Неточные совпадения
Он был
в самом ласковом и веселом духе, каким
в детстве его часто
помнил Левин. Он упомянул даже и о Сергее Ивановиче без злобы. Увидав Агафью Михайловну, он пошутил с ней и расспрашивал про старых слуг. Известие о смерти Парфена Денисыча неприятно подействовало на него. На лице его выразился испуг; но он тотчас же оправился.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. —
Помню и знаю этот голубой туман,
в роде того, что на горах
в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё
в блаженное то время, когда вот-вот кончится
детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить
в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо
помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего
детства.
От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно
помнила с
детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи, — она вбежала по пояс
в теплое колыхание волн, крича...
Он
помнил эту команду с
детства, когда она раздавалась
в тишине провинциального города уверенно и властно, хотя долетала издали, с поля. Здесь,
в городе, который командует всеми силами огромной страны, жизнью полутораста миллионов людей, возглас этот звучал раздраженно и безнадежно или уныло и бессильно, как просьба или же точно крик отчаяния.
Он долго стоял и, закрыв глаза, переносился
в детство,
помнил, что подле него сиживала мать, вспоминал ее лицо и задумчивое сияние глаз, когда она глядела на картину…
— Не знаю, бабушка, да и не желаю знать! — отвечал он, приглядываясь из окна к знакомой ему дали, к синему небу, к меловым горам за Волгой. — Представь, Марфенька: я еще
помню стихи Дмитриева, что
в детстве учил...
Я стал припоминать, на что это похоже:
помню, что
в детстве вместе с ревенем, мятой, бузиной, ромашкой и другими снадобьями, которыми щедро угощают детей, давали какую-то траву вроде этого чая.
И тогда я вспомнил мою счастливую молодость и бедного мальчика на дворе без сапожек, и у меня повернулось сердце, и я сказал: «Ты благодарный молодой человек, ибо всю жизнь
помнил тот фунт орехов, который я тебе принес
в твоем
детстве».
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других:
в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще
поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся
в ее
детстве!
С Покровским я тоже был тесно соединен всем
детством, там я бывал даже таким ребенком, что и не
помню, а потом с 1821 года почти всякое лето, отправляясь
в Васильевское или из Васильевского, мы заезжали туда на несколько дней.
Об отцовском имении мы не
поминали, потому что оно, сравнительно, представляло небольшую часть общего достояния и притом всецело предназначалось старшему брату Порфирию (я
в детстве его почти не знал, потому что он
в это время воспитывался
в московском университетском пансионе, а оттуда прямо поступил на службу); прочие же дети должны были ждать награды от матушки.
Я не
помню в своем
детстве традиционных православных верований.
Но я не
помню в своем
детстве ортодоксальных религиозных верований, к которым я мог бы вернуться.
И я еще теперь
помню чувство изумления, охватившее меня
в самом раннем
детстве, когда небольшое квадратное пятно, выползшее
в ее перспективе из-за горизонта, стало расти, приближаться, и через некоторое время колонны солдат заняли всю улицу, заполнив ее топотом тысяч ног и оглушительными звуками оркестра.
Сны занимали
в детстве и юности значительную часть моего настроения. Говорят, здоровый сон бывает без сновидений. Я, наоборот,
в здоровом состоянии видел самые яркие сны и хорошо их
помнил. Они переплетались с действительными событиями, порой страшно усиливая впечатление последних, а иногда сами по себе действовали на меня так интенсивно, как будто это была сама действительность.
Отпевание произвело на князя впечатление сильное и болезненное; он шепнул Лебедеву еще
в церкви,
в ответ на какой-то его вопрос, что
в первый раз присутствует при православном отпевании и только
в детстве помнит еще другое отпевание
в какой-то деревенской церкви.
Из внутренностей его, словно из пустого пространства, без всяких с его стороны усилий, вылетает громкий, словно лающий голос, — особенность, которая, я
помню, еще
в детстве поражала меня, потому что при первом взгляде на его сухопарую, словно колеблющуюся фигуру скорее можно было ожидать ноющего свиста иволги, нежели собачьего лая.
Однажды
в детстве,
помню, нас повели на аккумуляторную башню. На самом верхнем пролете я перегнулся через стеклянный парапет, внизу — точки-люди, и сладко тикнуло сердце: «А что, если?» Тогда я только еще крепче ухватился за поручни; теперь — я прыгнул вниз.
В этом отношении адмиральша была преисполнена неотразимого предубеждения,
помня еще с
детства рассказ, как
в их же роде один двоюродный брат женился на двоюродной сестре, и
в первую же ночь брака они оба от неизвестной причины померли.
Великопостная служба, так знакомая еще с далекого
детства,
в родительском доме, торжественные молитвы, земные поклоны — все это расшевеливало
в душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет, и,
помню, мне очень приятно было, когда, бывало, утром, по подмерзшей за ночь земле, нас водили под конвоем с заряженными ружьями
в божий дом.
Много «молитв» моих я и до сего дня
помню, — работа ума
в детстве ложится на душу слишком глубокими шрамами — часто они не зарастают всю жизнь.
Помню я
в детстве моем, как тянули неводами заливные озера по реке Белой (это было тогда, когда Оренбургская губерния называлась еще Уфимскою), как с трудом вытаскивали на зеленый берег туго набитую рыбой мотню, [Мотнею называют остроконечный длинный мешок, находящийся
в середине невода.] как вытряхивали из нее целый воз больших щук, окуней, карасей и плотвы, которые распрыгивались во все стороны;
помню, что иногда удивлялись величине карасей, взвешивали их потом, и ни один не весил более пяти фунтов.
И от волнения стала
мять в руках свой фартук. На окне стояли четвертные бутыли с ягодами и водкой. Я налил себе чайную чашку и с жадностью выпил, потому что мне сильно хотелось пить. Аксинья только недавно вымыла стол и скамьи, и
в кухне был запах, какой бывает
в светлых, уютных кухнях у опрятных кухарок. И этот запах и крик сверчка когда-то
в детстве манили нас, детей, сюда
в кухню и располагали к сказкам, к игре
в короли…
— Может быть!.. Но, друг мой, — продолжала Елена каким-то капризным голосом, — мне хочется жить нынче летом на даче
в Останкине. Я,
помню, там
в детстве жила: эти леса, пруды, дорога
в Медведково!.. Ужасно как было весело! Я хочу и нынешнее лето весело прожить.
Никакой период моего
детства не
помню я с такою отчетливою ясностью, как время первого пребывания моего
в гимназии.
Я живо
помню эту ловлю
в моем
детстве: рыбы
в реке, па которой я жил, было такое множество, что теперь оно кажется даже самому мне невероятным; вешняка с затворами не было еще устроено,
в котором поднимать один запор за другим и таким образом спускать постепенно накопляющуюся воду.
Я
помню, что
в детстве часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно произносил мое имя.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова
детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и
помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали
в их саду и
в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и
в поле, не знал еще, каким именем называют
в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала
в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались
в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз
в день,
в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
В детстве, я
помню, начну, бывало, считать свои года и все радуюсь, какой я большой, сколько времени на один счет уходит.
Весь город знал скромного и робкого Архипа с
детства, все
помнили его псаломщиком у Николая Чудотворца, называли его Хипой и
в свое время много смеялись шутке преосвященного Агафангела, изменившего фамилию его отца, милейшего дьячка Василия Никитича Коренева,
в смешное прозвище Вопияльского, потому что Коренев
в каком-то прошении, поданном владыке, несколько раз употребил слово «вопию».
Я позволил себе уклониться от повествования, так как вчерашний Машин поступок бросил меня к воспоминаниям о
детстве. Матери я не
помню, но у меня была тетя Анфиса, которая всегда крестила меня на ночь. Она была молчаливая старая дева, с прыщами на лице, и очень стыдилась, когда отец шутил с ней о женихах. Я был еще маленький, лет одиннадцати, когда она удавилась
в маленьком сарайчике, где у нас складывали уголья. Отцу она потом все представлялась, и этот веселый атеист заказывал обедни и панихиды.
Я
помнил, что во время моего
детства носили косы,
помнил, что у моего отца коса была с лишком
в аршин длиною, и
помнил, как он приказал ее отрезать, уступив духу времени и просьбам моей матери; но с тех пор я ничего подобного не встречал, — и коса Рубановского, которая беспрестанно шевелилась и двигалась, сообразно движению его головы, привлекала мое внимание, и я не мог отвести от нее глаз; старик это заметил и сурово посмотрел на меня.
Он рос… Отец его бранил и сек —
Затем, что сам был с
детства часто сечен,
А слава богу вышел человек:
Не стыд семьи, ни туп, ни изувечен.
Понятья были низки
в старый век…
Но Саша с гордой был рожден душою
И желчного сложенья, — пред судьбою,
Перед бичом язвительной молвы
Он не склонял и после головы.
Умел он
помнить, кто его обидел,
И потому отца возненавидел.
На завалине сидя,
в первый раз услыхал он голос ее, и этот нежный певучий голосок показался ему будто знакомым. Где-то, когда-то слыхал он его и теперь узнавал
в нем что-то родное. Наяву ли где слышал, во сне ли — того он не
помнит. Сходны ли звуки его с голосом матери, ласкавшей его
в колыбели, иль с пением ангелов, виденных им во сне во дни невинного раннего
детства, не может решить Петр Степаныч.
Кроме того, она объяснила, что еще
в детстве жила
в Киле, что из тамошних жителей
помнит какого-то барона фон-Штерна и его жену, данцигского купца Шумана, платившего
в Киле за ее содержание, и наконец учившего ее арифметике Шмидта.
—
Помню, что старая моя няня Катерина
в детстве моем говорила, что мой учитель арифметики Шмидт да еще маршал лорд Кейт знают, кто мои родители.
Она написала, что на шестом году от рождения ее посылали из Киля
в Сион (
в Швейцарии), потом снова возвратили
в Киль через область, управляемую Кейтом [Ганновер?], что о тайне рождения ее знал некто Шмидт, дававший ей уроки, и что
в детстве помнит она еще какого-то барона фон-Штерна и его жену, и данцигского купца Шумана, который платил
в Киле за ее содержание.
Ночь звездная, мягкая для первых чисел сентября, с отблеском новой луны
в реке, веяла ему
в лицо горной прохладой. Он сидел на скамейке, которую
помнил еще с раннего
детства… Тут на Святой и Фоминой парни и девки собираются гулять и есть лакомства.
Помнил его Теркин с
детства самого раннего. Наверное знал мальчиком, какая птица издает его, но теперь не мог сказать. Это его как будто огорчило. Спрашивать у Хрящева он не захотел. Ему уже больше не говорилось… Весь он ушел
в глаза и слух.
В монастыре у обедни он
в детстве не бывал; если и брали его — он не
помнит. Гимназистом наверно не заглядывал сюда; а потом протекло десять лет — Кладенец совсем перестал существовать для него. Он не слыхал, давно ли этот настоятель правит здешним монастырем и мог ли он лично знать Ивана Прокофьича.
Вотчинные права барина выступали и передо мною во всей их суровости. И
в нашем доме на протяжении десяти лет, от раннего
детства до выхода из гимназии, происходили случаи помещичьей карательной расправы. Троим дворовым «забрили лбы», один ходил с полгода
в арестантской форме;
помню и экзекуцию псаря на конюшне. Все эти наказания были, с господской точки зрения, «за дело»; но бесправие наказуемых и бесконтрольность карающей власти вставали перед нами достаточно ясно и заставляли нас тайно страдать.
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о сцене, вышла замуж за одного молоденького офицера, друга
детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и
в то же время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что,
возомнив себя вполне законченным прекрасным актером, решил, что учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли
в один из лучших театров столицы.
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий действительно был вскоре зачислен капитаном
в один из гвардейских полков, причем была принята во внимание полученная им
в детстве военная подготовка. Отвращение к военной службе молодого человека, которое он чувствовал, если читатель
помнит, будучи кадетом Осипом Лысенко, и которое главным образом побудило его на побег с матерью, не могло иметь места при порядках гвардейской военной службы Елизаветинского времени.
В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозная женщина и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни, где религия хотя и исполнялась наружно, но не жила
в сердцах исполнителей и даже исполнительниц. Князь
помнил, что он когда-то ребенком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами,
в товарищеской среде и
в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность.
Сколько
помню, всей семьей выезжали за все мое
детство в деревню всего только один раз — это
в слободу Криничку.
—
Помнишь, поросенок, — сказал он, — считал ты со мною все шиши да шиши? (Ваня
в первые годы своего
детства называл так тысячи, которые перебирал с дедом на счетах.) Возьми, что полюбится; ведь ты также ухаживал за стариком.
Княжна Анна Васильевна Гарина, младшая сестра князя Виктора, еще
в детстве обещавшая, если читатель
помнит, быть пикантной, хорошенькой шатенкой, — к двадцатому году, именуемому «годом чертовой красоты», более чем сдержала эти обещания.
Я
помню,
в детстве меня возили
в цирк.
Иван Максимович
помнил из первых годов своего
детства жизнь
в этом городке, на Запрудье,
в каменном одноэтажном домике, с деревянной ветхой крышей, из трещин которой, на зло общему разрушению, пробиваются кое-где молодые березы.