Неточные совпадения
В окна, обращенные
на лес, ударяла почти полная
луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала
на пол, стены и доставала до потолка.
На дворе караульщик стучал в чугунную доску.
А в этом краю никто и не знал, что за
луна такая, — все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза смотрела
на деревни и
поле и очень походила
на медный вычищенный таз.
Надеть ли поэзию, как праздничный кафтан,
на современную идею или по-прежнему скитаться с ней в родимых
полях и лесах, смотреть
на луну, нюхать розы, слушать соловьев или, наконец, идти с нею сюда, под эти жаркие небеса? Научите.
Лежу я в тарантасе по-прежнему, а вокруг тарантаса — и
на пол-аршина, не более, от его края — водная гладь, освещенная
луною, дробится и дрожит мелкой, четкой рябью.
А записка вдовы преспокойно лежала
на полу, белея в лучах
луны.
Луна, поднимаясь вверх, действительно все светлей и светлей начала освещать окрестность. Стало видно прежде всего дорогу, потом — лесок по сторонам; потом уж можно было различать
поля и даже какой хлеб
на них рос. Лошади все веселей и веселей бежали, кучер только посвистывал
на них.
Он шел теперь вдоль свекловичного
поля. Низкая толстая ботва пестрела путаными белыми и черными пятнами под ногами. Простор
поля, освещенного
луной, точно давил Ромашова. Подпоручик взобрался
на небольшой земляной валик и остановился над железнодорожной выемкой.
Ветер лениво гнал с
поля сухой снег, мимо окон летели белые облака, острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось, в крайнее окно глянул луч
луны, лёг
на пол под ноги женщине светлым пятном, а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
Как только Алексей Абрамович начинал шпынять над Любонькой или поучать уму и нравственности какого-нибудь шестидесятилетнего Спирьку или седого как
лунь Матюшку, страдающий взгляд Любоньки, долго прикованный к
полу, невольно обращался
на Дмитрия Яковлевича, у которого дрожали губы и выходили пятна
на лице; он точно так же, чтоб облегчить тяжело-неприятное чувство, искал украдкой прочитать
на лице Любоньки, что делается в душе ее.
Андрей Ефимыч отошел к окну и посмотрел в
поле. Уже становилось темно, и
на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая
луна. Недалеко от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом, обнесенный каменною стеной. Это была тюрьма.
Яков молча суетился около Маши, потом торопливо дул
на огонь лампы. Огонь вздрагивал, исчезал, и в комнату отовсюду бесшумно вторгалась тьма. Иногда, впрочем, через окно
на пол ласково опускался луч
луны.
Он долго сидел и думал, поглядывая то в овраг, то в небо. Свет
луны, заглянув во тьму оврага, обнажил
на склоне его глубокие трещины и кусты. От кустов
на землю легли уродливые тени. В небе ничего не было, кроме звёзд и
луны. Стало холодно; он встал и, вздрагивая от ночной свежести, медленно пошёл
полем на огни города. Думать ему уже не хотелось ни о чём: грудь его была полна в этот час холодной беспечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в небе, там, где раньше чувствовал бога.
Вечерняя заря тихо гасла. Казалось, там,
на западе, опускается в землю огромный пурпурный занавес, открывая бездонную глубь неба и веселый блеск звезд, играющих в нем. Вдали, в темной массе города, невидимая рука сеяла огни, а здесь в молчаливом покое стоял лес, черной стеной вздымаясь до неба…
Луна еще не взошла, над
полем лежал теплый сумрак…
Настала ночь. Взошедшая
луна, ударяя в стекла окна, кидала
на пол три полосы бледного света. В воздухе было свежо; с надворья пахло померанцами и розой. В форточку, весело гудя, влетел ночной жук, шибко треснулся с разлета о стену, зажужжал и отчаянно завертелся
на своих роговых надкрыльях.
Из высокой дымовой трубы
на фабрике изобретателя качающихся паровых цилиндров, доктора Альбана, уже третий день не вылетает ни одной струи дыма; пронзительный фабричный свисток не раздается
на покрытых снегом
полях;
на дворе сумерки; густая серая
луна из-за горы поднимается тускло; деревья индевеют.
На дворе была морозная ночь; полная
луна ярко светила
на поле и серебрила окраины яра, но не заходила в ущелье, где было бы темно, совсем как в преисподней, если бы из кузнечного горна, перед которым правили насеки, не сыпались красные искры да не падал красный пук света из окна хозяйской круглой комнаты.
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего
на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся
на морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи
на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает,
луна бросает
на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит
на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая
на лошадей, а третья —
на тех, кто
на нее смотрит.
Когда, как хор одушевленный,
Земля, и звезды, и
лунаГремят хвалой творцу вселенной,
Себя со злобою надменной
Ему равняет Сатана!
Но беса умствованья ложны,
Тождествен с истиною тот,
Кого законы непреложны,
Пред чьим величием ничтожны
Равно кто любит иль клянет!
Как звездный блеск в небесном
полеЯсней выказывает мгла,
Так
на твою досталось долю
Противуречить божьей воле,
Чтоб тем светлей она была!
И вот, когда наступила ночь и
луна поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме. Сестра ровно дышала у стены,
на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и кровь толчками шумела в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала
на полу.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским
полем, следя, сквозь тьму, за фигурой Лаврова, он идет сажен
на пятьдесят впереди.
Поле — пустынно, а все-таки я иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья облаков, между ними золотым мячом катится
луна, тени кроют землю, лужи блестят серебром и сталью. За спиною сердито гудит город.
Я ушел к себе,
на чердак, сел у окна. Над
полями вспыхивали зарницы, обнимая половину небес; казалось, что
луна испуганно вздрагивает, когда по небу разольется прозрачный, красноватый свет. Надрывно лаяли и выли собаки, и, если б не этот вой, можно было бы вообразить себя живущим
на необитаемом острове. Рокотал отдаленный гром, в окно вливался тяжелый поток душного тепла.
Он лег
на пол, повозился немного и замолчал. Сидя у окна, я смотрел
на Волгу. Отражения
луны напоминали мне огни пожара. Под луговым берегом тяжко шлепал плицами колес буксирный пароход, три мачтовых огня плыли во тьме, касаясь звезд и порою закрывая их.
Татьяна. Какая наивная… смешная ты,
Поля! А меня — раздражает вся эта история! Не было такой девушки! И усадьбы, и реки, и
луны — ничего такого не было! Всё это выдумано. И всегда в книгах описывают жизнь не такой, какая она
на самом деле… у нас, у тебя, например…
Так сталь кольчуги иль копья
(Когда забыты после бою
Они
на поле роковом),
В кустах найденная
луною,
Блистает в сумраке ночном.
Ночь.
Луна играет
на стенах и
на полу. Двое часовых.
Кудесник-законодатель перевертывает календарь, вместо церковных праздников он отмечает иные благоприятные дни для чудес — дни легкие и черные; он создает условия для успешности всех начинаний — и эти условия — иные, чем правовые или нравственные нормы; между тем они так же строго формальны, как эти нормы: так, заговор должен быть произносим с совершенной точностью, так же следует исполнять обряд; зубы у заговаривающего должны быть все целы; передать силу заговора можно только младшему летами; некоторые заговоры нужно произносить под связанными ветвями березки, над следом; другие — натощак,
на пороге, в чистом
поле, лицом к востоку,
на ущерб
луны.
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной
поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд
луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы,
на холмы,
на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной...
Была грустная августовская ночь, — грустная потому, что уже пахло осенью; покрытая багровым облаком, восходила
луна и еле-еле освещала дорогу и по сторонам ее темные озимые
поля. Часто падали звезды. Женя шла со мной рядом по дороге и старалась не глядеть
на небо, чтобы не видеть падающих звезд, которые почему-то пугали ее.
Было жутко. Сквозь цветы
на подоконнике и ветви клёна перед окном проникли в комнату лучи
луны и нарисовали
на полу теневой, дрожащий узор. Одно из пятен, в центре узора, очень походило
на голову хозяйки кресла. Как и тогда, при торге, эта голова, в тёмном, мохнатом чепце, укоризненно качается, и старческие губы шамкают ему, мельнику...
Синтянина подошла к окну и глядела через невысокий тын
на широкие
поля,
на которых
луна теперь выдвигала прихотливые очертания теней от самых незначительных предметов
на земле и мелких облачков, бегущих по небу.
Заходило солнце, спускались сумерки, восходила
луна, и серебристый свет ее тихо ложился
на пыльный, до
полу покрытый толстым фризом и заваленный фолиантами стол, а мы всё беседовали. Я где-нибудь сидел в углу, а сухой старик ходил — и ровною, благородною ораторскою речью повествовал мне о деяниях великих людей Греции, Рима и Карфагена. И я все это слушал — и слушал, часто весь дрожа и замирая от страстного волнения.
Луна глядела в окно,
пол был освещен, и
на нем лежали тени.
Эти два богатыря, Герасим и Петр, изнывали от избытка своей силы; как Святогору, грузно им было от их силушки, как от тяжкого бремени. Проработав неделю тяжелую работу, они воскресными вечерами ходили по
полям и тосковали. Помню один такой вечер, теплый, с светящимися от невидимой
луны облаками. Мы с Петром и Герасимом сидели
на широкой меже за лощинкой, они били кулаками в землю и говорили...
Всё далекое
поле, клочковатые облака
на небе, темнеющая вдали железнодорожная станция и речка, бегущая в десяти шагах от палисадника, залиты светом багровой, поднимающейся из-за кургана
луны.
Она не видела Подгорина, но, вероятно, чувствовала его близость, так как улыбалась и ее бледное лицо, освещенное
луной, казалось счастливым. Черная тень от башни, тянувшаяся по земле далеко в
поле, неподвижная белая фигура с блаженной улыбкой
на бледном лице, черная собака, тени обеих — и всё вместе точно сон…
Певец
На поле бранном тишина;
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам
луна,
Здесь кров небес над нами,
Наполним кубок круговой!
Дружнее! руку в руку!
Запьём вином кровавый бой
И с падшими разлуку.
Кто любит видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет боя…
О всемогущее вино,
Веселие героя!