Египет с Иосифом и предвечным младенцем, дать каплю молока своего его умирающему с голоду ребенку.
Дева Мария покормила ребенка, который впоследствии, сделавшись, подобно отцу своему, разбойником, был распят вместе со Христом на Голгофе и, умирая, произнес к собрату своему по млеку: «
Помяни мя, господи, егда приидеши во царствие твое!»
Муза Николаевна, сама не
помня от кого получившая об этом уведомление, на первых порах совсем рехнулась ума; к счастию еще, что Сусанна Николаевна, на другой же
день узнавшая
о страшном событии, приехала к ней и перевезла ее к себе; Егор Егорыч, тоже услыхавший об этом случайно в Английском клубе, поспешил домой, и когда Сусанна Николаевна повторила ему то же самое с присовокуплением, что Музу Николаевну она перевезла к себе, похвалил ее за то и поник головой.
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний
день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что вечером токмо в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ
о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и в конце жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ
о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите
о ней,
мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность».
Не понравился он мне с первого же
дня, хотя,
помню, в этот первый
день я много
о нем раздумывал и всего более дивился, что такая личность, вместо того чтоб успевать в жизни, очутилась в остроге.
Вместе с Петровым вызвался прислуживать мне и Баклушин, арестант из особого отделения, которого звали у нас пионером и
о котором как-то я
поминал, как
о веселейшем и милейшем из арестантов, каким он и был в самом
деле.
Но все-таки жизнь,
помню, казалась мне все более скучной, жесткой, незыблемо установленной навсегда в тех формах и отношениях, как я видел ее изо
дня в
день. Не думалось
о возможности чего-либо лучшего, чем то, что есть, что неустранимо является перед глазами каждый
день.
17-го марта. Богоявленский протопоп, идучи ночью со Святыми Дарами от больного, взят обходными солдатами в часть, якобы был в нетрезвом виде. Владыка на другой
день в мантии его посетили.
О, ляше правителю, будете вы теперь сию проделку свою
помнить!
На другой
день новый протопоп служил обедню и произнес слово, в котором расточал похвалы своему предшественнику и говорил
о необходимости и обязанности
поминать и чтить его заслуги.
Варвара встретила Грушину радостно: было до нее
дело. Грушина и Варвара сейчас же принялись говорить
о прислуге и зашептались. Любопытный Володин подсел к ним и слушал. Передонов угрюмо и одиноко сидел за столом и
мял руками конец скатерти.
Потом,
помню, он вдруг заговорил, неизвестно по какому поводу,
о каком-то господине Коровкине, необыкновенном человеке, которого он встретил три
дня назад где-то на большой дороге и которого ждал и теперь к себе в гости с крайним нетерпением.
Здравствуй, Настя; вся моя мелюзга тебе кланяется; каждый
день о тебе
поминают.
Помните деревянные ряды, где
о Николине
дне торжок был?
— А вот что:
помнишь, ты говорил мне
о вороном персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и люблю удалых коней, ну да если он в самом
деле такой зверь, что с ним и ладу нет?
Актер. Не твое
дело… (Ударяет себя в грудь рукой.) «Офелия!
О…
помяни меня в твоих молитвах!..»
— Потеха! — сказал
о. Христофор и махнул рукой. — Приезжает ко мне в гости старший сын мой Гаврила. Он по медицинской части и служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему и говорю: «Вот, говорю, одышка, то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня
раздел, постукал, послушал, разные там штуки… живот
помял, потом и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».